Теперь постараемся найти ответ на второй вопрос: что стало с ними при большевиках?

Старообрядцы, как и представители других вероисповеданий, подверглись жесточайшим репрессиям. После смерти архиепископа Мелетия (Расторгуева) в 1934 году на свободе оставался лишь один престарелый епископ Сава Калужский (еще в 20-е годы белокриницкая иерархия в России насчитывала около двадцати епископов). В 30-е годы на территории РСФСР были истреблены все поморские наставники, уничтожены все монастыри, учебные заведения и общественные организации староверов всех толков.

Сталинское “примирение” с религией, позволившее Московской патриархии и исламу восстановить основные институты, коснулось старообрядцев в минимальной степени: белокриницким старообрядцам было позволено иметь епископа в Москве на Рогожке и было зарегистрировано несколько десятков приходов по всей стране, а Высший старообрядческий совет Литвы, сохранившийся до войны, стал неофициальным центром нескольких десятков зарегистрированных общин поморцев, который даже трижды в советское время проводил виленские соборы поморцев СССР. Легальное существование остальных согласий было сведено уже к совершенному минимуму.

Мученическая судьба православных, мусульман, протестантов, католиков нашла своих исследователей — страдания и протест старообрядцев против большевистских гонений еще ждут своего историка. Их активное участие в крестьянских восстаниях, бегство в глухие края Сибири, сопротивление коллективизации — обо всем этом еще слишком мало известно. Достоянием общественности до сих пор стали, строго говоря, лишь отдельные факты, хотя и они порой поражают воображение. Чего стоит хотя бы описанное А. Солженицыным уничтожение войсками МВД с применением авиации и артиллерии в начале 50-х годов поселений беспоповцев в сибирской тайге или смерть в заключении часовенных, отказывавшихся брать пищу из рук тюремщиков — антихристовых слуг. Один из последних могикан этой несгибаемой породы людей — Агафья Лыкова, подлинный живой символ неистребимой тяги простых русских мужиков и баб к свободе и достоинству.

Репрессии против старообрядцев были свирепыми, но не менее лютыми они были по отношению к представителям и других вероисповеданий. За плечами старообрядцев — трагический опыт трехсотлетнего сопротивления репрессивному государственному аппарату, традиции самоорганизации и самоуправления, им присущ свободолюбивый и демократический дух... Почему же к концу 80-х годов их движение оказалось слабее других — скажем, баптистов?

Тому есть две причины.

Во-первых, старообрядчество во многом держится благодаря устоявшемуся традиционному быту. Именно в быту прививаются основные религиозные навыки, пение, любовь к чтению, совместная молитва. Быт воспитывает эстетические идеалы старообрядца: его любовь к иконе, красивому богослужению, своеобразному старообрядческому фольклору. Быт воспитывает моральные идеалы — уважение к старшим, заботу о младших, взаимовыручку, честность. Именно он, благодаря системе норм в еде и одежде, становился охранителем своеобразия старообрядцев.

Во-вторых, религиозная жизнь старообрядцев не замыкалась в рамках семьи и храма, а распространялась на все сферы человеческой деятельности, особенно на трудовую и социальную. Высокий уровень социализации позволял создавать крепкие независимые социально-экономические структуры, крестьянские общины, предприятия, купеческие товарищества, которые объединялись в более крупные макроструктуры.

Именно поэтому старообрядцы успешно переносили дискриминацию и репрессии при всех режимах, преследовавших их за религиозные взгляды и религиозную практику, но не ставивших своей целью разрушение социальной структуры и быта. Однако проводившееся в течение семидесяти лет советской власти тотальное разрушение быта и социальных структур сказалось на старообрядчестве роковым образом.

Уничтожение крупной буржуазии сразу же после революции, “раскулачивание” и “расказачивание” 20-х годов, коллективизация 30-х, борьба с частниками и укрупнение деревень губили древлеправославную веру больше, чем закрытия храмов и аресты наставников.

К концу 80-х годов, когда гонения и ограничения религиозной жизни прекратились, старообрядчество напоминало разбитую вазу, осколки которой были разбросаны по всей России. Эти осколки представляли (да, в общем-то, и сейчас представляют собой) несколько разнородных по своему характеру явлений.

Это и наиболее многочисленное “стариковское”, малообразованное в основном крестьянское старообрядчество. Оно, как правило, формально не организовано, хотя старики могут и регулярно собираться на молитву. Молодежь в этой среде практически поголовно отошла от религиозной жизни, хотя часто и сохраняет старообрядческое самосознание — крестят детей по-старообрядчески, в последние годы начинают венчаться, принимают участие в праздниках. Однако реальная духовная жизнь молодежи глубоко оторвана от старообрядческой традиции. Тем не менее в местах компактного расселения старообрядцев — в некоторых районах Нижегородской, Челябинской, Пермской, Тюменской, Читинской областей, Красноярского и Алтайского краев — старообрядческое общественное мнение и влияние уже сейчас становится важным фактором местной жизни, с которым вынуждены считаться районные, поселковые, сельские администрации. От православного духовенства Нижегородской и Челябинской областей нам приходилось слышать, что попытки создать приходы Московской патриархии в традиционно старообрядческих районах вызывают активное противодействие общественности и местной власти, находящейся под ее влиянием. Среди наиболее крепких в вере крестьян-старообрядцев в Сибири до сих пор можно встретить принципиальных антиэтатистов, отказывающихся от пенсий. Программа чубайсовской приватизации в свое время дала целым деревням возможность продемонстрировать свои принципы отказом от ваучеров.

Другая форма существования старообрядчества — немногочисленные функционирующие с советских времен, зарегистрированные старообрядческие центры, такие, как руководство общины московского Рогожского кладбища и Кишиневское епархиальное управление белокриницкого согласия.

При всей деградации старообрядческой жизни эти центры сумели сохранить основы религиозного учения и старообрядческой культуры. Однако легальное советское существование оставило на мировоззрении многих, кто принадлежал к этим центрам, неизгладимый след. Среди них можно было встретить добрых советских патриотов, лояльных к советской власти не за страх, а за совесть и с уважением и завистью относящихся к более удачливой старшей сестре — Московской патриархии и не видящих большой трагедии в фактическом уничтожении старообрядческого образа жизни. Сохранив внешнюю культурную старообрядческую оболочку, такие люди потеряли древлеправославную духовную идентичность.

Наиболее неожиданно то, что сумели сохраниться городские образованные старообрядческие кланы — хотя и очень немногочисленные, — которые поддерживали какие-то эпизодические связи со старообрядческими центрами. Однако все годы советской власти они жили фактически автономно, сохраняя религиозную жизнь лишь в семейном кругу. Представители этих кланов сейчас начинают принимать участие в жизни старообрядческих церквей и являются одной из наиболее многообещающих точек роста.

Уже с конца 80-х годов стал формироваться хотя и малочисленный, но образованный и деятельный слой неофитов, по происхождению не принадлежащий к старообрядцам и пришедший к ним либо после разочарования в Русской православной церкви, либо вовсе из безрелигиозной среды.

Во всех этих случаях при всем их своеобразии старообрядчество принципиально отличается от дореволюционного — религия ушла из трудовой, социальной и очень часто (учитывая ориентации молодого поколения) из семейной жизни. Она стала, как и у православных, частным, приватным делом.

Перспективы возрождения старообрядчества ныне упираются, кроме общих для всех конфессий проблем, в ряд сложнейших задач, которые в любом случае не могут быть быстро решены. Это и потребность воссоздания конфессиональных хозяйственных и социальных структур. Это и неизбежность каким-то образом психологически (и даже физически) адаптировать к современным условиям тяжелые требования, которые старообрядчество предъявляет к быту. Это и необходимость найти формы работы с молодежью.

Однако этим далеко не исчерпываются особые трудности, стоящие перед старообрядческими согласиями. В советское время православие и ислам сохранили базу для нынешнего роста — правильную организацию религиозной жизни, кадры духовенства, учебные заведения. Население было информировано о них хотя бы минимальным образом.

С другой стороны, протестанты и католики, разгромленные большевиками не в меньшей степени, чем старообрядцы, имеют сейчас значительную поддержку из-за рубежа, откуда получают не только материальную помощь, но и кадры, литературу, возможность учиться у единоверцев на Западе.

Ни того, ни другого источника у старообрядцев нет. У них нет того потенциала, который большевики позволили сохранить православным и мусульманам. Из-за границы им тоже никто не поможет. Естественно, что им труднее возрождать свою веру, дело идет гораздо медленнее.

В связи с этим стоит вспомнить спор, который в 20—30-е годы вели между собой сергиане и тихоновцы. Сергиане говорили: главное — сохранить церковные структуры, потом при более благоприятных обстоятельствах возродимся. Антисергиане утверждали: главное — не пойти на союз с советской властью, ибо это будет полным извращением веры. Старообрядцы не пошли на союз с властью. Именно поэтому у них нет тяжкого балласта коммунистически-христианской симфонии: коррупции, навязанных КГБ порочных епископов и священников, позорной традиции сервилизма и хоронячества. Старообрядцам возрождать свою веру неизмеримо труднее, но их возрождение здоровее. Их судьба близка к тому пути, к которому призывали принципиальные противники симфонии православия и коммунизма — соловецкие исповедники.

Первые ростки возрождения старообрядчества уже заметны. Как это происходит? Пожалуй, самый типичный путь — появление сравнительно молодого интеллигентного старообрядца в престарелой, тихо умирающей общине. Вспомнив о своих корнях, он бросает работу и становится священником, наставником или старостой. В качестве примера можно привести белокриницкую общину в Казани, которую возглавил авиационный инженер Геннадий Четвергов, или поморскую в Сыктывкаре, наставником которой стал экономист Иван Сокерин.

Такие молодые энергичные люди довольно скоро прерывают процесс медленного затухания своих общин, в течение нескольких лет восстанавливают или строят храм (причем, как правило, без финансовой поддержки государства — собирают деньги среди старообрядцев или бизнесменов, вспомнивших о своем старообрядческом происхождении). В отличие от малограмотных стариков священников, они привлекают в общину людей среднего и молодого возраста — вначале из старообрядческих семей, затем появляются неофиты, не имеющие староверческих корней. Прекрасно понимая, что без молодого поколения у старообрядцев будущего нет, они в первые же годы создают детские воскресные школы, начинают работать с дошкольниками.

Весьма знаменательно, что среди людей среднего и молодого возраста, приходящих в старообрядческие общины, велика доля людей с высшим образованием, зачастую они даже преобладают. Один из руководителей поморского согласия Алексей Хвальковский сказал нам: “Долгие годы наставниками становились почти исключительно малообразованные старики, а в последнее время все новые наставники — молодые интеллигенты”. И это объяснимо. Старообрядчество долгие годы сохранялось по традиции в полупатриархальной среде в селах и небольших городах. Сейчас весь патриархальный потенциал в нашей стране практически выработан: сельская и рабочая молодежь оторвалась от старообрядческой традиции. Увидеть ее красоту, найти в ней истину скорее может человек с хорошим образованием, определенным культурным и интеллектуальным кругозором: чтобы вновь войти в старообрядчество, слишком многому надо учиться и слишком многое осмысливать.

Что же оказывается актуальным для современного человека в старообрядческой традиции, что вновь к ней притягивает?

Ответим на этот вопрос устами молодого белокриницкого священника Геннадия Четвергова: “Вы, никониане, скорее всего не знаете, что одна из главных добродетелей — достоинство христианина. Наша Церковь — церковь достоинства. В ее основе принцип: не гнуться перед своими слабостями, перед обстоятельствами, перед властью, перед господствующими мнениями. Да, наша служба долгая и посты суровы, мы не привыкли лебезить перед властью, мы отказываемся признавать нынешнюю подленькую мораль. Наша вера — для духовно крепких, мужественных людей. Они к нам и идут, а слабым и распущенным — скатертью дорожка в господствующую церковь”. Отец Геннадий несколько романтизировал ситуацию в старообрядчестве и принизил — в православии, но его слова искренни; очевидно, что, по крайней мере для некоторых, они объясняют причину возврата к древлеправославию.

При всей кажущейся архаичности старообрядчества в его духовных ценностях и присущих ему идеологемах есть достоинства, способные привлечь наших современников. “Мужественность”, о которой говорил отец Геннадий, моральная стойкость — лишь одно из них. Актуально выглядит и старообрядческий патриотизм с присущей ему щемящей любовью к русской духовности, истории, культуре и одновременно презрением к власти и российским властным традициям.

И то и другое иногда приобретает даже гротескные формы. Полуграмотный белокриницкий старик священник в таежном сибирском городке доказывал в разговоре с одним из нас духовное присутствие Антихриста тем фактом, что “Исторический музей антихристовым слугой Лужковым уже двадцать пять лет закрыт — вот у людей даже возможности нет толком о Святой Руси-матушке узнать. Лужков этот никонианам храмы строит и деньги дает, а людям правду узнать неоткуда. Никониане же, как у них положено властям служить, сейчас не Христу, а Лужкову молятся”.

Никакой официальной положительной политической идеологии у старообрядцев нет, однако после бесед с ними основное направление ее очерчивается достаточно определенно. Прежде всего, это стойкий антикоммунизм. Однажды нам пришлось слышать спор двух старообрядцев о том, что такое членство в КПСС — ересь или смертный грех? Сошлись на том, что — и то и другое. Как сказал отец Геннадий Четвергов, “что-что, а память у старообрядцев хорошая, и душегубство коммунистическое мы не забудем”. Разговор был перед вторым туром выборов, митрополит Алимпий только что разослал телеграмму, в которой призывал не голосовать за коммунистов. Отец Геннадий выразил по этому поводу легкое недоумение: “Не представляю, чтобы кто-нибудь из моих прихожан и без телеграмм стал за них голосовать”.

Часто можно услышать, как потомственные старообрядцы с гордостью утверждают: “В моем роду за все семьдесят лет советской власти членов КПСС не было”.

В то же время выражения почтения к нынешней власти от них тоже редко дождешься. Типичное мнение: “Как для прошлых, так и для нынешних начальников люди ничего не значат”.

Традиционная демократическая система отношений в старообрядчестве, возрождающаяся привычка к самоорганизации, опоре на собственные силы часто приводят к нестандартным решениям и постепенно начинают приносить свои плоды.

В одном областном сибирском центре староста старообрядческой общины (кстати сказать, кандидат наук), получив квартиру в центре города, разобрал принадлежавший ему по наследству дом, и община, безо всяких согласований с начальством, на свои средства строит на его земле церковь. Когда мы выразили опасения, что власти могут счесть такое поведение противозаконным, староста возразил: “Моя земля, какой хочу себе дом строить, такой и строю — хоть с куполом, хоть с крестом на куполе. Кого хочу, того к себе и зову — разве человек не может утром в воскресенье или в субботу вечером человек триста в гости позвать? Где такой закон? У нас в городе ксендз землю для костела два года согласовывает — все кадровые1 его мотают, со мной этот номер не пройдет”.

В этой статье мы сознательно абстрагировались, насколько это возможно, от различий между согласиями, стремясь выделить то общее, что присуще всему старообрядчеству. Но, когда речь заходит о перспективах древлеправославной веры в целом, различий этих не обойти. Своеобразие отдельных течений в древлеправославии заставляет обратить внимание на судьбы отдельных согласий.

Многие малочисленные согласия и толки — такие, как аристовы, рябиновцы, дырники, — к нашему времени или исчезли вовсе, или представляют собой фактически этнографические группы, не имеющие регулярной организованной религиозной жизни. Наиболее радикальное беспоповское согласие — филиппов- цы — сейчас насчитывает около десятка полузаконспирированных малочисленных стариковских общинок. Немногим лучше дела в спасовском согласии. Самое многочисленное до революции беспоповское согласие — федосеевское — насчитывает не более двадцати общин и не более семи наставников и пока что не проявляет заметных признаков оживления. В состоянии стагнации — поповское новозыбковское согласие. Конечно, и в этих направлениях старообрядчества может произойти какой-то подъем. Но сейчас есть реальные основания говорить об определенных оптимистических перспективах лишь трех согласий — белокриницкого, поморского и часовенного.

Белокриницкое согласие

В 1986 году, в начале перестройки, главой согласия (ныне митрополитом) был избран Алимпий (Гусев). За годы его служения число епископов возросло с двух до шести (из них в России — четыре), созданы три монастыря (один из них в Рос-сии — Николо-Улейменский под Ярославлем). Открыто около двадцати пяти новых церквей, из них около десятка вновь построенных (в том числе церкви в Новосибирске, Ижевске, Барнауле), возведено в сан более шестидесяти священников и дьяконов. Появился большой всероссийский детский летний лагерь подо Ржевом, открылись первые воскресные школы.

Но у белокриницких есть порок, который практически отсутствует у поморцев и других старообрядцев: сохранившиеся со времен большевиков административно-хозяйственные структуры и аналогичная патриархийной “церковная общественность”. Этот народ, хотя и малочисленный и не оказывающий влияния на провинцию, изрядно ослабляет центральное управление в Москве на Рогожке и может послужить серьезным тормозом дальнейшего развития. Анархично настроенные общины по всей стране проявляют мало интереса к тому, что происходит в Москве, никто не может принудить их менять священников, посылать в Москву денег больше, чем они считают нужным, или вообще делать что-то, чего они не хотят. Однако слабость центра дает себя знать: до сих пор не создано никаких учебных заведений, согласие испытывает большие проблемы с возрождением монашества, реставрация храмов Рогожки, несмотря на помощь московского правительства, превратилась в многолетний долгострой.

Поморское согласие

Это наиболее умеренное, “либеральное” течение в беспоповском старообрядчестве еще в конце прошлого века сильно уступало в численности и влиянии более радикальным федосеевцам. Однако с начала ХХ века — как до революции, так и после нее — происходил и происходит массовый отток из федосеевского и других беспоповских согласий к поморцам. В настоящее время поморцы — наиболее многочисленное и влиятельное беспоповское согласие.

Первые признаки возрождения и омоложения поморской церкви проявились позже, чем у белокриницких, — в середине 90-х годов. Года с 1993-го появляются молодые интеллигентные священники, первые воскресные школы и детские сады, начинается строительство первых молельных. Из приблизительно восьмидесяти официально зарегистрированных поморских общин около двадцати сейчас бурно развиваются. С 1992 года начинает функционировать рижское старообрядческое духовное училище, а с 1995-го — “Невская обитель”, курсы наставников при санкт-петербургской общине, которые сейчас являются единственным старообрядческим духовным учебным заведением на территории России.

Многие авторитетные поморские наставники осознают невозможность восстановления в полном объеме всех прежних суровых требований, предъявлявшихся к верующим в прошлом веке, и идут на некоторую либерализацию церковной жизни.

Наибольшую проблему для этого согласия представляет организация центрального управления. У поморцев отсутствует церковная иерархия, до 1905 года поморское согласие состояло из самостоятельных общин, центральных органов у них вообще не было. Только в 1909 и 1912 годах в Москве состоялись I и II Всероссийские соборы христиан поморского согласия. В 20-е годы большевики распустили всероссийские и региональные центры поморцев. Сейчас с трудом возрождается недолгая и канонически необязательная традиция централизации. Поморские центры в Литве и Латвии, в какой-то степени игравшие в послевоенное время координирующую роль, ныне оказались за границей.

С 1989 года идет сложный процесс создания центральных органов поморского согласия в Москве, но дело осложняется тем, что поморцы не имеют привычки финансово поддерживать центральные органы, и даже процветающие провинциальные общины не торопятся отчислять деньги в Москву. К тому же у московских поморцев и московских центральных органов большие проблемы с помещением. В 1930 году у них отобрали храм Воскресения Христова и Покрова в Токмаковом переулке, где они обычно проводили общероссийские соборы и другие мероприятия. С тех пор они вынуждены существовать в небольшой церкви на Преображенском кладбище, которую делят поровну с общиной Московской патриархии. Храм в Токмаковом переулке поморцам вернули несколько лет назад в плачевном состоянии. Реставрация из-за безденежья растянулась на несколько лет. Средства, которые обещало московское правительство, практически не выделяются. Так что Всероссийский поместный собор поморцев, с которым они связывают надежды на урегулирование многих своих проблем, произойдет, по-видимому, не ранее 1998 года.

Тем не менее динамичное развитие поморцев уже началось, и, судя по успешному старту, не исключено, что лет через десять они будут более здоровым, многочисленным и влиятельным согласием, чем белокриницкое.

Часовенные

Беспоповцы-часовенные — согласие, почти не представленное в европейской России. Регион их распространения — Урал и Сибирь. У часовенных вообще нет традиций централизации, никогда не было своих учебных заведений и периодических изданий. Большинство общин не регистрируется и сохраняет традиционную неприязнь к государственным институтам. Это согласие и сейчас остается народным, крестьянским и стариковским. Тем не менее часовенных еще слишком много, и вера их слишком сильна, чтобы списывать со счетов это согласие. Примечательно, что если белокриницкие и поморцы имеют тенденцию принимать интеллигентский, городской характер, то редкие пока что случаи омоложения общин часовенных связаны с хозяйственной деятельностью — созданием кооперативов и фермерских хозяйств.

Несмотря на явные первые признаки возрождения старообрядчества, трудно предположить, что оно сможет достичь предреволюционной многочисленности, богатства и влияния. Оно имеет шанс стать в будущем уважаемым, заметным, но малочисленным меньшинством. Однако влияние религиозной общины может не зависеть от ее численности или богатства. Основные идеологемы, ходы мысли и религиозного чувства, проявленные старообрядчеством, продолжают существовать в русской жизни, в русской духовной и политической культуре.

В нашей истории был уже случай, когда среди православных нашлись силы, сроднившиеся со старообрядчеством. В 20-е годы нынешнего столетия одно из течений катакомбного православия, возглавлявшееся архиепископом Андреем (кн. Ухтомским), фактически объединилось с белокриницкими старообрядцами. Катакомбные православные, оказавшись в условиях гонений, чувствовали свою идейную, социальную и психологическую близость к ревнителям древлеправославной веры. Организационно и канонически их отношения могли складываться по-разному, но единство катакомбщиков и старообрядцев перед лицом репрессий — весьма знаменательный факт.

Будем надеяться, что для проявления старообрядческого менталитета больше не понадобятся столь трагические и кровавые обстоятельства. Но это не значит, что старообрядческие ценности не будут востребованы и в условиях гражданского мира. Как писал Владимир Рябушинский, “непреклонность, пренебрежение к мнению большинства, самостоятельность в хранении обретенной истины является тем драгоценным вкладом, который старообрядчество внесло в русское религиозное чувство”. А эти качества нужны России и сейчас.

"Дружба Народов", №5 за 1997 г.