Памяти Ивана Никифоровича Заволоко

 

«...Третья часть сих людей суть беглыя семейства русских, называемых здесь москалями. . . Они не совершают Св. тайн, и богослужение отправляется у них без священника, вместо которого выбирают так называемого наставника из своего же общества. Этот наставник есть не что иное, как простой крестьянин, умеющий грамоте; он обязывается не вступать в брак и может быть сменен за дурное поведение.

 

 

 

 

Приведенный отрывок — едва ли не самое первое известие о русских крестьянах-старообрядцах в Прибалтике, содержащее доброжелательное суждение о них и адресованное просвещенному читателю. Более двух с половиной веков старообрядцы изображались правительственной и синодальной пропагандой лишь как мрачные раскольники-изуверы, невежественные и темные. Репрессивная политика самодержавия по отношению к инакомыслящим вынуждала старообрядцев конспирироваться и сплачивать внутренние силы. Значительная часть их покидала родные места, переселялась на окраины империи, бежала за рубеж, в том числе и в Прибалтику. Свято храня веру и заветы предков, старообрядчество вело традиционно общинный образ жизни. В ответ на оскорбления и притеснения со стороны властей, в ответ на полную невозможность получить образование и участвовать в общественной жизни старообрядчество, взяв от старой Руси внешнюю обрядовость, создало внутри себя особого рода культуру, которую еще только предстоит изучать.

 

«В нашей истории, — писал Н. И. Костомаров, — раскол был едва ли не единственным явлением, когда русский народ, не в отдельных личностях, а в целых массах, без руководства и побуждения со стороны властей... показал своеобразную деятельность в области мысли и убеждения. Раскол был крупнейшим явлением народного умственного прогресса... Раскол расшевелил спавший мозг русского человека».1

 

В старообрядчестве, в среде демократической по своей сути, были свои писатели, публицисты, историки. Старообрядческая литература — это значительный и неотъемлемый слой русской культуры, и она постепенно становится объектом научного исследования. Тем более что в результате археографических экспедиций, начатых В. И. Малышевым, в советских архивохранилищах только за последние десятилетия скопились сотни и тысячи крестьянских старообрядческих рукописей и сочинений, уже теперь позволяющих совершенно по-новому оценить русскую крестьянскую культуру XVII-XX вв.

 

В 1973 г. во время археографической экспедиции в Прибалтику нам удалось найти рукопись, содержащую замечательный памятник крестьянско-старообрядческой литературы — так называемый Дегуцкий летописец.2 Он хранился в доме головщика Зарасайской старообрядческой общины И.Ф.Павлова. Ныне рукопись находится в Латгальском собрании Древлехранилища Пушкинского Дома (№ 51).

 

Впервые о существовании этого памятника я услышал от И.Н.Заволоко, великого знатока старообрядческой культуры и книжности, когда он давал мне советы по изучению литературы и рукописно-книжной традиции русских старообрядцев в Прибалтике. Памятник этот был известен местным деятелям. Его использовали в 30-х годах каунасский наставник И.А.Прозоров 3 и сам И.Н.Заволоко 4 в своих книгах по истории староверия. Однако отыскать оригинал летописца я не надеялся, так как следы его были затеряны. Тем не менее рукопись поступила в Пушкинский Дом, и Владимир Иванович Малышев, прочитав ее, высоко оценил значение находки и уже тогда отметил необходимость публикации текста как оригинального памятника местной рукописно-книжной традиции.

 

Что же представляет собой находка? Это сборная рукопись 1842—1851 гг., в 8-ку, 187 л., переписанная полууставом одного почерка, переплет — доски, покрытые черной тканью, с кожаным корешком и латунной застежкой. Бумага с фабричными знаками: 1) на л. 4—50 «ФЧОБ — 1841» (знак в альбомах не отмечен, бумага с верже и понтюзо); 2) на л. 51—177 штемпель «КГ» под короной в овальной рамке (см.: Клепиков С. А. Филиграни и штемпели. М., 1959. С. 103, № 81) и филигранью «1847», бумага без верже. Л. 1—3, 187 подклеены при позднейшем переплете. Л. 1—3, 26, 187 без текста. На л. 4 чернильная заставка геометрического орнамента, на л. 24 об. и 50 об, орнаментированные чернильные концовки. На л. 12 имеются изображения тринадцати «истинных» и «ложных» крестов, на л. 25 об. изображение голгофского креста, раскрашенного оранжевой охрой, с пометой: «Списано лета 7350, 1842». Такая же приписка почерком писца на л. 50 об.

 

В рукописи имеется потетрадная пагинация: на л. 4—50 первого счета, на л. 51—186 второго счета. Заглавия и отдельные буквицы выведены или обведены оранжевой охрой. На л. 1 запись карандашом XX в.: «Сия книж. пренадлежит Ивану Федотевичу Павлову. Писал невидомо кто». На л. 186 об. приписано карандашом начало стиха об изгнании Адама из рая. Содержание. Л. 4. «Первая увещательная грамота, сочиненная достопочтеннейшим отцем Никитою Марковичем на присланныя к нему вопросы от староруских християн, требующия ответов на четырелитерную надпись и почему она не имеет богословного разума, ни святыни». Нач.: «Вопрос 5. Крест Христов с надписанием титлы. . .» Л. 11 об. Летописные заметки: «Зри. Кревенская часовня в Пущи имеет существование от лета 1710-го до Рижского взятия и переведена в Бобришки в 1819-м году. Саманская часовня с 1737-го. Поливарская часовня с 1753-го, по разорении Гудишской обители или Федосеевой и сына его, 1755-го в Прускую войну, остальцами. Дегуцкая моленна с 1755-го, Видская моленна с 1764-го». Л. 27. «Вторая увещательная грамота, сочиненная отцем Никитою Марковичем». Нач.: «Прежде бывшему нашему другу Матфею Гавриловичу, единомудреннаго со святыми отцы дыхательства усердно желаем. . .» Л. 51. «Хронограф, сиречь Летописец курляндско-литовской». Нач.: «Лето 7160, 1652. Егда всероссийский патриарх Иосиф по божию благоволению. . .»

 

Автором переписанных в первой части рукописи «увещательных грамот», содержащих апологию «истинного» надписания на крестах «Исус Христос царь славы» и обличение «ложного» титла «IНЦI», является, по всей вероятности, известный федосеевский наставник из Вышнего Волочка Никита Марков (1742—1805 гг.), сочинения которого пользовались популярностью на Преображенском кладбище в Москве и в других федосеевских общинах.5

 

Содержащийся во второй части рукописи «Хронограф Курляндско-литовский», который правильнее называть Дегуцким летописцем,6 является предметом настоящей статьи и публикации. В летописце содержится изложение событий с 1652 по 1850 г. в виде разных по объему годовых записей, причем ни один год не пропущен. События летописца относятся как к истории России, так и к истории сопредельных земель. В тексте упомянуты Москва, Соловки, Выг, Новгород, Петербург, Рига, Динабург, города и селения Прибалтики и т. д.

 

В летописце встречаются имена почти 180 исторических и ранее неизвестных лиц (см. Именной указатель к тексту);

 

Кроме погодных записей, в летописце использованы вставные повести, бытовые новеллы, документы, произведения стихотворных жанров — от сатиры до эпитафии. В тексте встречаются явные и скрытые цитаты из различных литературных произведений и документов, и весь этот пестрый и разнородный свод воспринимается, тем не менее, как единый комплекс.

 

В этом заключается одно из основных свойств Дегуцкого летописца как литературного памятника. Объединенные целостной историографической концепцией события выстраиваются в летописце в определенный фон, на котором прослеживается основной ход главного действия.

 

Каков же историографический замысел Дегуцкого летописца? Главными действующими лицами летописца являются крестьяне-старообрядцы, волею судеб оказавшиеся за пределами России в инородной среде. История возникновения, расцвета и разорения русских старообрядческих общин в Курляндии и Литве - таков драматический стержень летописца.

 

Подробно, не пропуская ни одного лица, хроника излагает последовательную смену общинных пастырей: от первых священноиереев, принявших благодать священства еще в дониконовские времена, до последних, благословлявших уже друг друга править общинными нуждами. В этой непрерываемой преемственности обреталась надежда и уверенность крестьян-старообрядцев в истинности религиозного пути их общины, обеспечивалось их устремление сохранить конфессиональную и культурную связь с исконной родиной, с верой и традициями предков.

 

Летописец создавался в Курляндии, однако, за редчайшим исключением, мы не найдем в нем событий, относящихся к политической и социальной истории края. В летописце отражена история лишь русских старообрядческих общин и события в самой России. Почему? В религиозном сознании крестьянина-старовера жизнь окружающих его литовцев, поляков, латышей имела третьестепенное значение. В среде иноверцев и иноплеменников, с которыми он не мог не иметь экономические и материальные отношения, русский крестьянин-переселенец стремился сохранить свою религиозную и национальную самобытность. Отвечая на давление «внешней» жизни еще большим укреплением внутренней духовной целостности, он искал и находил себе поддержку в правой вере своих отцов, в древнем обряде, в старинных рукописях и книгах.7

 

И при всем том, что родина отвергла его, ответила террором и притеснениями на его право верить, «как отцы и деды», заставила бежать за рубеж и там работать на еще более ненавистного хозяина — польского или немецкого помещика, при всем при этом он ощущал свою неразрывную связь с Россией, ощущал себя неотъемлемой частицей своего народа. Поэтому в Дегуцком летописце мы находим события великороссийской и даже «светской» истории. К последним относятся, например, такие известия, как основание Петром I Преображенского и Семеновского полков, введение им нового летосчисления, взятие шведских крепостей, закладка Санкт-Петербурга, учреждение наградных орденов, сооружение «Медного всадника» и многие другие.

 

Обращает на себя внимание, что большинство этих событий имеют неправильную дату. Из этого можно заключить, что источниками таких сведений были не официальные печатные издания, а какие-то местные записи, заполнявшиеся по мере поступления устных слухов и толков.

 

Вероятно, этим же можно объяснить и сам подбор общерусских известий — ведь ненадежность, недостоверность устных рассказов останавливала переписчиков. Одной из важных особенностей Дегуцкого летописца являются сведения историко-литературного характера. В нем приводятся даты написания старообрядческих духовных стихов, причем стихи приводятся не по заглавиям, а по начальным словам (!).

 

Летописец содержит сведения о выходе старообрядческих книг и сочинений XVIII—XIX вв.,8 свидетельствующие о достаточно полном знакомстве с корпусом основных книг старообрядческой библиотеки.

 

Наконец, в рукописи содержатся даты утверждения старообрядческих канонов и уставов: о браке, о постах и домашней молитве, о выборе наставников и др.

 

Имеются в летописце и ссылки на нестарообрядческие издания: «Синопсис»,9 роман «Стрельцы»,10 на книгу «Победная повесть».11 Предостерегу читателя: многим датам, имеющимся в тексте, едва ли можно полностью доверять, много ошибок даже в самых кратких годовых записях. Однако дело в конце концов не в самих неправильных датах, а в подборе событий, которые за ними стоят, в выборе тех известий, которые составляют историографическую суть произведения.

 

События местной истории отражены в Дегуцком летописце несравнимо тщательнее и подробнее, причем первоначальные известия носят конспективный характер, а подробности нарастают по мере приближения к последним датам хроники. Достоверность их не вызывает сомнения. Перед нами раскрывается целая галерея портретов местных жителей почти за 200 лет существования русских поселений старообрядцев в Курляндии и Литве: от первых пастырей до простых крестьян, отказавшихся предать веру во время драматических увещеваний со стороны правительственных чиновников и церковных миссионеров.

 

И если первые 100—150 лет жизни старообрядческих общин были относительно благополучными в условиях веротерпимости со стороны местных властей, то уже в николаевские времена спокойной жизни пришел конец и старообрядцам в Курляндии, как и во всей России, пришлось испытать притеснения. И летописец подробно описывает духовную стойкость и мужество крестьян в стремлении отстоять свою веру, как бы сопоставляя их с примерами из давнего прошлого, приведенными в начале текста, — осадой соловецких старцев, казнями стрельцов, самосожжениями в Карелии.

 

Любопытно, что в летописце мы не найдем изложения самих споров о вере, аргументация сторон сведена в тексте до минимума, но зато обращается внимание на поведение действующих лиц, на их реплики, жесты, детали внешней обстановки и т. д. Подробно передаются слова, обращенные сильными мира сего, императорами Александром I и Николаем 1, к курляндским староверам, передаются и речи самоуверенного чиновника из Петербурга Потулова, и угрозы станового пристава, но все «ничтоже успеша».

 

Наряду с увещеваниями правительственных чиновников, арестами духовных наставников, запечатыванием молитвенных храмов, о чем с горечью повествует Дегуцкий летописец, мы находим в нем и бытовое повествование о купеческой жене Авдотье Евдокимовне, жестоко наказанной за супружескую измену, и ее муже, вынужденном на смертном одре обратиться к своему обидчику, «книжнику» Ведюху;  узнаем и таинственную историю о горящей свече на дегуцком кладбище, и о некоей крестьянке-грешнице, предсказавшей свою погибель от упавшей березы на пожне; читаем о строительстве храмов и пожарах и т. д.

 

Жизнь крестьянской общины, сравнительно бедная событиями, рассказывается довольно скупо, но всякому эпизоду придается, как правило, сентенция в духе христианской морали, прибавляется поучительное слово, обращенное к читателям. у

 

Особое место в Дегуцком летописце занимает стихотворная «Новая газета», в которой излагаются потрясшие очевидца события, связанные с поступками местного «вольнодумца» Ермилы Блохина. Начитавшись «божественных» книг, проникшись идеями аскетизма и мистицизма, Блохин раздал свое имущество бедным, стал отрицать Священное писание и иконы, возомнил себя «святым», пытался собрать вокруг себя секту единомышленников, подвергся преследованиям и от своих односельчан, и со стороны полиции.13

 

Естественно, что его вызывающее поведение получило резкую отповедь и язвительное порицание со стороны ортодоксальной Дегуцкой летописи, что нашло свое отражение в едких сатирических стихах «Новой газеты». Репортажный характер этих записей вполне соответствует названному жанру — газете, а наименование ее «новой» воспринимается явно как рефлексия на известную во многих списках тоже стихотворную и сатирическую «Газету из ада».

 

Вставная повесть о Михаиле Евстигнеевиче Бажанове (л. 154— 169 об. рукописи) — видном деятеле Преображенского кладбища в Москве — сочетает в себе черты сразу трех жанров древнерусской литературы: житийной повести (биография M.E.Бажанова). хождения (путешествие его вместе с И.А.Ковылиным в Выго-Лексинское общежительство, осмотр там и в Новгороде достопримечательностей) и исторической повести (чума в Москве, создание и укрепление Преображенского кладбища как старообрядческого центра в Москве и т. д.).

 

Эти и другие сюжеты летописца делают чтение его для старообрядческого читателя и занимательным и поучительным, сохраняя общую целенаправленность в изложении событий, их непрерывность и неотъемлемость каждого известия хроники в общем русле российской истории.

 

Внимательное чтение Дегуцкого летописца приводит к выводу о том, что автором текста, сведшим воедино разнородные подчас известия, фрагменты и отдельные произведения в общий корпус двухсотлетней истории (1650—1850 гг.), был один человек. На протяжении всего текста просматриваются общие стилистические приемы, использование однотипных конструкций, единые принципы построения годовых записей.

 

Характерной чертой авторского стиля является применение стихотворных текстов, как заимствованных, так и явно авторских по происхождению зарифмованных строк. Явно выражена и авторская позиция — хладнокровного бытописателя, старательно избегающего оценочных суждений, избегающего и столь свойственного старообрядческим сочинениям ригоризма и тяжеловесной риторики, скупого на краски, но точного в деталях.

 

Автор свободно владеет церковно-славянским языком, но не чуждо ему и просторечие, и он часто использует формы устной речи.