Как-то меня спросили: проявило ли себя каким-то образом старообрядчество в Отечественную войну 1941–1945 годов? Здесь можно говорить о сборе средств в Фонд обороны, организованном старообрядческой Московской архиепископией. Намерение создать на эти деньги танковую колонну имени атамана Платова, героя войны 1812 года, не осуществилось, но, если они пошли на другие нужды, к примеру на лечение раненых, кто поспорит, что это менее важно? Можно говорить об участии отдельных людей в войне. Например, выходцем из старообрядческой семьи был легендарный разведчик Николай Кузнецов. Впрочем, о чем-то специфически старообрядческом в его облике, мировоззрении, поведении, кроме происхождения и принятого в детстве крещения, говорить здесь вряд ли придется. Можно рассказывать о труде в тылу, о восстановлении разрушенного, об антигитлеровских воззваниях, которые распространяла среди верующих старообрядческая Московская архиепископия все четыре года войны. Но я не хотел бы тот единый народный подвиг делить по конфессиональному признаку. Мне кажется, Поклонная гора с ее церковью, мечетью и синагогой — наглядное и яркое отражение современного «расщепленного» сознания, того раскола, который произошел в обществе на наших глазах и который лишь подчеркивает обесценивание великого советского единения в военном подвиге, в данном случае — в религиозно-архитектурных символах.

То же касается и Отечественной войны 1812 года. Это единый национальный подвиг. Безусловно, внесли свою лепту в него и старообрядцы.

 

Самое активное пассивное сопротивление

«Для нас, потомков, — не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, — писал Л.Н. Толстой в «Войне и мире» о вторжении Наполеона в Россию, — причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события... Для нас непонятно, чтобы миллионы людей-христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский (дядя Александра I. — В.Б.) обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими».

Перейдя Неман и начиная войну, Наполеон предполагал стремительным выходом к Вильно разбить армию Барклая-де-Толли и перерезать ей дороги в глубь страны, затем быстро идти на Москву. Русская армия, придерживаясь отступательной тактики, уклонялась от больших сражений. Было необходимо собрать силы против численно превосходящей французской армии, наладить четкое руководство войсками.

Участие старообрядцев в войне с Наполеоном никто не изучал до самого 1912 года, когда широко отмечалось ее столетие. К тому времени им даровано было право не только свободно молиться, открыто совершать крестные ходы, но также издавать свои журналы и газеты. Юбилейная дата послужила поводом оглянуться на героические страницы вековой давности. Несколько публикаций, посвященных войне, появилось в старообрядческом журнале «Церковь».

Автор статьи «Путь Наполеона и старообрядцы» в № 38 журнала «Церковь» за 1912 год не подписал своего имени. Кто он, старообрядец или нет, судить сложно. Между тем он подметил одно любопытное обстоятельство. Говоря, что шестисоттысячная французская армия вторглась в Россию несколькими колоннами, соединившимися под Смоленском, анонимный историк подчеркнул, что она прошла по многим старообрядческим местам, подтверждая это для наглядности картой. «Северные отряды от южных находились на расстоянии около 50 верст. В длину же французская армия заняла Россию, считая от Ковно и Гродно только до Смоленска, на пространстве почти в 1000 верст. Население этой обширной и чрезвычайно густонаселенной области смешанное, точнее — здесь три основных отдельных народности: на западе — польская, в центре литовская и на востоке — белорусская. Все эти народности на всем протяжении и вдоль, и поперек перерезаны великорусскою народностью. Это старообрядцы, потомки тех старообрядцев, которые из внутренней России бежали сюда сначала при Софье Петровне, при первом гонении, и затем постоянно при последующих гонениях переселялись сюда почти в течение целого столетия, до начала царствования Екатерины II. <...> Вообще, губернии, расположенные между Неманом, Западной Двиной и Днепром, имеют большое старообрядческое население, это губернии Лифляндская, Курляндская, Ковенская, Виленская, Минская, Могилевская, Витебская и Смоленская. По правительственной статистике 1826, [18]27, [18]39 и [18]41 годов, старообрядческое население этих губерний, кроме Ковенской, по которой счисление не показано, составляет 135 тысяч. В это счисление вошли только так называемые отписные старообрядцы, то есть записанные в старообрядческих метрических книгах... В местностях с сплошным старообрядческим населением правительство весьма часто строило церкви, открывало приходы, и исконные старообрядцы попадали в число “православных”. Поэтому вероятная цифра старообрядцев названных выше северо-западных губерний должна быть не в 135 тысячах, а, по крайней мере, в два миллиона»¹.

Частное землевладение в этих областях было в основном сосредоточено в руках польско-литовского и, что касается Курляндии и Лифляндии, немецкого дворянства. Старообрядцы составляли многочисленный земледельческий крестьянский класс. С начала XVIII века они арендовали земельные участки у польско-литовских и немецких землевладельцев. С течением времени многие из них перешли к торгово-промышленной деятельности. Польшу Наполеон прошел практически беспрепятственно, в России он получил поддержку польских и литовских помещиков. «Витебские литовские помещики вместе с евреями доставляли для Наполеона и его армии съестные припасы даже в Смоленск. Никакого сопротивления не оказали Наполеону и низшие польско-литовские классы. Не было этого сопротивления и со стороны крестьян-белорусов. Они тогда принадлежали к униатству и имели притяжение не к русской Москве, а к польской Варшаве. Как можно судить по примеру тогдашнего могилевского “православного” архиепископа, перешедшего на сторону Наполеона (Варлаама, см. далее. — В.Б.), не сопротивлялось и русское “православное” духовенство. При всем этом наполеоновская армия начиная с перехода через русскую границу всюду встречала непреодолимые препятствия со стороны русского крестьянского населения. Крестьяне при приближении неприятельских отрядов оставляли свои села и деревни, скрывали или уничтожали съестные припасы, так что неприятели на своем пути встречали полуразрушенные деревни и с неимоверным трудом могли доставлять пищевые продукты... Какое крестьянство все это делало и подтачивало силы дотоле непобедимой армии? На всем огромном пространстве от Немана до верховьев Днепра, то есть до Смоленска, нет русского “православного” крестьянства. Здесь русские крестьяне только старообрядцы, исключительно одни старообрядцы. Они-то именно и наносили Великой армии неисчислимые раны»².

Положим, здесь некоторое преувеличение. Подобное пассивное сопротивление, значение которого велико, оказывали не только одни старообрядцы. Но когда в 1863 году грянуло Польское восстание, на особую их роль в обеспечении порядка и стабильности в Западном крае, по которому прошли некогда наполеоновские войска, обращал внимание, например, известнейший публицист, редактор «Русского вестника» М.Н. Катков: «В Западном крае есть местности, населенные исключительно или старообрядцами, или католиками. В этих местностях коренную, прочную подпору русской народности составляют старообрядцы, а между тем старообрядцы не допускались там к занятию должностей. Их даже не дозволяли избирать в волостные старшины, и, mirabile dictu! (странно сказать!), старшинами в старообрядческих волостях были католики, которые, само собой разумеется, находились под влиянием ксендзов. Тем не менее старообрядцы первые отозвались на весть об учреждении ополчения и наводят теперь спасительный для края страх на мятежных людей между помещиками Витебской губернии. Благодаря старообрядцам можно быть уверенным, что серьезных беспокойств в этой губернии не будет»³.

24–26 августа (или, по новому стилю, 5–7 сентября) состоялось самое знаменитое сражение Отечественной войны — Бородинское. Общеизвестно, что его целью было вывести из строя лучшие силы противника и закрыть французам путь на Москву. Оно не принесло очевидного успеха ни той ни другой стороне. Кутузову не удалось остановить Наполеона, тот же в свою очередь не сумел заставить Россию капитулировать и продиктовать свои условия мирного договора. Русская армия отступила и продолжила собирать силы. Развернулось широкое партизанское движение — народная война.

Партизаны, крестьянские отряды и кордоны не только защищали свои деревни от мародеров и фуражиров, но также нападали на противника. Они организовывались повсюду, где-то местными дворянами и помещиками, где-то самими крестьянами, в том числе в районах с компактным старообрядческим населением. Разумеется, по своему конфессиональному составу они были смешанными.

Возьмем Гжатский уезд Смоленской губернии. Точное статистическое количество старообрядцев здесь указать сложно, не говоря уж о том, что вряд ли это и возможно (по поводу причин см. статью П.И. Мельникова-Печерского «Счисление раскольников»). Но здесь испокон веку были десятки старообрядческих деревень, близко расположенных друг к другу. В самых больших из них в начале ХХ века были выстроены официально разрешенные старообрядческие храмы. Бежавший из французского плена рядовой Киевского драгунского полка Ермолай Васильевич Четвертаков сумел собрать в уезде отряд, который мало-помалу вырос до четырех тысяч человек. Без старообрядцев он, конечно, оказаться не мог. «Благодаря Четвертакову “на пространстве 35 верст от Гжатской Пристани страна не была разорена”»⁴. Иначе говоря, старообрядцы успешно защитили свои деревни и села. В документах начала ХХ века мне встречалось название деревни Басманово, она числилась в приходе старообрядческого храма св. Иоанна Предтечи села Курьянова Гжатского уезда. Интересно, это то же, что и Басманы, где располагался штаб Четвертакова? Кто бы подсказал...

Сложнее с Василисой Кожиной. В Сычевском уезде Смоленской губернии, как и в Гжатском, старообрядцев проживало довольно много: это десятки деревень, включая сам город, в некоторых позднее образовались самостоятельные приходы, были выстроены храмы. Но дело даже не в том, была ли сама Кожина старообрядкой (чтобы это утверждать определенно, требуются дополнительные свидетельства либо документы, где бы черным по белому рядом с ее именем стояло: «раскольница»). Дело в том, что существование партизанского отряда под ее руководством оспаривается: достоверно известно, что она принимала участие в конвоировании пленных в Сычевку и однажды зарезала косой офицера, отказавшегося «подчиняться бабе». Сам отряд возник уже под пером советских авторов⁵. Это легенда, отражающая в какой-то мере тот подлинный всплеск народного патриотизма, самопожертвования, поднятый войной. В Сычевке и в Москве именем Василисы Кожиной названы улицы. В самом же уезде действовало несколько отрядов ополчения в самых разных его местах.

Крестьянские караулы и кордоны в тылу врага нападали на деревни и села, уже занятые врагом. Только в Сычевском уезде к 3 октября 1812 года ими было убито около 1700 и взято в плен порядка 800 солдат Великой армии⁶.

Исторически крупным старообрядческим центром был город Боровск. В Государственном архиве Калужской области мне в свое время попало в руки донесение учителя духовной семинарии и епархиального миссионера Михаила Чельцова, сообщавшего, что здесь насчитывалось при 12–13 тысячах населения 10–11 «раскольников»⁷. Писалось это в 1896 году. Вряд ли в начале века ситуация была иной. В 1812 году при формировании Калужского ополчения от Боровского уезда в него поступило 575 пеших и 56 конных ратников. Авангард наполеоновской армии вступил в город в октябре 1812-го; по подсчетам, 26 каменных и 848 деревянных домов в городе были сожжены, не считая церквей. Через несколько дней французы его оставили, после того как четыре казачьих полка под командованием генерал-майора Д.Е. Кутейникова совершили успешный набег на Боровскую дорогу и приблизились к городу. В Боровске сохранился до наших дней дом, в котором, по устным свидетельствам, останавливался на одну ночь Наполеон⁸. В ознаменование столетнего юбилея Отечественной войны на средства боровского купца-старообрядца Николы (Николая) Поликарповича Глухарева, коллекционера, одного из первых калужских краеведов, в Боровске был открыт Музей местного края и войны 1812 года, что стало значительным вкладом в культурную жизнь города.

На фотографии Глухарев с большими пышными усами, без бороды.

Звоню боровскому историку, бессменному организатору научно-практических конференций «Старообрядчество: история, культура, современность» Виктору Осипову.

— Да, старообрядец, — подтверждает он. — Но был подвержен веяниям «века сего»...

Н.П. Глухарев содействовал К.Э. Циолковскому в издании его книги «Аэростат металлический управляемый», был среди инициаторов установки креста на могиле старообрядческих подвижниц боярыни Морозовой и княгини Урусовой, похороненных в Боровске, помогал (в том числе собственными деньгами) открытию в городе и уезде бесплатных библиотек, публиковал исторические сборники, занимал различные общественные должности. Традицию старообрядческой благотворительности «век сей» не одолел...

После вступления в двадцатых числах сентября 1812 года войск маршала Мишеля Нея в Богородск Московской губернии здесь, в Вохонской волости (ныне Павловский Посад и его окрестности), возник крестьянский отряд под руководством Герасима Курина. Ему удалось освободить от фуражиров несколько деревень. 1 октября, объединившись с казаками, небольшой партией гусар, собрав свыше пяти тысяч пеших и пятисот конных крестьян, Курин и волостной старшина Вохонской волости Егор Стулов «прогнали неприятеля до деревень Прокунино и Грибово, а затем и далее, уничтожив до 30 человек и захватив обоз»⁹. На следующий день крестьянские отряды вошли в оставленный Неем Богородск. Этот уезд испокон веков был старообрядческим: из Прокунина, например, вышел род известнейшего предпринимателя и мецената Козмы Терентьевича Солдатенкова. Его дед, Егор Васильевич, во время Отечественной войны уже проживал в Москве, имея свое дело — шелкоткацкое предприятие, где сам трудился за станком вместе с наемными работниками. Для защиты Отечества купец пожертвовал двадцать тысяч рублей. «Пожертвования такого масштаба, — пишет журналист, знаток Павлово-Посадского края Виктор Ситнов, — по Московской губернии, возможно, еще и были, но подобные примеры среди Богородского уезда нам пока неизвестны¹⁰. К «записным раскольникам», то есть к потомственным старообрядцам, принадлежал (в отличие от Курина) Егор Стулов¹¹.

Это лишь некоторые примеры, которые, конечно, могут быть дополнены новыми краеведческими изысканиями, с опорой на документы региональных архивов. История маленького села, деревни, волости — тот самый ручеек, из которого потом складывается история великая, так же как и большая река сливается из маленьких ручейков и речек...

 

«Москва такая стала, что слезам подобно...»

Старообрядческое Рогожское кладбище основано было в Москве в первой половине 70-х годов XVIII века. Разрешение было дано командированным сюда по случаю эпидемии чумы графом Г.Г. Орловым. Скорее всего, из-за особых обстоятельств оно носило устный характер, но было согласовано с императрицей Екатериной II¹². В 1776 году первая часовня, возведенная на кладбище, была перестроена в каменный храм во имя святителя и чудотворца Николы. В 1793 году завершилось строительство вместительного Покровского храма. Долгое время считалось, что автор его проекта — известный архитектор М.Ф. Казаков, однако относительно недавно И.К. Русакомским в рукописном отделе библиотеки Академии наук (Санкт-Петербург) были обнаружены чертежи Покровского собора, подписанные «архитектуры первого класса помощником» Иваном Марченковым. Сравнение показало, что Покровский храм выстроен именно по ним, отличия незначительны и вызваны стремлением увеличить объем¹³. В 1804-м было получено разрешение на строительство третьего храма при Рогожском кладбище, и к 1810 году оно было завершено. «Рогожские храмы своими внушительными размерами, богатством внутреннего убранства, сжатыми сроками строительства и оформления интерьеров со всей очевидностью свидетельствуют о финансовой мощи и религиозном рвении московского купечества, большинство которого являлось прихожанами этого старообрядческого центра», — заключает историк и филолог Елена Юхименко¹⁴.

На кладбище редко служили литургию. Чаще, по соображениям конспирации, в переносных походных церквях, в частных домах. Рогожские храмы не освящались и, несмотря на внушительные размеры, оставались, по сути, часовнями. В литературе их так порой и называют. Но священники на Рогожском кладбище появились одновременно с возведением этих величественных церквей. Старообрядцы принимали их особым чином от официальной «великороссийской церкви», как называют ее герои П.И. Мельникова-Печерского.

Именно к этому писателю мы хотим обратиться за некоторыми свидетельствами.

Вот как характеризовал он положение старообрядцев накануне наполеоновского вторжения. Надо учесть, что именно в ту пору, с возникновением Рогожского кладбища, шло активное становление старообрядческого предпринимательства и крупного капитала, формирование особого типа «русского хозяина», как определил его впоследствии публицист Владимир Рябушинский. «Расчетливые, бережливые и осторожные в делах своих, старообрядцы постепенно накапливали миллионы и, что гораздо важнее, умели сохранять их нерастраченными в своих родах. Они не банкрутились вследствие рискованных торговых предприятий; они не пускали сыновей своих в государственную службу, и оттого дети и внуки их не превращались из купцов, ворочивших миллионами, в промотавшихся дворян со вчерашним гербом и дворянским дипломом, приобретенным посредством прапорщичьего чина. Миллионными придаными не покупали они дочерям своим титулы сиятельства и превосходительства. Постоянно с чувством презрения относясь к откупам (то есть к предпринимательству, связанному с торговлей вином и водкой. — В.Б.), московские старообрядцы никогда в них не участвовали. Ведя таким образом свои дела, они не расточали, а постоянно собирали богатства, и ко времени французского разгрома в Москве было уже немало старообрядцев, владевших миллионами»¹⁵. Храмы Рогожского кладбища выстроены были не на государственные, а на собственные деньги старообрядцев.

Перед вступлением французов в Москву немалая часть прихожан Рогожского кладбища выехала из города, как и большинство жителей. По распоряжению московского градоначальника, генерал-губернатора графа Федора Ростопчина шла эвакуация государственного имущества, раненых. Были вывезены в том числе чудотворные иконы: Иверская, Смоленская, Владимирская. Всего, конечно, спасти не удалось. Что касается храмов Рогожского кладбища, то инициатива спасения их имущества принадлежит тогдашнему священнику Ивану Матвеевичу Ястребову.

«Известно, что вступление неприятеля в столицу было совершенно неожиданным для ее жителей, которых граф Ростопчин до последнего часа обнадеживал в безопасности Москвы, — писал в «Очерках поповщины» П.И. Мельников-Печерский. — Известно также, что из самых даже кремлевских соборов не успели вывезти заблаговременно драгоценности, которые и сделались добычей наполеоновской армии. Драгоценности Рогожского кладбища тоже, разумеется, остались на своих местах. Поп Иван Матвеевич не бежал, подобно другим, в виду неприятеля, хотя и имел к тому все средства, — он остался хозяйничать на Рогожском. С помощью нескольких работников иконы, книги и все церковное имущество он успел скрыть в нарочно вырытых, а потом засыпанных на кладбище могилах. Ограбив Москву, французы пожаловали и на Рогожское кладбище, но, не найдя, чем поживиться, оставили его нетронутым»¹⁶.

Это спасение старообрядцы приписывали особому Божьему покровительству.

Священник Иоанн Ястребов прослужил на Рогожском почти полвека. Он упокоился 19 декабря 1853 года, в возрасте 83 лет.

В 1912 году журнал «Церковь» опубликовал фотоснимок иконы святителя и чудотворца Николы, уцелевшей во время нашествия наполеоновских войск. В то время этот образ находился в иконостасе у северной алтарной двери в храме Рождества Христова на Рогожском кладбище. Размеры иконы — около двух аршин в высоту и более аршина в ширину (в одном аршине 72 сантиметра). Она была украшена серебряным, вызолоченным окладом чеканной художественной работы, который удивительным образом остался незамечен мародерами. На оборотной стороне по этому случаю была впоследствии сделана памятная надпись полууставом: «Лета 7320 при губительном нашествии неистовых полчищ Наполеона, насильственною рукою везде и в сем Божественном храме обнажавших святыню благолепного ея украшения, похищавших и самые малоценнейшие вещи, видимое на сем образе позлащенное сребро, находившееся непрестанно пред очами оных злодеев, не хранимое никем и не защищаемое, прославляя Господь чудесами великого угодника своего святителя Николу, благоволи соблюсти невредимым и от вражеских святотатственных рук неприкосновенным»¹⁷. Икону не успели спрятать, и она осталась на произвол грабителей. Когда прихожане Рогожского кладбища вернулись, были поражены, что такая дорогая реликвия уцелела. Оклад, чудом не доставшийся французам, был утрачен в советское время...

Примечательна другая сохранившаяся до наших дней икона, архидиакона Стефана, точнее — дверь в диаконник. На ней видны следы от рубленых ударов. Дверь также находилась в Христорождественском храме. Очевидно, французам нужно было пробраться в алтарь, нет ли там какой поживы. Дверь они взломали. Позже в том месте, где дерево хранит следы глубоких выбоин (его не стали реставрировать), нанесли надпись: «Следы неистовства неприятелей, оставленные сентября 3 дня 1812 года». Обе иконы и памятные надписи на них свидетельствуют, что спрятать и спасти удалось все же не все ценности.

Обе эти реликвии экспонировались в прошлом году на выставке «Москва старообрядческая. Отечественная война 1812 года», организованной митрополией Московской Русской Православной старообрядческой Церкви (РПСЦ) при поддержке правительства Москвы. Она проходила в том самом Христорождественском храме, который пока не освящен.

Когда отмечалось столетие Отечественной войны, историк-старообрядец П.И. Власов установил, что на Рогожском кладбище квартировал французский отряд, его командир разместился в доме священника Иоанна Евфимовича, поселившегося здесь в 1810-м. Французская конница стояла в Покровском храме. Так что П.И. Мель-ников-Печерский не совсем прав, говоря, что неприятельские войска оставили Рогожское нетронутым. Хотя, конечно, если б не находчивость Иоанна Ястребова, урон был бы больше.

С сентября 1812-го по январь 1813 года должность городского головы в Москве исполнял старообрядец, купец первой гильдии Прокопий Дмитриевич Шелапутин. Как было сказано, предшественник его уехал из города перед вступлением Великой армии. Указом Александра I в 1812 году Шелапутин «за усердие, оказанное чрез пожертвование на пользу государственную значущих сумм», получил звание коммерции советника. В 1825 году был возведен в дворянское сословие — уникальный случай для старообрядцев! Его брат, московский первой гильдии купец, коммерции советник, почетный гражданин Антипа Шелапутин, владел крупной шелковой фабрикой на Яузе. В 1812 году он по призыву Александра I также внес пожертвования на борьбу с захватчиками. Увы, всех жертвователей-старообрядцев мы вряд ли сосчитаем... Как указывал П.И. Власов, портрет П.Д. Шелапутина, написанный русским художником и архитектором шведского происхождения Александром Лаврентьевичем Витбергом, а также жалованная грамота на дворянство хранились в числе реликвий Музея 1812 года, организованного к 100-летнему юбилею Отечественной войны¹⁸. Могила П.Д. Шелапутина и его супруги, известной старообрядческой благотворительницы, сохранилась на Рогожском кладбище до наших дней. Она теряется среди современных захоронений: в советские годы кладбище утратило конфессиональный характер. Строгий, непримечательный с виду черный саркофаг затерт соседними металлическими оградками.

Недавно в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) было обнаружено и опубликовано письмо известного старообрядческого коллекционера, антиквара, собирателя книг Тихона Федоровича Большакова к матери, брату и сестре в Боровск. Он сообщал им, как поздней осенью вернулся в Москву, уже оставленную Наполеоном. Письмо это — еще одно ценное свидетельство очевидца. Бог весть, как попало оно в руки поэту Петру Вяземскому, сохранившему этот двойной лист зеленовато-серой бумаги, исписанный убористым почерком с витиеватыми «хвостиками»-завитушками букв «б», «д», «у». Восемнадцатилетний автор еще не был тем самым Большаковым, благодаря которому пополнялись книжные собрания М.П. Погодина, Ф.И. Буслаева, В.М. Ундольского, Румянцевского музея.

«...И ехали мы к Москве, где были сражения, что где Боровский перевоз по сю сторону к Москве, — сообщал Большаков. — Мы ехали по дороге, по обеим сторонам валяются лошади, а деревни все выжжены, в иной деревне осталось двора два и пять, а есть в больших деревнях и по двадцати дворов, и везде валяются лошади. <...> Стал я подъезжать к Москве, и слез я у кладбища (Рогожского. — В.Б.), и зашел я на кладбище. Думал я, что тетушка Анна на кладбище, и сказали мне, что уже ее нету недели четыре, и она уехала по Гуслецкой дороге верст за 40, и живет она там в деревне. И пошел я от кладбища к Москве, и такой смрад, что итить нельзя. И я шел, закрывши рот и нос, и то такой смрад, такая вонь, что Боже упаси. И пошел я в Москву часа за два до рассвета, и пришел я прямо к Лобному месту, и дождался свету и стал смотреть, что Москва такая стала, что слезам подобно. Боже создатель всея твари до чего допустил такого злодея, что сделал над святынею и надо всей окрестности Москвы. Во-первых, скажу я вам, что с Ивана Великого колокольни крест снят и глава во многих местах пробита окошками, а где был большой колокол и второй рев и третий праздничный, то это все разбито порохом, и колокола лежат на земле. Едва устояла Ивана Великого колокольня, во многих местах треснула, и что каменного мосту была башня вплоть до основания разорвана порохом, и набережна во многих местах изломало камнями, которые летели от башни, и деревья разломило до корня. Еще по этой стороне, как итить по набережна, ограда Кремля в двух местах разорвало порохом, и по всей набережна лежат кирпичи, что и проехать нельзя. В Кремль и понынча не пускают никого»¹⁹.

Первые распоряжения по приведению города в порядок отдавал П.Д. Шелапутин.

В том же письме Т.Ф. Большаков упоминал, что в храмах Рогожского кладбища служились повседневные литургии, чего не бывало ранее. Сюда стекалось множество народа. 6 декабря сам Тихон Федорович приехал на Рогожское на службу. То был день святителя Николы, Мир Ликийских чудотворца (в народе — Никола зимний). В следующем, 1813 году литургии были запрещены: богослужение привлекало немало нестарообрядцев. Точнее, их разрешили служить лишь «по необходимости».

В отличие от поповцев, чьим духовным центром стало Рогожское кладбище, старообрядцы-беспоповцы не признавали священства, считая, что в результате церковных реформ патриарха Никона оно отнято Богом. Но жизнь продолжалась, а следовательно, оставалась необходимость в церковных таинствах, совершаемых священником, например причастии, венчании. Беспоповская богословская мысль пыталась решить и другой важный вопрос: о духовном антихристе, будто бы уже воцарившемся на земле, о спасении в этих условиях. Разные способы решения этих вопросов легли одновременно в основу разделения беспоповской ветви старообрядчества на разные толки и согласия, дав толчок появлению целого пласта старообрядческой литературы. Поповцы не признавали духовного пришествия антихриста, оставаясь убежденными, что он должен явиться во плоти, осязаемо, «чувственно». Отношение к церкви господствующей определялось каноническими правилами. Всплеск богословской полемики здесь приходится на середину и вторую половину XIX века, когда с появлением своего митрополита у поповцев была восстановлена полнота трехчинной церковной иерархии.

Одновременно с Рогожским во время эпидемии чумы в Москве возникает беспоповское Преображенское кладбище, основанное старообрядцами-федосеевцами во многом благодаря незаурядной энергии купца Ильи Алексеевича Ковылина. В комплекс его построек входили часовни, богадельные дома, больничные корпуса. Это был целый поселок, кремль, обнесенный стеной с шатровыми башнями. Количество прихожан Преображенского кладбища к началу XIX века исчислялось тысячами, не считая тех, кто проживал в его приютах. Как и Рогожское, Преображенское кладбище располагало значительными материальными ценностями. В 1809 году его настоятелем стал московский купец Григорий Степанович Гончаров, организовавший в 1812-м эвакуацию кладбищенского имущества в село Иваново Владимирской губернии. Для этого потребовалось около трехсот подвод. Туда же выехали и насельники кладбища.

 В.В.Боченков.

Литературный журнал "Москва", 2013, август