46. Посад-Черный.

Не с большой охотой ехал в столицу Причудья. Пока работал в Логово и Олешницах, наслышался немало нелестного о деятельности Черновского русского просветительного общества, в котором якобы крепко засела местная интеллигенция, диктующая свою волю в направлении деятельности организации. Молодежи в обществе мало, до она особенно и не стремится вступить в него, зная наперед, что проявить инициативу ей не дадут, что когда ставятся спектакли, роли распределяются по знакомству среди тех, кто давно играют на сцене. С желаниями и стремлениями молодежи влиться в труппу здесь особенно не считаются. Так повелось еще до предшественника Ф. Лебедева, некоторое время занимавшего пост инструктора в Причудье актера М. Т. Любимова, который ведя только театральную работу завел особые порядки: в спектаклях занимал старых, ему хорошо знакомых любителей/ предъявлял профессиональные требования в усвоении ролей, заставлял беспрекословно подчиняться всем его режиссерским указаниям, не терпел возражений, многих доводил до слез и не раз выгонял со сцены и отнимал роли. Надо отдать должное Любимову, его спектакли готовились тщательно, оформлялись со вкусом, публика их любила и охотно посещала. Спектакль выливался в торжественную премьеру с вызовами на сцену режиссера Любимова, которому обязательно преподносились цветы и ценные подношения.

Характер работы Любимова противоречил задачам инструктора по внешкольному образования среди деревенской молодежи, обязанного поднимать ее культурный уровень, привлекать к общественной работе, вовлекать ее во все виды просветительной деятельности. Любимова вскоре убрали, признав его деятельность неудовлетворительной.

Поклонники Любимого, их в Посаде-Черном было немало, естественно подняли шум вокруг решения об его увольнении; странную позицию заняло правление просветительного общества, встав на защиту своего фаворита Любимова, находя, что его замена повлечет ослабление театральной деятельности общества.

В такой ненормальной обстановке в Посаде-Черном начинал инструкторскую работу Лебедев. Из солидарности с Любимовым многие старые кружковцы бойкотировали начинания нового инструктора. Лебедеву, и потом мне, это оказалось кстати. Нас такое игнорирование не только не огорчило, а, наоборот, вдохновило переключиться на молодежь, которая охотно пришла заниматься. Через два-три года результаты незамедлили сказаться. Появилась хорошая, здоровая смена, исчезли интриги, не стало «любимчиков», которым в первую очередь отдавались лучшие роли.

Правление просветительного общества забронировало для меня номер в гостинице. Приехал я в субботу в разгар базарного дня. С трудом возчик проехал через сплошной муравейник торгашей и покупателей. С края базарной площади шла оживленная торговля рогатым скотом, свиньями, домашней птицей. На длинных столах лежали горы рыбацких сапог, в открытых мешках высовывались головы мороженых лещей и окуней, торговцы зазывали купить и них мотки шерсти, домотканое сукно, половики, коврики, дуги, сани, бочонки и прочий товар. Невдалеке от станции стеной выстроились возы с сеном и соломой.

В гостинице стоял неменьший шум. Бесконечным потоком входили и выходили посетители, негде было не только сесть, но даже встать, пришлось отказаться от мысли с дороги выпить стакан горячего чая. Номер мне отвели в мансардном помещении. Маленькая комната окном была обращена в сторону железной дороги.

Весь день ушел на визиты к деятелям просветительного, местным учителям, знакомился с посадом и, конечно, заглянул в народный дом, где мне предстояло ставить спектакли.

Ужаснулся, когда вошел в полуподвальное помещение, предназначенное для обслуживания культурных интересов трехтысячного населения столицы Причудья. Непроветриваемое, наглухозакрытое наружными ставнями помещение производило гнетущее впечатление. Прежде всего в нос бил терпкий запах плесени. Низкий потолок зала давил грязным верхом, по углам белели плесенью стены зала, уродовали вид огромные черные печи, пыль покрывала давно выцветшие, висевшие с угла на угол бумажные гирлянды. Размеры сцены позволяли ставить многоактовые пьесы. Не удовлетворяла и ее высота, отсутствовали карманы. Имелись две небольших гримировочных комнаты. Отсутствовал туалет.

Вечером с моим участием состоялось расширенное заседание правления Черновского просветительного общества совместно с представителями местной общественности. Составили годовой план деятельности просветительного общества, приняли ряд конкретных мер по привлечению молодежи в работе кружков. На ближайшее время наметили молодежный спектакль – пьесу Островского «В чужом пиру похмелье», организацию курсов кройки и шитья (руководитель З. И. Шибалова), лекции на общеобразовательные темы, литературный суд. Собрание единогласно признало заслуживающим большого внимания организацию весной 1930 года районного празднования «Дня Русского Просвещения», к участию в котором должны быть привлечены кроме всех русских общественных организаций Посада-Черного деревни Логозо, Раюши, Никита, Тихотка. В празднике участвуют школы, школьные и взрослые хоры. Завершающим праздник спектаклем явится историческая боярская пьеса времени Иоанна Грозного Островского и Гедеонова «Василиса Мелентьева».

Поздно вечером вернулся в гостиницу, предвкушая как следует отдохнуть после морозного путешествия по озеру и проведенного в хлопотах первого трудового дня в Посаде-Черном.

За тонкой стеной номера происходила гулянка, слышалось пение, играла гармошка. Хотя я очень устал и хотелось спать, уснуть долго не мог. Под утро пьяная компания несколько угомонилась и я заснул. Проснулся от прикосновения чьей то руки к моему лицу, и не мог сообразить, где я и что со мной. У кровати стояла незнакомая молодая женщина, издававшая сильный запах алкоголя.

- Вы уж простите, что мы вас потревожили, - с этими словами она повернулась в сторону дверей, где стояла держась за дверной косяк пьяная женщина, - нам очень скучно, пойдемте в нашу компанию!

В первый момент я растерялся, не зная, что ответить. – Как попали сюда эти женщины, - подумал я, и сразу же сообразил, что, по-видимому, забыл закрыть на ключ двери.

- Сейчас же освободите номер, никуда я с вами не пойду!

Незнакомки даже не пошевелились. Соскочив с постели в одном белье я подлетел к стоявшей у двери и вытолкал ее в коридор. Со второй справиться было сложнее, она ни за что не хотела уходить одна, все уговаривала примкнуть к их кампании. Наконец и она ушла. Заперев на ключ дверь я снова улегся в постель и сразу же уснул.

О ночном происшествии я рассказал днем номерщице. Она с удивлением выслушала мой рассказ приняв его за шутку.

Во второй половине февраля 1930 года подготовил пьесу Островского «В чужом пиру похмелье», в которой из десяти участников спектакля семь человек были новички сцены. Черновская интеллигенция бойкотировала спектакль. Для них, привыкших к салонным и фарсовым спектаклям в постановке Любимого подобная пьеса шокировала их «утонченные» вкусы. Я умышленно для первого своего спектакля выбрал подобную пьесу, зная, что в Причудье, в особенности в Посаде-Черном, еще сильны дореформенные семейные устои, здесь не перевелись Титы Титычи. Зал заполнили черновская молодежь, были ученики старших классов русской и эстонской школы, благодаря дешевым билетам собралась беднота.

До зрителей, внимательно следивших за ходом спектакля, дошла основная тема спектакля: бесправное положение и тяжелая доля старого учителя Ивана Ксенофонтыча и его дочери Лизы, терпящих унижение со стороны всесильного богатого купца Брускова и, одновременно, какое пагубное влияние имеют деньги в руках таких самодуров – купцов, как Тит Титыч. Когда великий русский критик Добролюбов прочитал эту пьесу, он воскликнул: «…Отчего целое общество терпит в своих нравах такое множество самодуров, мешающих развитию всякого порядка и правды?!»

На читку предназначенной для предстоящего районного «Дня Русского Просвещения» пьесы «Василиса Мелентьева» собралась вся черновская общественность. Сказал несколько слов о том, что пьесу Островской писал совместно с директором императорских театров Гедеоновым и что известный поэт-революционер Плещеев, восхищаясь языком драмы, так о ней писал: «Не часто приходится видеть на нашей сцене пьесы, столь богатые поэтическими красотами, написанные таким поистине мастерским языком… Желательно, чтобы противника г. Островского указали нам, у кого из современных наших писателей, воспроизводящих наш исторический был, можно найти стих более поэтический, оборот речи более русский…»

Островский любил «Василису Мелентьеву» в числе тех своих пьес, которые, как он выразился «должны быть непременно в репертуаре всякого русского театра, если он хочет быть русским».

Роли распределили так: царь Иоанн Грозный – П. С. Логусов, Василиса Мелентьева – Л. А. Якобсон, царица Анна – З. И. Шибалова, Василий Колычев – С. А. Кедринский, Малюта Скуратов – П. М. Лансберг, мамка – К. М. Титова.

После нескольких застольных занятий договорился с участниками, что за время моего отсутствия они выучат роли и с середины апреля, когда я снова приеду в Посад-Черный, начнутся ежедневные занятия и репетиции.

Декорации писали сами кружковцы по эскизам художника Коровайкова. Боярские костюмы прислали из Нарвы.

Увлеченно, с большим интересом закипела большая творческая работа. Репетировали с 6-ти часов вечера до 11 часов. По воскресным и праздничным дням кроме репетиций происходили индивидуальные занятия. Роли хорошо выучили, задержки с текстом не было, мое внимание, как режиссера спектакля, сосредотачивалось на выявление характеров, взаимоотношении героев, правильном понимании исторических образов.

Труднее всего приходилось исполнительнице роли Василисы – учительнице Тихотской школы Лидии Александровне Якобсон, которая каждый вечер совершала 6-ти километровый путь (в одну сторону) пешком или на велосипеде, в зависимости от погоды, чтобы попасть на репетицию в Посад-Черный. Никогда она не жаловалась на усталость после учебных занятий в школе, всегда появлялась на репетицию без опоздания в отличном настроении, шутила, других подбадривала, не раз говорила, что «искусство требует жертв».

Подготовку объединенного хора Посада-черного и окрестных деревень вел преподаватель пения Черновской школы Калистрат Антонович Малышев. Жил но в трех километрах от Черного в деревне Кикита, куда возвращался ежедневно после занятий домой. Для него не составляло большого труда второй раз являться на спевку в Посад-Черный.

В одно из воскресений К. А. Малышев пригласил меня к себе на обед. Он занимал половину одноэтажного деревянного дома в центре деревни Кикита против старообрядческой молельни. С ней соседствовала баптистская молельня.

Сам старообрядец, К. А. Малышев, происходил из ортодоксальной старообрядческой семьи, был глубоковерующим человеком, конечно не курил, принимал активное участие в общественно-церковной жизни местного старообрядческого населения. Стоило мне переступить порог его дома, как я сразу же почувствовал в его невысоких, уютных комнатах молитвенную тишину, свойственное зажиточным старообрядческим домам отрешенность от внешнего мира, благообразное спокойствие. Правые углы обеих комнат, где я был, занимали большие и малые иконы, которых было так много, что мне трудно было их сосчитать. Комнаты утопали в цветах. Горшки с геранью, кактусами, китайскими розами заполняли подоконники. На полу стояли пальмы, лимонные деревья. Какие то мне незнакомые вечнозеленые растения спускали свои длинные ветви с большого стола, покрытого ослепительно белой полотняной скатертью. По середине стола лежала огромная библия.

К моему приходу на столе кипел ярко начищенный медной самовар, издававший какие то неуловимо тонкие звуки, приятно тонувшие в этой уютной обстановке.

Хозяйка быстро вносила в комнату пироги, ватрушки, булочки, какие то печенья, подала несколько сортов варенья. Приятный запах сдобы щекотал нос, все выглядело очень аппетитно, единственно, что меня несколько озадачивало, почему был сервирован чайный стол, ведь меня пригласили на обед. Вероятно Калистрат Антонович, - подумал я, - ошибся в характере угощения. Все было очень вкусно, поэтому я особенно не досадовал, с удовольствием выпил два стакана чаю и безотказно всего попробовал и не отказывался дополнительно угощаться.

Каково же было мое удивление, когда хлебосольная хозяйка, убрав чайную посуду и все, что прилагалось к чаю, внесла миску с ароматичным куриным бульоном, жареного леща с гречневой кашей и клюквенный мусс со сбитыми сливками. Есть мне не хотелось, я уже был сыт. Вероятно на моем лице выражалась растерянность и то состояние, которое испытал герой басни Крылова «Демьянова уха».

В Логозо и Олешницах, где я жил среди православных и не вращался среди старообрядцев, не имел понятия, что у старообрядцев существует обычай завтрак, обед и ужин обязательно начинать с чая. В бедных семьях желудки прополаскиваются пустым чаем, у зажиточного хозяина к чаю подаются кондитерские изделия.

Солнечным весенним днем 28 мая яркими сарафанами и вышитыми мужскими косоворотками засверкали по воскресному прибранные улицы Посада-Черного. Теплым легким ветерком с озера погода улыбнулась первому районному в Причудье «Дня Русского Просвещения». Первыми ласточками праздника разлетелись по посаду девушки в русских национальных костюмах, продававшие на больших щитах значки с портретом основоположника русской литературы А. С. Пушкина. Переполнен молящимися старинный Никольский храм. По окончании литургии настоятель Петр Антонов разъясняет значение «Дня Русского Просвещения», рассказывает о первом русском просветителе князе Владимире.

На переполненной народом площади перед русской школой дети выступают с гимнастическими упражнениями. Поют хоры. Гармонисты сопровождают хороводы, пляски. Веселье продолжается до вечера.

В народном доме, как говорится, негде яблоку упасть. Огромный интерес вызвала историческая пьеса времен Грозного «Василиса Мелентьева». Черновские зрители, никогда не видевшие на свой сцене боярских пьес, были поражены яркими декорациями русского терема, написанными по эскизам художника Коровайкова, стильными боярскими костюмами, соответствующим гримом.

Захватывающая фабула спектакля – трагическая судьба пятой жены Грозного, Анны Васильчиковой, заинтриговала всех, зал с напряженным вниманием следил за всеми перипетиями сложной пьесы с ее историческими героями Грозным, Василисой, царицей Анной, Малютой Скуратовым, Колычевым, Бомелием и другими персонажами.

С 1930 года вошло в традицию ежегодно летом в Посаде-Черном проводить районный «День Русского Просвещения», объединяющий деревни среднего Причудья, с постановкой лучших пьес русского классического репертуара. За время пребывания инструктором в Причудье мне удалось осуществить постановку еще двух пьес островского «Гроза» и «Бесприданница». И драмы Найденова «Дети Ванюшина».

Постановка спектаклей в деревне всегда осложнялась отсутствием костюмов. Народные дома собственных костюмов не имели, в лучшем случае в из распоряжении находились лесная декорация и комплект сценических сукон. Одежду доставали сами в собственных семьях и по знакомству из дедовских сундуков. В старообрядческих деревнях старики ни под каким видом не соглашались отдавать костюмы на сцену, считая ее местом «бесовских игрищ», приходилось их утаскивать тайком. Старинные платья, длиннополые сюртуки одевались в молельню только в большие праздники и, конечно, разрешать «поганить» одежду на сцене старообрядцы ни под каким видом не соглашались.

С костюмами для «Бесприданницы» осложнений не возникло, их я привез из театральной мастерской в Тарту. В период подготовки «Грозы» черновское просветительное общество переживало финансовый кризис и не в состоянии было взять на прокат костюмы, поэтому нам пришлось искать их на месте. Каждый доставал, что мог найти и спросить у знакомых. На генеральной репетиции я убедился, сто если найденные участниками спектакля костюмы соответствовали времени, то в них все же не хватало красоты покроя и отделки, платки и шали выглядели скромными по рисунку. Не хватало богатства, нарядности.

Игравший Дикого молодой старообрядец Павел Матвеевич Ланзберг, любивший сцену, на этой почве враждовавший в семье, доверительно мне сообщил, что всякими правдами и неправдами достанет у своей бабушки из сундука хранящиеся в нем старинные платья и платки и принесет их на спектакль. «Ключ от сундука, - шепнул мне Ланзберг, - хранится за божницей. Как только бабка уснет, достану костюмы. Только об этом не слова, узнают, меня выгонят из дома!..»

За два часа до начала спектакля все кроме Ланзберга были на месте. Решили одеть прежние платья. Гримируя актеров я услышал несшиеся со сцены радостные возгласы: «Молодец Павлуша! Сдержал слово!»

Запыхавшийся, мокрый сидел на сцене Ланхберг. Перед ним на полу лежал огромный тюк. В одно мгновение женщины, участницы спектакля, его развязали. В нем были аккуратно сложены десять стильных купеческих платьев сшитых по моде того времени, с яркой цветастой отделкой, с рюшками, воланами, ручной работы кружевами. Нельзя было не залюбоваться тяжелыми парчовыми и шелковыми платками со старинными русскими рисунками, игравшими красками на вышитых цветах и орнаментах.

И все таки в доме Ланзберга узнали о проделке с костюмами. Прежде чем уложить обратно в сундук костюмы, их снесли в молельню, окропили святой водой, сняв с них «бесовскую погань».

Всей просветительной работой в деревне руководило учительство. Оно возглавляло просветительное общество, вело хор и оркестр, ставило спектакли, заведовало библиотеками. Постепенно из среды деревенской молодежи стали появляться активисты, становившиеся помощниками учителей, но их познания в области просветительной деятельности оказывались весьма скудными и ограниченными. Возникла необходимость подучить эту молодежь, дать ей более основательные познания в области руководства народным домом, делопроизводством, кружками. Наконец встал вопрос о необходимости постепенно заменять учителей на тех участках общественной деятельности, где после соответствующей подготовки смогут встать молодые деревенские деятели. Для этой цели правление Союза Русских просветительных обществ в Эстонии организовало в ряде крупных районов Принаровья, Причудья и Печерского края двухнедельные курсы по подготовке деятелей деревенских народных домов с расчетом, что их будут посещать молодые деятели – общественники из соседних деревень.

Зимой 1932 года такие курсы открылись в Посаде-Черном. Их посещали 30 слушателей из Посада-Черного и окрестных деревень Логоза, Раюши, Кикита, Тиходка, ежедневно с 7 до 11 часов вечера. Бесплатными лекторами были местные общественные деятели и учителя. Занятия по делопроизводству вел бухгалтер по профессии А. И. Ланзберг. По всем видам работы литературного кружка занималась учительница З. И. Логусова-Шибалова. Библиотечное дело вел учитель Ф. И. Титов. По театральному искусству занимались врач С. А. Кедринский и я.

Многие из посещавших эти курсы позднее возглавили просветительную работу Ф. Суворова и С. Топкин в Посаде-Черном, Михаил Гусев в Логозо, Иван Залекешин в Раюшах, Мария Домнина в Тихотке.

Своими впечатлениями о курсах поделилась на страницах «Вестника Союза Русских просветительных обществ в Эстонии» одна из руководительниц З. И. Логусова-Шибалова:

«Устроенные в Мустве курсы для работников просвещения оказались своевременными, интересными для деревенской молодежи и необходимыми для нее. За это говорят цифры посещаемости курсов, за это говорит и горение молодежи, живой отклик на призывы руководителей, оживленные беседы и споры на уроках, неоднократно высказываемые молодежью пожелания, чтобы подобные занятия продолжались дольше и устраивались чаще. Девушки, после дневного физического труда приходящие из Тихотка за 6 километров и вечерами с интересом работающие; парни, проведшие день в лесу за пилкой дров или на озере за ловлей рыбы, а вечерами оживленно проделывающие всю работу на курсах; будущие портнихи, в настоящем ученицы, в обеденный перерыв готовящие задание к вечеру, - разве все это не доказательства, что курсы пришлись ко времени и нужны деревне. За две недели работы посетители курсов слились в дружную семью. Не трудно подметить и искорки талантов, то к рассказыванию, то к выразительному чтению, то к игре на сцене, к ведению собрания; есть лица и с судейскими наклонностями. А робкий вопрос одной девушки – «Что сделать, чтобы стихи были напечатаны в газете?», - указывает на склонность к поэзии. Непосильную задачу взяли бы на себя руководители, задавшись целью за две недели подготовить кадр готовых общественных работников. Их задача скромнее: указать молодежи пути, по которым надо идти к просвещению. Вот знают теперь посещавшие курсы, как ведется работа в каждом просветительном обществе с технической стороны, получили указания, что и как читать, какие пьесы ставить и как играть. Знают сами и другим расскажут кое-что из усвоенного. А если усвоили все, что предлагалось им на курсах, то не останутся с этими знаниями, а пойдут дальше. Вехи намечены. В дорогу пойдут сами…»

В конце Петроградской улицы на берегу Чудского озера в небольшом одноэтажном деревянном домике жили две учительские семьи. Они были замечательны тем, что стремились жить для людей, для пользы общества. С их бескорыстной помощью росла и крепла культура Посада-Черного.

В этом ничем непримечательном с внешней стороны доме, разделенном на две равные половины, квартировали учителя Черновской русской школы – супруги Елизавета Максимовна и Федор Иванович Титовы и на другой стороне – супруги Зоя Ивановна и Павел Степанович Логусовы.

Всегда приятно было здесь бывать. И не только потому, что хозяева обеих половин отличались русским хлебосольством, приветливо и радушно встречали гостей, но еще и потому, что под его крышей рождались и осуществлялись большие общественные дела. Все полезные и нужные для русского населения начинания культурно-просветительного характера не могли миновать этот дом. Он словно семафор открывал зеленую улицу мероприятиям Черновского русского просветительного общества.

Бльшой специалист библиотечного дела Федор Иванович Титов много лет заведовал местной русской библиотекой. Его ученики по школе были помощниками по библиотечным делам, помогали выдавать книги, их ремонтировали, заполняли картотеку, приучались к самостоятельной библиотечной работе. Любил Федор Иванович сцену, выступал как актер, режиссировал несложные спектакли.

Непременным участником всех любительских спектаклей в Посаде-Черном являлась Елизавета Максимовна. Пройдя любительскую театральную школу она свой опыт передавала детям – ученикам школы, режиссирую детские спектакли.

Педантичный, порой флегматик, учитель Павел Степанович Логусов свободное от школьных занятие время посещал охоте и рыбной ловле. Но это не значит, что ему чужды были духовные запросы. Страстный любитель музыки, он организовал в школе оркестр народных инструментов и в Черновском русском просветительном обществе смешанный хор, который слаженностью исполнения, хорошо подобранными голосами и большим, разнообразным репертуаром славился по всему Причудью. Хор выступал на Русском певческом празднике в 1937 году в Нарве.

На и на этом не остановилась мятежная душа влюбленного в искусство Логусова, который находил еще время участвовать в спектаклях. Бесспорным достижением на театральном поприще он вправе был считать профессиональное исполнение двух сложных драматических ролей – царя Иоанна Грозного в пьесе Островского «Василиса Мелентьева» и Константина в пьесе Найденова «Дети Ванюшина».

О Зое Ивановне Шибаловой, жене Павела Степановича, моей соученице по 39 вынуску в 1921 году Нарвской русской гимназии следует сказать особо.

На гимназической поарте и в университетской аудитории Зоя Ивановна обнаруживала не только крепкие знания и хорошую успеваемость, но что особенно бросалось в глаза, - в ней ярким светом горел огонь общественного служения. Во всех гимназических и студенческих мероприятиях она было застрельшиком, инициатором материальной помощи неимущей молодежи. Стремление быть передовой во всех русских общественных делах не останавливало ее ни перед какими трудностями, наоборот, они возбуждали у нее еще больше желания трудиться на общественном поприще и в работе преодолевать препятствия.

Этот настойчивый, устремленный на служение ближнему благородный характер Зои Ивановны выработали безрадостное детство в дерене Ремник (Причудье), где она родилась и получила в Олешницах начальное образование, нужда кругом, сырость и беспросветность окружающей деревенской жизни, нежелание родителей дать ей среднее и высшее образование.

Не это ли золотое сердце Зои Ивановны Шибаловой является причиной ее душевной молодости?!..

Какое благородство более пятидесяти лет жить мечтою о том, чтобы приносить пользу окружающим людям, служить интересам простого народа, лучшие годы своей жизни отдать воспитанию детей крестьян и рыбаков, - это ли не залог человеческого счастья и радости, причина долголетия, эликсир жизни…

Чем занималась Зоя Ивановна Шибалова по окончании школьных занятий, как проводила часы досуга, положенного после работы отдыха?

Играла в оркестре народных инструментов, была солисткой в смешанном хоре, принимала участие во всех спектаклях, которые ставились в Посаде-Черном, состояла долголетним членом Черновского правления просветительного общества, была руководительницей курсов рукоделия и художественной вышивки, читала лекции на общеобразовательные темы и еще умудрялась поздно вечером приглашать к себе домой на консультацию девушек из рукодельного кружка.

Не слишком ли велика общественная нагрузка для одного человека, - вправе задать каждый из нас такой вопрос, а когда же отдых, личная жизнь?

Их заменяли сознание Зои Ивановны, что она жила для народа, что в русской деревне поднимались обильные, орошенные радостью и счастье всходы просвещения и культуры.

Тихотка.

Шестикилометровый путь от Посада-Черного до Тихотки проходит по краю озера через деревни Раюши и Кикита по низкой береговой дороге, не раз затапливаемой разбушевавшейся водной стихией.

Правление Тихотского просветительного общества «Улей» прислало за мной запряженную в сани старенькую лошаденку. Не моложе ее была возница, закутанная в овечью шубу. Пользуясь хорошей погодой, в этот день играло солнце, отсутствовал ветер, я отказался ехать в санях, сдал вознице вещи и велел ей ехать без меня, сказав, что дойду пешком, мне хотелось познакомиться с деревнями, увидеть зимнее озеро, людей, старообрядческие молельни.

За центром Посада-Черного начинался «Голодай», о котором я уже упоминал. Узкая дорога с маленькими домами, построенными впритык по ее обеим сторонам. Почему то сразу подумал: а если вдруг пожар, костром вспыхнет «Голодай». В нескольких шагах берег озера. Ледяной покров сливается с береговой полосой под снегом. За «Голодаем» начинается пустырь без домов и деревьев. С правой стороны вдали красной полосой вырисовывается кирпичная стена старообрядческого кладбища.

По такой же береговой дороге начинается деревня Раюши. Улица широкая, вытянулась на полтора километра. Между деревянными домами стали попадаться кирпичные строения на положенном друг от друга расстоянии, за деревянными частоколами небольшие огороды.

В окружении запорошенных снегом высоких деревьев одиноко стоит окрашенная в желтую краску Раюшская старообрядческая молельня, в которой молятся поморы, старообрядцы строгих религиозных традиций и порядков.

Их священник, именуемый наставником, в обиходе батька, ведет аскетический образ жизни. Но, например, не имеет права вступить в брак.

Убогое впечатление производит раюшская школа. Небольшое одноэтажное кирпичное здание давно не ремонтировано, оконные рамы заделаны осколками стекол, не в порядке двери. На противоположной стороне дороги дом пожарного общества. На него страшно смотреть. Из под обшивки, давно не видевшей краски, торчат гнилые бревна. Здание покосилось, впечатление такое, что не сегодня – завтра оно рухнет. В первом этаже депо. Наверху помещение для вечеров. Есть сцена. За отсутствием в Раюшах просветительного общества культурными мероприятиями ведает пожарное общество, которое кроме танцев ничего не устраивает. Попытки местных учителей организовать культурно-просветительное общество встречали противодействие тех же пожарных, опасавшихся конкуренции.

За Раюшами деревня Кикита. Трудно понять, где кончается Раюши и начинается Кикита. В одну непрерывную линию слились дома двух деревень. Соседствуют два молитвенных дома: молельня старообрядцев-федосеевцев и добротный дом баптистов, выстроенный на средства, полученные из Швеции и Америки. Баптисты развернули кипучую «миссионерскую деятельность», пользуюсь тем, что причудская беднота падка на подачки и легко поддается на уговоры ретивых баптистов переходить в новую веру. В конце Кикита два старообрядческих кладбища. Справа от дороги места захоронения XIX века. Ближе к озеру новое кладбище.

За деревянным мостом начинается деревня Тихотка. Всего одна улица, длиной около километра, с домами по двум сторонам. Чтобы попасть в школу, куда отвезли мои вещи, нужно пройти всю деревню. Школа как и Раюшская построена из кирпича. Но выгодно отличается от нее внешней привлекательностью, чувствуется хозяйский глаз.

Меня давно поджидал заведующий Тихотской школы Дмитрий Иванович Рунин, один из старейших причудских учителей, бессменно учительствующий в Тихотке с 1917 года. В этой деревне живет с 1899 года. Выше среднего роста неполный мужчина с выразительными глазами, Рунин с первого знакомства производит приятное впечатление. Его уважают и любят, как большого общительного деятеля. Отлично знающего эстонский язык, он принимает непосредственное участие во всех русских и эстонских общественных организациях, является основателем Тихотской русского культурно-просветительного общества «Улей» и пожарного общества. К нему приходят за советом, с просьбой написать заявление, ходатайствовать о выдаче ссуды, пособия, выделить земельный участок эстонские и русские крестьяне и рыбаки всей Казапельской волости, в которую входит деревня Тихотка. Членами общества «Улей» состоят все его участники, относящиеся к нему с искренней любовью и благодарностью, как не только к хорошему учителю, но и к отличному воспитателю. В этом я убедился, занимаясь с ними по внешкольной работе. Тихотская молодежь дисциплинирована, воспитана. Характерно, что в деревне не бывает безудержанного пьянства и драк, как в Раюшах и Кикита, деревня оправдывает свое наименование и в этом немалая заслуга Дмитрия Ивановича, трезвенника и примерного семьянина.

На квартиру меня устроили в дом местного иконописца, конечно, старообрядца Пимена Максимовича Сафронова. Его брат Владимир Максимович, член правления общества «Улей» принял живейшее участие в устроении меня в отдельной комнате в мезонине деревянного дома, превращенной в мастерскую иконописца. В день моего приезда Пимен Максимович находился в Тарту, его приезд домой ожидался со дня на день. Его брат успокоил меня, заверив, что никаких возражений по поводу моего вселения не будет, наоборот, брат обрадуется видеть у себя гостя.

Необычной оказалась комната. Меблировка самая простая, спартанская. Железная кровать с соломенным матрацем, стол, несколько табуреток. Зато стены украшали иконы древнего письма работы Сафронова. Не все иконы были закончены. Словоохотливый Владимир вкратце рассказал биографию брата, который всего лишь учился три года в начальной школе и 12-летним мальчиком поступил в ученики к известному старообрядческому иконописцу Гавриле Ефимовичу Фролову, выходцу из Витебской губернии, открывшего в деревне Раюши собственную иконописную мастерскую.

Меня в первую очередь предупредили, чтобы я не курил (в то время я был заядлым курильщиком), поставили на стол комплект мирской посуды. Старообрядцы не разрешают инаковерующим пользоваться их посудой.

Через два дня приехал из Тарту Пимен Максимович. Он меня обворожил приятным обхождением, теплотой мягкого разговора. За все время пребывания своего в Тихотке я ни разу не слышал, чтобы он повысил голос, вышел из равновесия, сказал про кого-нибудь плохое, обидное слово. Обращала внимание ласковость обращения, какая-то одухотворенность светилась в его светлых лучезарных глазах.