В царствование Елизаветы Петровны (1741–1761)

В течение двадцати лет царствования Елизаветы Петровны правительственные меры еще больше ужесточились (ср. Смирнов 1895, 175; Смолич 1997, 146). Как и во время ее предшественников, правительство продолжало преследовать староверов в гражданском и религиозном отношениях. Староверы по-прежнему должны были платить двойной оклад; за религиозные убеждения их могли пытать в Сыскном приказе; им было запрещено вновь принимать кого-либо в свои скиты на жительство, называться “староверцами, скитскими общежителями и пустынножителями”; для них была строго ограничена возможность передвижения по стране с паспортом, имевшим специальную отметку – “раскольник” (указ 1745); они не имели права “совращать православных” в старую веру; под угрозой большого штрафа староверам предписывалось носить нелепую и унизительную одежду: нагрудник, ферязь, крашеную, с лежачим ожерельем однорядку и сермяжный зипун со стоячим клееным козырьком из красного сукна, и пр. (см. док. 30) В 1752 г. вспомнили не осуществленный в свое время указ Петра I о том, чтобы староверам нашивать на верхнюю одежду медные знаки с надписью: “Борода – лишняя тягота, с бороды пошлина взята” (цит. по: Смирнов 1895, 175). Староверческое упорство в ношении бороды встретило в России первой половины XVIII в. точно такое же упорство правительственного брадобрития. Интересно отметить, что как 40-я глава Стоглава 1550 г., так и царский указ в третьей четверти XVII в. запрещал брить бороду. Однако при Федоре Алексеевиче (1676–1682) придворным, военным и чиновникам было рекомендовано брить бороды. Это к тому времени было вовсе не таким уж необычным новшеством, Россия завела тесные связи с Польшей, перенимая польские кунтуши, язык и бритье бород.

Выкуп бороды ставил в смешное положение не только выкупавших, но и продававших это право. Конечно, для староверов ношение бороды – отсюда и готовность дать за нее выкуп – было символом их веры, уважением к старине и национальности, а также выражением народной практической эстетики, основанной на религиозном и нравственном значении бороды в древней иконописной традиции. Для правительства брадобритие, возведенное на высокую ступень долга и обязанности, было мерой борьбы со староверием, ставившее их в глазах современников в смешное и некоторым образом трогательное положение. В 1756−1757 гг. М. Ломоносов, тогда академик Петербургской Академии наук, написал сатирическое стихотворение “Гимн бороде”, широко распространявшееся в списках (впервые опубликовано в 1859 г.; см. Ломоносов 1986, 263–265):

Не роскошной я Венере,

Не уродливой Химере

В имнах жертву воздаю:

Я похвальну песнь пою

Волосам, от всех почтенным,

По груди распространенным,

Что под старость наших лет

Уважают наш совет.

Борода предорогая!

Жаль, что ты не крещена

И что тела часть срамная

Тем тебе предпочтена.

<...>

Борода в казне доходы

Умножает по вся годы:

Керженцам любезной брат

С радостью двойной оклад

В сбор за оную приносит

И с поклоном низким просит

В вечный пропустить покой

Безголовым с бородой.

<...>

Вследствие строгости Елизаветы к староверам, они во многом приравнивали ее к Петру I: “Сему же [т. е. Петру I] подобится и дщерь его – Елизавета”.

Следует заметить, что хотя правительство при Елизавете Петровне смотрело на староверие с точки зрения государственной, даже, видимо, более, чем с духовной, тем не менее, религиозная сторона более проглядывается в правительственных распоряжениях, чем это было во время правления Петра I или Анны Иоанновны.

Кроме строгих полицейских и административных мер, правительство Елизаветы Петровны пыталось больше внимания уделять духовному наставлению. Российские власти были хорошо осведомлены, что староверие продолжало существовать и развиваться, что строгие преследования лишь еще более огорчают, озлобляют староверов и возбуждают упорство, а среди некоторых – отчаяние и даже религиозный фанатизм (самосожжения в Сибири в середине XVIII в.). Думали, что зло исходит из крайнего невежества и заблуждения народа, “прельщения” и “обмана” старообрядческих учителей. Поэтому решили, прежде всего, применять не только административные меры против распространения староверия и их наставников, но также больше издавать и распространять антистарообрядческой литературы. В 1743 г. по всем епархиям, где находились староверы, были разосланы книги, “потребные к изобличению раскольников”. В 1744 г. напечатано сочинение Ростовского митрополита Димитрия Розыск о раскольнической Брынской вере и книга архиепископа Феофилакта Неправда раскольническая, содержащая в себе запоздалые возражения на Поморские ответы Выгорецких староверов (Варадинов 1863, 26–27). Согласно указу 1745 г., “для достодолжного всем ведома” указы о староверах публиковались для сведения населения и читались по воскресным дням в церквях (Смирнов 1895, 176). В 1752 г. вышло третье издание Пращицы противо вопросов раскольничьих, составленной Нижегородским епископом Питиримом и содержащей грубые и неприличные выражения против староверов и старых церковных традиций.

Правительство при Елизавете Петровне еще не хотело признавать, что неверный выбор мер против распространения староверия вел к противоположным результатам и все более разделял староверов от официальной Церкви и государства.

При Петре III и Екатерине II: изменения российской политики по отношению к староверам

C 1760-х гг. начался новый этап правительственной политики в отношении староверия и продолжался до 1826 г. (ср. Ершова 1998, 22–23). Этот почти шестидесятипятилетний период также не был однородным. При Петре III и Екатерине II в правительственной политике в отношении к староверам произошли некоторые важные перемены.

Петр III за свои полгода царствования успел решительно проявиться в староверческом вопросе. Уже 29 января 1762 г. он издал указ, позволявший эмигрировавшим в Речь Посполитую староверам возвращаться в Россию и селиться в Сибири, в Барабинской степи и подобных местах. Им было обещано “никакого в содержании закона по их обыкновению возбрания не чинить“, потому что в империи проживали и иноверцы – мусульмане и язычники, а “раскольники Христиане” были лишь в “едином застарелом суеверии и упрямстве” и проживали за границей “безполезно” (ПСЗ, т. 15, № 11420; Варадинов 1863, 29; док. 32). Впервые гласно признавалось, что главной причиной массовой эмиграции староверов было стремление насильно обратить их в синодальную Церковь. Поэтому император указывал: “отвращать должно не принуждением и огорчением их”. Кроме того, указ Петр III от 29 января 1762 г. предлагал Сенату выработать особое положение (“обстоятельное учреждение”) для староверов (ПСЗ, т. 15, № 11420). Этим годом следует датировать начало существенных изменений правительственной политики в отношении староверия, продолжавшейся до 1826 г. (ср. Ершова 1998, 23). В этот период отношение государства к староверию (как к верующим, так и к вероисповеданию в целом) постепенно смягчалось, становилось более гибким. Однако был и ряд исключений.

В конце 1750-х гг. российское правительство уже имело сведения о массовом поселении староверов за границей и не переставало получать сообщения о все новых бегствах его подданных. Давая свою субъективную и, на наш взгляд, весьма завышенную оценку численности русских за рубежом, в марте 1762 г. торопецкий купец, выходец из Речи Посполитой, старовер Мирон Яковлев сообщал в Сенат, что “еще с древних времен” множество российских подданных в Речи Посполитой и в Турции от “чрезмерного налогу обретается”, и что “всех не менее 1, 5 млн. одного мужского пола, кроме семейств; в одной только Польше более миллиона находятся” (РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1491, л. 138–139). Это еще более обострило вопрос о поиске более эффективных мер по улучшению положения староверов и по пресечению эмиграции россиян, а также по возвращению беглых из Речи Посполитой.

В феврале 1762 г. власти объявили староверам, что все следствия об их самосожжении прекращаются с той целью, чтобы они, не опасаясь наказания, оставили это “погубное заблуждение” (ПСЗ, т. 15, № 11434). Тем временем указанный законами срок возвращения беглецов истекал, а возвращающихся было немного. Поэтому 28 февраля 1762 г. вышел еще один манифест, продливший до 1 января 1763 г. срок возвращения русских-эмигрантов разной социальной принадлежности, включая и староверов, из Польши, Литвы и Курляндии. В этот раз указ императора ультимативно требовал от подданных империи исполнить свою присягу и обязанность – вернуться в Россию. Неподчинившиеся были бы признаны изменниками отечества, а в случае их задержания и принудительного возвращения в Россию, их неминуемо ждало бы жестокое наказание и пожизненная ссылка на каторгу (ПСЗ, т. 15, № 11456).

Многие шаги Петра III во внутренней и внешней политике – уравнение в правах протестантской и православной Церквей, решение передать церковные земли светскому управлению, разрыв прежних международных союзов, предоставление русских войск в распоряжение Фридриха II и пр. – вызвали резкое недовольство российской элиты и в особенности гвардии. Последовал очередной для России XVIII в. государственный переворот. На троне воцарилась супруга Екатерина II.

Новая императрица продолжила и развивала политику своего предшественника в отношении староверия. Один из первых ее указов 19 июля 1762 г. призывал “беглых людей” возвращаться в Россию и еще раз продлевал срок возвращения из Польского королевства и ВкЛ (ПСЗ, т. 16, № 11618). Этот указ повторял подобный указ Петра III от 28 февраля 1762 г., продливший срок возвращения из “Польши, Литвы и Курляндии разного звания людей” до 1 января 1763 г. (ПСЗ, т. 15, № 11456). В октябре 1762 г. Екатерина II отменила указ Петра I от 1722 г., по которому староверы ссылались в Рогервик (ныне Палдиски, Эстония).

Указ императрицы от 14 декабря 1762 г., разрешающий возвращаться из-за границы староверам, был опубликован спустя десять дней после того, как вышел манифест “О позволении иностранцам, кроме Жидов, выходить и селиться в России и о свободном возвращении в свое отечество Русских людей, бежавших за границу” (док. 34). Манифест 4 декабря 1762 г. призывал иностранцев и всех русских эмигрантов возвращаться в Россию, а указ императрицы от 14 декабря 1762 г. был предназначен лишь для русских староверов в Речи Посполитой и других странах и подробно определял условия и места их поселения в азиатской части империи. 13 мая 1763 г. аналогичный манифест Екатерины II был объявлен находящимся в Речи Посполитой беглым российским крестьянам и “всякого звания людям” (РГАДА, ф. 248, оп. 113, д. 1491, л. 323–323 об.).

Правительство старалось привлечь россиян-эмигрантов, в частности староверов, в Россию, но указы о возвращении имели ряд существенных недостатков. Они снова требовали от староверов платить двойную подушную подать (только указом от 8 ноября 1782 г. подушная подать для них была снижена до нормальной) и дискриминировали их в социальном отношении, не говоря уже о запрете строить свои храмы, монастыри и практиковать свое вероисповедание. Мало того, позволение русским реэмигрантам поселяться ”не только в Сибири на Барабинской степи и других порожних отдаленных местах, но и в Воронежской, Белогородской и Казанской Губерниях, на порожних же и выгодных местах“, как и в случае поселения в Сибири осужденных по уголовным делам, было ограничением прав свободных людей и по сути их “легким” наказанием.

Исследователь русского уголовного права Н. Таганцев писал, что с Екатерины II поселение снова появилось как самостоятельное наказание, и притом с ярко намеченным стремлением к колонизации необитаемых или малонаселенных частей Азиатской России, а отчасти и Оренбургского края (он же 2003). Правительство предписывало отводить новым переселенцам, как и ссыльным, земли, давать семена и инструменты, освобождать на первое время от податей. Но как в XVII, так и в XVIII в. с еще большей силой проявлялись все те же недостатки – плутовство, своеволие, корыстолюбие местных властей. Кроме того, оба вида поселений страдали отсутствием правильной организации, что по необходимости приводило к страшным беспорядкам на месте и делало призрачными все предположения правительства о колонизации отдельных местностей. Тем не менее, с этого времени началось легальное заселение Поволжья и Иргиза староверами (Старообрядчество 1996, 102).

Предоставленные вернувшимся из-за рубежа староверам некоторые права и льготы, конечно, должны были повлечь за собой ослабление репрессивных мер и по отношению к староверам России. 15 декабря 1763 г. Екатерина повелела закрыть Раскольническую контору в Москве и передать судебные функции и сбор налогов с государственных крестьян-староверов местной гражданской администрации, а с купцов-староверов – магистратам (ПСЗ, т. 16, № 11989, п. 19). 17 декабря 1764 г. Синод, по предложению обер-прокурора И. Мелиссино, указал епархиальным преосвященным освободить староверов, разосланных по монастырям для обращения в правоверие, и не принимать к ним никаких мер, кроме увещания (Климов 1902, 116).

Итак, при Екатерине II бóльшая терпимость к староверам получила выражение главным образом в расширении их социальных прав и некотором смягчении открыто негативной установки к российским староверам в глазах гражданской администрации. Знаком терпимости к старым обрядам было заявление совместной конференции Синода и Сената 15 сентября 1763 г. о том, что обычай креститься двумя перстами не есть признак принадлежности к старообрядчеству и его запрещать не следует (ИРЛИ, Древлехранилище им. В. И. Малышева, коллекция И. Н. Заволоко, № 283, т. 1, л. 146–159 об.; док. 36). Однако это послужило относительному росту единоверческого движения и условному объединению небольшой части поповцев с синодальной Русской церковью, хотя косвенно способствовало и тому, что старообрядческие общины, вопреки законам и мнению Синода, фактически добились полулегального статуса. Все же во второй половине XVIII в. староверы по степени терпимости были в более трудном положении, чем другие христиане (неправославные), мусульмане и евреи, а по юридическому статусу и отсутствию привилегий были приравнены к сибирским шаманистам и самоедам-язычникам (Цыпин 2000, 153).

В каком политическом и идеологическом контекстах выросло и получило дальнейшее развитие отношение екатерининского правительства к староверам в 1760 – первой половине 1790-х гг.? Европейская концепция монарха как распорядителя всеобщего блага привела в России к беспрецедентной сакрализации царя, распространяющейся со времени Алексея Михайловича и характеризующей весь императорский период русской истории. Поскольку в России эта новая идеология полицейского государства сочеталась с имеющим более давнюю традицию мессианизмом, эта идеология теснейшим образом смыкалась с областью веры, и данное обстоятельство делало особо важным участие патриаршей (синодальной) Церкви в утверждении нового мировоззрения. Именно на Русскую церковь и была возложена задача соединить традиционную духовность с культурой, построенной на идее государственного прогресса и монархического всевластия. Церковь приняла на себя эту роль не без сопротивления, но к началу екатерининского царствования основные моменты новой государственной идеологии врастают в самую ткань российского самодержавия. Они составляют тот мифологический фон, на котором вырастают екатерининские начинания.

В этом контексте должно рассматривать усвоение Екатериной не только французских просветительских идей, но и активную политику в отношении староверия в течение более чем тридцати лет ее правления. Как строитель нового мира и царь-спаситель, русский монарх был заинтересован в самих радикальных для своего времени идеях. Этот момент имел значение и для радикализма Екатерины II. Он объясняет, на наш взгляд, зачем острая критика никоновских нововведений и преследования староверов духовными властями, призыв примириться со старыми обрядами и идеи возвращения староверов-эмигрантов в Россию (не требуя от них немедленного перехода в “никонианство”), предоставления им прав подданных во имя всеобщей справедливости, становится частью официальной идеологии екатерининской монархии.

С начала своего правления Екатерина II продолжила решительные шаги, заключающиеся в принятии законов о староверах. Она выразила свое понимание проблемы на общей конференции Сената и Синода 15 сентября 1763 г. (док. 36). В своей речи она высказалась за “свободу креста и обряда”, т. е. за обрядовые различия при условии канонического подчинения синодальной Русской церкви. Императрица была озабочена крайне тяжелым состоянием значительной части российского общества, т. е. староверов. В то же время Екатерина II резко критиковала репрессивную политику своих предшественников и недостойные, “безрассудные” взгляды и действия иерархов синодальной Церкви. До нее никто из российских монархов так открыто и смело не высказывал своего мнения о взаимоотношениях между официальным православием и староверием.

Идеи Просвещения и здесь приобретали нереалистичный характер. Представлялось, что если осудить порочные поступки в прошлом, признать двоеперстие и другие старые обряды, то церковный раскол в скором времени исчезнет без всякого насилия над староверами (явными и “благоразумными”). Царь к тому времени уже был главой Русской церкви и творцом церковной политики, и именно поэтому существенные изменения политики в отношении старообрядцев, прежде всего, как подданных царя, могли стать частью официозной идеологии. Для Екатерины уступки староверам стали элементом государственной мифологии, в которой она сама была центральной фигурой. Поэтому церковно-общественное развитие представлялось контролируемым и полностью лежащим в сфере петербургского миража; никакой опасности в этом развитии не ощущалось, а виделось всеобщее примирение интересов, восстановление социальной справедливости и непрерывное поступательное движение к благоденствию и гармонии. После некоторых колебаний в начале правления Екатерины II социальное положение староверов в России постепенно улучшалось. Хотя уже была закрыта Раскольническая контора, манифест 3 марта 1764 г. вновь потребовал от староверов платить двойную подушную подать. Однако указом от 8 ноября 1782 г. эта подать для них была снижена до нормальной (Собрание постановлений 1860, 7–9; Варадинов 1863, 35). В 1762 г. “раскольники” получили право не брить бороды (брадобритие было введено еще при Петре I) и не носить с 1722 г. унизительной одежды, т. е. зипуна со стоячим клееным козырьком и однорядки с ожерельем. С 1769 г. им разрешалось свидетельствовать на суде. В 1782 г. староверы были освобожденные от уплаты двойных налогов, хотя не все сподвижники императрицы высказывались за уступки и тем более покровительство староверов (об этом см. Боченкова 1998, 29–32). С изданием в 1785 г. “Городового положения” прежние указы, категорически запрещавшие ”раскольников возводить на власти“, также утратили свою силу (док. 45). Таким образом, староверы получили право наравне с другими быть избранными на городские должности и участвовать в работе учреждений впервые утвержденного в России местного самоуправления.

Чем объяснить тот факт, что подобная официозная идеология, важным моментом которой были уступки местным и добровольно вернувшимся зарубежным староверам, сосуществовала с деспотическим самодержавием? Объяснение, видимо, заключается в том, что в России XVIII в. отсутствовала непосредственная связь между идеологией государства и реальным механизмом государственного управления. Приведем один общеизвестный пример для иллюстрации этого положения вещей.

15 сентября 1763 г. Екатерина II произносит свою знаменитую речь о “свободе креста и обряда” на общей конференции Сената и Синода, в большей своей части воспроизводящую суждения обер-прокурора И. Мелиссино. Он разработал проект примирения староверов с Русской церковью, предусматривающий совершение православным священником богослужения по старым книгам под надзором Синода и сохранение старых обрядов (Смолич 1997, 136). Никакой “свободы креста и обряда” в России XVIII в. для староверов не было, и за все время екатерининского царствования даже правила единоверия так и не успели составить, хотя двумя указами императрицы было разрешено епархиальным архиереям поставлять староверам священников, а в августе 1785 г. наместнику Новороссии князю Г. Потемкину было разрешено на этих условиях поселить староверов в Таврической губернии (ПСЗ, т. 22, № 16239). В 1790-х гг. приходы “согласников” (так называли староверов-поповцев, согласившихся принять священников от синодальной Церкви) возникли в Казанской, Нижегородской, Воронежской (в Подонье) епархиях и в Петербурге.

Кроме того, после присоединения к России в 1772 г. части Белоруссии, вместе с проживающими здесь ста тысячами русских выходцев, вопрос о возвращении зарубежных староверов был частично решен (После разделов Речи Посполитой в 1793 и 1795 гг. этот вопрос был в значительной мере решен.). Захват новых земель сопровождался намерением российского правительства видеть своих бывших беглецов не только “верноподданными”, но и включенными в господствующую Церковь. Указ Екатерины II от 11 марта 1784 г. Петербургскому митрополиту Гавриилу Петрову разрешал староверам в Белорусском, а также в Малороссийском и Екатеринославском наместничествах “службу Божию отправлять по их обрядам”, естественно, подчиняясь при этом синодальной Церкви.

Эмансипация и упорство староверов означали, что развитие этого консервативного и даже радикального (некоторые беспоповские согласия) религиозного движения не вмещалось в рамки мифологии, вросло в реальность русского и других соседних обществ и не было полностью контролируемым. В соответствии с этим при Екатерине II уступками в социальной области и относительной религиозной терпимостью государственная политика в отношении староверия в основном продолжала линию политики 1667–1762 гг. (все же это главная характеристика 64-летнего периода, т. е. от 1762 до 1826), вместе с тем приобретая охранительный и репрессивный характер. Запрет на строительство старообрядческих храмов (в 1768 и 1778) (док. 40), приравнение “тайных” староверов, как и “беглых попов” к государственным преступникам (до 1782; см. док. 44; ПСЗ, т. 22, № 16236), новые угрозы эмигрировавшим староверам и их принудительные перемещения из Речи Посполитой в Россию, закрытие старообрядческих типографий в Клинцах Черниговской губернии (уже при Павле I, в 1797) были отдельными проявлениями этого нового положения вещей.

Русский историк А. Ряжев замечает, что предоставление религиозной “автономии” сформировавшимся за рубежом и затем переселившимся в Россию старообрядческим общинам иргизких монахов на основе указов от 14 декабря 1762 г., 3 марта 1764 г. и 31 августа 1797 г. было устойчивой тенденцией внутренней политики государства, которая, однако, вступала в противоречие с основной целью его религиозной политики (Ряжев 1994, 76). Что касается зарубежных староверов, то отношение к ним правительства Екатерины ІІ было более строгим: вместе с манифестами о призыве к возвращению (1762, 1763, 1764, 1779, 1780, 1787) проводились и репрессии. В 1763 г. во время междуцарствия в Речи Посполитой, когда на ее территорию были введены русские войска, Екатерина ІІ считала нужным “беглых российских подданных забрать и с дальних мест отослать на поселения [в Россию]”, не считаться с действующей договоренностью с соседним государством и “поселенные места [россиян] разорить, а жителей в Россию переселить на давние места” (док. 37).

Все же “возвращение утеклецов” шло очень медленно: в первые 8−9 месяцев после публикации указов Сената от 14 декабря 1762 г. и 20 мая 1763 г. о разрешении староверам вернуться из Речи Посполитой, по данным, полученным из Псковской провинциальной канцелярии, оттуда возвратились лишь восемь человек; по данным главной пограничной комиссии Новгородской губернии вернулось или было выдано 119 человек; из Рижской губернской канцелярии сообщалось о двух “присланных с застав не помнящих родства российских людях”. Всего согласно рапортам из-за границы добровольно возвратились 129 человек, 72 из них были переданы по требованию российской стороны (Акты 18 в., 19−20).

Для выжидавших или не желавших возвращаться из Речи Посполитой староверов манифесты императрицы, приглашавшие русских беглецов вернуться в Россию и обещавшие им разные “матерния щедроты”, были практически ультиматумом. Соображения экономической пользы и отчасти забота о “гибнущих душах” вне официального православия за границей подталкивали правительство Екатерины ІІ наряду с дипломатическими, пропагандистскими мерами прибегать и к агрессивным силовым действиям с целью ускорить безнадежно медленную реэмиграцию из Речи Посполитой.

Во второй половине XVIII в. возвращение эмигрантов происходило в значительной мере посредством их насильственного захвата военными командами, посылаемыми в пограничные районы. В 1764 г. генерал-майор Маслов с двумя полками осуществил печально известную вторую “выгонку” Ветки, вследствие которой на поселение в Россию, большей частью в Сибирь, было угнано огромное количество − почти 20 тысяч ее жителей. После этого Ветка уже не смогла восстановиться как религиозный центр, уступив свое место Стародубью. В 1765 г. указ Сената, подтвержденный императрицей, предусматривал “не самовольно возвращенных же всех Российских беглецов”, т. е. пригодных для военной службы мужчин, отправлять в Сибирь и сдавать в рекруты для укомплектования там вновь создаваемых двух конных и пяти пехотных полков, а остальных – женщин, детей и стариков – туда же на поселение (см. док. 39).

В 1767 г. дворяне Новгородской и Смоленской губерний в своих наказах депутатам в Комиссию по подготовке проекта Нового Уложения просили усилить охрану границы, помочь им вернуть беглых крестьян как в стране, так и из-за рубежа и навести порядок в судопроизводстве отдельных уездов. Однако в 1767 г. Екатерина II признала: “Нет надежды, чтобы они (старообрядцы) возвратились в Россию, еще менее, к православию, покамест они там <…>” (цит. по: Ряжев 1994, 72).

Тем не менее, меры, принятые правительством в начале 1760-х гг., возымели некоторое действие и побудили небольшую часть староверов переселиться в Россию, поскольку отвечали некоторым важным условиям, излагавшимся в прошениях, неоднократно поступавших в Сенат в 1740−1750-е гг. от зарубежных староверов. Они гарантировали защиту от религиозных преследований и возможность записи в число помещичьих или государственных крестьян, в купеческое и в городское сословия.

Таким образом, при Екатерине II в Россию вернулись или были насильственно возвращены сотни, тысячи, а на примере ветковских старообрядцев – десятки тысяч людей, большинство, видимо, из пограничных поветов Речи Посполитой.