Но вернемся к современному состоянию Куничи. Благолепие церковных праздников, яркость постоянно подновляемого храма, сильный церковный хор законно вызывают гордость куничан, счи­тающих свой приход самым крепким в Молдове. И действительно, высокая традиция знаменного пения и искусство колокольного звона – неотъемлемые элементы культуры села. Все это едва ли было бы возможно без выдающейся роли священника — настоятеля куничского старообрядческого храма.

Наверное, не будет большой ошибкой сказать, что главным человеком в селе даже в советское время всегда был не председатель сельсовета и не пред­седатель колхоза, а священник. Местная администрация, прежде чем принять многие решения, обращалась к настоятелю церкви Свв. Флора и Лавра за со­ветом. Было ясно — люди не будут ничего выполнять без его благословения. Для советского времени это был случай, выходящий из ряда вон.

После благословения священника гостеприимные прихожане, вежливые и приветливые, принимали московские экспедиции без напряжения, с пони­манием относились к целям и задачам исследователей. Из Куничи в Бессараб­ское собрание МГУ было подарено более всего книг и рукописей 21. Добро­желательное отношение встречали в 1989 г. и фотографы, делавшие первую серию фотографий в старообрядческом приходе на Пасху 1991 г. В 1991 г. на Tpоицу запись пения на Литургии производилась Н.Г. Денисовым около свеч» ящика. Все это видели, поэтому тихо передавали деньги на свечи, чтобы создавать шума. Некоторые пожилые люди, пожелавшие встать рядом с я ком, сразу получали отпор со стороны других: «Ну, куда ты лезешь. Не ви­дишь, человек работает!»

Последние сорок лет возглавляет куничинский старообрядческий приход отец Иоанн (Иван Иосифович) Андронников, которого часто называют «за­служенный протоиерей» 22. Он родился в Куниче в 1919 г., воспитывался в своей общине. Начинал с простого прихожанина, затем был звонарем, руководителем хора, уставщиком, наконец в 1966 г. стал священником. Молодой юноша фак­тически был свидетелем того, как приходы Молдавии перешли в подчинение московского Рогожского центра и как менялась их богослужебная жизнь. Вот как он рассказывал о себе сам: «Родился я здесь. В армии служил в Румынии. В 1940 году русские пришли, потом опять отступили. А я должен был в ар­мию идти в Россию. А когда они отступили, румыны зашли и сразу нас „An, вот подошел"». И забрали нас в Румынию. Потом снова пришли русские. Вос­питался я в своем приходе. Был певцом, звонарем».

Учителями о. Иоанна были знаменитые в старообрядчестве архиереи -Иосиф (Моржаков) и Никодим (Латышев). Память об уроках, полученных от еп. (а с 1961 г. архиеп.) Иосифа, постоянно присутствует в рассказах о. Иоанна. После кончины Иосифа, когда Кишиневский еп. Никодим (Латышев) возгла-; вил старообрядческую архиепископию в Москве, о. Иоанн, будучи уже священ­ником, стал в Молдавии фактически его правой рукой. Помимо совместного служения в Кишеневе и в родном селе владыки Старой Добрудже, Никодим вы­зывал о. Иоанна для решения многих духовно-административных вопросов.

«Во времена моей молодости, когда мы были в Румынии, у нас служили ирвом часу ночи всенощное бдение. С полночи начинали».

Эта традиция является характерной особенностью приходов Румынии. В России  в настоящее время ее сохраняют только два прихода беглопоповцев в Краснодарском крае в Приморско-Ахтарске и хуторе Новопокровский, где прихо­жане являются румынскими переселенцами. С праздника Воздвижения и до Благовещения служба начинается ночью и сразу, без перерыва, следует литургия.

«Приехал к нам владыка Иосиф. Ну, кончили всенощное, ну, священники там входную делает [т. е. читает входное правило перед служением литургии. -  Н.Д.]. „Пошли, пошли" - говорит владыка Иосиф. „Бери книгу"* А я тогда дьяком был. „Бери книгу". Я взял книгу и - ирмосы „Волною морскою". Я разложил книгу, налойчик взял, поставил. „Ну вот, слушайте, как лучше петь". Вот запевает. А у нас редко пели, так „напевной". И вот... „Или,- говорит владыка, - вот, значит, вот" (отец Иоанн поет при этом. - Н.Д.). Я говорю: „Конечно так, владыко". „Ну, так вот, отец Иван". То есть давай, - говорит, немножко убыстрять". Ну и начали не­множко».

Как видим, начало московского влияния точно известно.

«Да, да, да. Я с того времени, когда мне владыка Иосиф сказал это всенощну и начали немножко мы круглить, да».

Фактически еп. Иосиф в 40-50-е гг. XX столетия в молдавско-дунайских (т. е. в бессарабских) приходах явился проводником российских особенностей служения и пения. Как видно из слов о. Иоанна, пели в то время в Куничах намного медленнее, господствовала «напевка». Новое, по их понятиям, пение заключалось в убыстрении темпа («немного круглить» - по местной терминологии).

Реакция на это, как и полагается в старообрядчестве, не заставила се долго ждать.

«Потом один старик был, встретил меня: „Ты хто, руководитель, ил хто". Что такое. А он родственник был. А я говорю: „А в чем дело?" А чп ты, - говорит... в твоих руках вожжи. Ты как запоешь, так и пойде Что ж ты распустил „напевку". Новое. Такие недовольства были. Мужчины, старики по году не ходили в церковь. „И что завели. Ну, если мы вис ли? Ну, нету же его". Один сосед, вот и сейчас живет, борода была така длинная, год не ходил в церковь. Потом пришел. Ну. Недовольство большое было, как сказать. В деревне».

Прихожане, очевидно, четко осознавали особенности своего пения. Дл них достаточно было немножко изменить даже не версию напева, а что-то в музыкально-выразительных средств, чтобы охарактеризовать это словами  «распустить напевку» (обращает на себя внимание и то, что свое пение он называли - «напевка»).

«А раньше, как запоют, зажмурятся старики и кричат. А когда уехал владыка Иосиф, потом Никодим говорить стали, уже начали немног округлять. Стало пение „круглее"».

Помимо убыстрения темпа, изменения, как видно, коснулись и уменьи ния громкости, и некоего окультуривания исполнения. В настоящее вре\ общине пение громкое, но не превышающее приемлемый уровень. В кунич ском хоре чувствуется некая монолитность, спетость.

«А раньше - ты Боже мой! Сила была, народу было, стариков. Абрикосое тогда был в  Москве [секретарь старообрядческой архиепископии. - Н.Д.) „Вот, - говорит, - собьют Москву". Вот такое пение у нас было. И басы были, и тенора».

Выражение «сила» опять подчеркивает мысль о спаянности всех поющих. Куничский хор предстает как единая волна.

Подчинение Московскому центру продолжалось на протяжении втор. пол. XXв. Оно касалось всех форм жизни и традиций общины. В 1991 г. о. Иоанну пришлось встретиться с митрополитом Браильским Тимоном. Это был пер­вый приезд в СССР главы автокефальной Старообрядческой церкви Румы­нии. После посещения Москвы, встречи с митрополитом Московским и всея Руси Алимпием, на обратном пути в Румынию Тимон остановился в Кишине­ве. На службу пригласили и о. Иоанна. Вот как он это описывает:

«Я вот, когда был в Кишиневе сейчас, с румынским митрополитом... Запели славннк празднику Преображения „Преобразуя...". А я стою коло митрополита. А один священник румынский говорит, по-румынски же: „Ежели знаешь крюки, так становись, ежели нет..." [о. Иоанн, как и все старообрядцы этих мест,  знает румынский язык. - Н.Д.]. Я молчу. Ну, когда митрополит запел, я как дал голосом... Они мне все, эти румынские: „По­ближе к митрополиту, поближе". Они думали, , что у нас крюковое пение не на высшем [уровне. - Н.Д.].

Конечно, у них пение отличается. У них даже язык ломаный. Они пово­рачивают, вот, например: „Премудрость прости, услыши от Иона. Надо же от Иоанна. Как-то на ломаном языке получается и все. Один митрополит хорошо говорит на русском, чисто русском языке. Он моих годов. А пе­ние отличается. Ну, похоже, как и наше пение старинное. Как у нас было, при румынской власти. Так и вот и они поют сейчас».

Как хорошо помнит он сейчас свое прежнее пение и чувствует происшед­шую в нем за десятилетия перемену! При этом он называет прежнее пение «старинным», в отличие от московского, которое хоть и «круглее», и по пев­ческим книгам.

«Ну, конечно, и сейчас наше пение немного не сходится с Москвою, с Ки­шиневом, но по крюкам. Кишинев - больше под Москву. Ну, что Москва так, а мы -  по-своему. Вот я скажу за Добруджу [с. Старая Добруджа, не­далеко от Бельц, где о. Иоанн служил с архиеп. Никодимом. - Н.Д.]. Вот там служил архиепископ Никодим. Двадцать лет мы с ним служили, на престольные праздники. Там очень красивое было пение, старинное такое, очень. А когда стал служить отец Епифаний, и то испортил, и по книгам и так точно. Думал, так сказать, поставлю пение. А и то потерял. Но я не хочу. Кто приедет: „Нет, отец Иван. Пусть будет так оно". Как было, так и остается. Ну, и не хочется ломать, как сказать».

Этот подход свидетельствует о мудрости настоятеля. Изменения, которые имели место, не сломали, не испортили пение. То, что предлагал еп. Иосиф, только улучшило, облагородило исполнение, но не разрушило традиций об­щины, которым сохраняют верность и священник, и певцы хора.

Дальше продолжает свой рассказ о. Иоанн:

«Пели по рукописным книгам. Да, рукописные, даже „Ирмосы" были ру­кописные. При моей памяти перешли на Калашниковские. Ну, как-то яснее. Книги привезли с России. Новые все. А те, закапанные воском. Света не было, все с огарочком стояли старики».

Таким образом, Москва принесла и новые письменные источники - книги, выпущенные в нач. XX в. Л. Калашниковым. Они были одобрены старообряд­ческими соборами и сразу получили распространение в российских приходах. В Бессарабию их завезли опять же при еп. Иосифе. В селе пользовались руко­писными книгами, большая часть из которых и попала в Бессарабское собрание Научной библиотеки МГУ. Рукописи, причем местного письма, и сейчас есть в общине. Особенно интересна рукопись службы свв. Флору и Лавру - пре­стольному празднику храма.

«По книгам мы пели словник 23, а все такое - по „напевке". Пели по кни­гам. Как было, так и сейчас остается. По крюкам пели, ну а как же. Я крюки знаю. Я, когда малым был, ну, мне лет 16, 17 было, так здесь один старичок обучал нас пению. Потом был Давыд Васильевич. Они хорошо знали пение.

А сейчас у нас почти все девчата [девчатами он называет своих свер­стниц, двух руководительниц клиросов, которым в 1991 г., когда делалась эта запись, было около 60 лет. - Н.Д.] знают крюки и крюковое пение. Откры­вают и по крюкам поют»

Из слов настоятеля видно, что нотацию в приходе знали. Трудно пока ска­зать, что понимается под «знанием крюкового пения» современными певица­ми. Одно дело, если люди помнят версии напевов наизусть, другое - если они  проходили специальное обучение крюкам и владеют ими. Но, действительно, в хоре нет резкого разделения на тех, кто поет уверенно, и тех, кто только подпевает. Возможно, в этом также одна из причин ровного, уверенного ис­полнения.

«Пели мужчины..

Женщины на клиросе появились при мне, при памяти владыки Иосифа. Женщин до этого не было. А он, когда приехал первый раз в Кишинев, в Куничу и говорит: „Надо женщин приучать. Потому что на женщинах все останется, вот основа". Он, знал, что уже в России на женщинах держа­лось. А у нас это еще не принято было. Ну, решили, давай, подучим. Отец Сафроний Череватов служил тогда здесь. Он взялся учить. Я тогда дья­ком был. Начали девчат учить и на клирос поставили. И, новое... Такие недовольства были. Те же старики по году не шли в церковь. „И что завели. Ну, если мы видели это. Ну нету же этого. Потом привыкли и вот осталося. Вы сами видите.

Указку - это недавно. Это при моей памяти уже указку ввели, указы­вать чтобы. А то так, зажмурятся и запели.

[Опять - российское влияние. - Н.Д.]

Здесь все местные, приезжих никого, ни одного.

Чтение у нас почти как оно было. Как я еще маленький рос, так и ничего не меняли».

Разница в чтении многих богослужебных текстов по сравнению с российски­ми приходами ощущается. В общине нет четкой, дифференцированной системы погласиц.

«По-разному читали в прошлом. Есть чтецы, которые немного иначе читают. Был такой случай. Когда владыка Иосиф приехал сюда, на служ­бу приехал один дьяк из Сыркова. Там у нас маленький приход, тридцать домов. Священника никогда не было. Я их обслуживаю. Так этот дьяк на всенощной читал ексапсалмы. Когда начал читать, владыка Иосиф спра­шивает: „Кто это? А что это?" А я говорю, а что, владыко, в чем дело? „Да смотри, как он читает. Ай, яй, яй". Сейчас этого не умеют. Я немного помню. Так умильно, а голос резко [т. е. четко. - Н.Д.]. Никто не перенял, так вот и забросилось все. А я мог бы это, я помнил. Ну, есть особые чте­цы, умеют читать и ексапсалмы, и канон, но редко. В основном нет их уже. Были в моем возрасте».

Эти высказывания настоятеля похожи на рассказы старообрядцев рос­сийских приходов, когда заходит речь об утрате, потере, угасании религиоз­ной жизни.

На богослужениях, которые пришлось фиксировать в 1991 г., чтение в приходе было ровным. Фактически все молитвословия читались одинаково. Правда, необходимо принять во внимание то, что много текстов поруча­ли читать юным девочкам. Чтение же самого о. Иоанна, его возгласы очень колоритны, отличаются от возгласов, произносимых во время богослужения российскими священниками-старообрядцами. В них проскальзывают мелизматические украшения, свойственные традициям южных приходов.

Важное отличие, сохраняющееся в старообрядческом церковном пении Куничи (то, что роднит его с пением в других липованских общинах, но отли­чает от московского), - отсутствие унисона в исполнении:

«Не было этой строгости. Давно, ну, сколько лет, и когда я был устав­щиком, тогда сорок человек на хору было: двадцать мужчин и двадцать женщин. Давно, конечно [не было унисона в пении. - Н.Д.]».

Как видно, московское воздействие на жизнь и традиции прихода не затро­нуло эту особенность исполнения. Не отменил ее и владыка Иосиф. Пение в храме все многоголосное, даже когда хор поет на одной высоте слово «Аминь». Но многоголосие здесь необычное. Никто из певцов не подчеркивает, что он поет первым или вторым голосом. Для всех хористов это пение в один голос. Нет разделения на тех, кто поет сам напев, и тех, кто «вторит», т. е. удваивает его в терцию. Версия напева слышна очень четко. Сами напевы типологиче­ски сходны с напевами других общин. В этом хоре может петь любой старооб­рядец. Это пение с терцовым удвоениям основного напева, но не гомофонно-гармонического склада. В нем нет четко выраженных аккордов. Как будто это пучок голосов. Каждый из исполнителей в определенном фрагменте поет пись­менную версию, а в другом отступает от нее вверх или вниз по диапазону. В не­которых местах письменная версия изменяется всем хором, по установившейся местной традиции, т. е. «напевке». Чувствуют певцы, что наступает трудный мелодико-ритмический оборот, и изменяют его, создают свой. Фактически куничское пение можно отнести к типу вариантной гетерофонии.

«Пели всегда громко. Да, всегда. Все. Аж трещит все. И Великое славос­ловие и все. Не имели понятия, что надо тихо петь. И сейчас так поют».

Старые певцы тонко указывали, что в настоящее время поют в общине не так громко, как раньше. Настоятель не разрешает. Но если он уезжает, то они позволяют себе петь так, как было в прошлом.

Динамика пения ровная всегда, на всех богослужениях, при исполнении всех песнопений.

Отдельно следует сказать о колокольном звоне в Куниче. Сам некогда зво­нивший и научивший звону своего сына Константина, о. Иоанн рассказывает:

«У нас были звонари. И я вот, звонил, причем был первый звонарь в де­ревне. Потом запретили, почти двадцать лет закрытие было. Лет шесть как открыли. Одна женщина хлопотала .Нас учили, подсказывали. На похоронах - траурный звон. На Апосто­ле, это недавно диакон завел. Когда читается Прокимен перед Апостолом, колокол ударяет четыре раза, как предвестник.. Пред Евангелием - редко звонят. По Уставу положено».

Звон в общине, действительно, хороший, и на звоннице удалось сохранить несколько десятков колоколов. Благодаря этому служба с красивым ярким пе нием еще больше расцвечивается.

В конце литургии, при пении 33 псалма «Благословлю Господа на всякое время», священник раздает верующим антидор. Так принято во всех южных приходах. Начинается чтение Поучения. Потом следует ограждение крестом. Чтение в этот момент прерывается, и хор запевает стихиру «Иже крестом». Потом снова продолжается чтение Поучения. Это тоже специфически мест­ная традиция.

В отличие от российских приходов, на службе в Куниче при чтении Апо­стола и Евангелия верующие не наклоняют голову. Священник поясняет:

«Не было этого, не было. Так оно идет».

В Куниче постепенно перестают молиться сорок Псалтырей по умерше­му, как принято в России. На вопрос, не является ли это нововведением, на­стоятель дал ответ:

«Раньше, шесть недель беспрестанно читалась Псалтырь. Беспрестанно. Вот собираются три, четыре человека и шесть недель беспре­станно читают. Это называлась „неугасимая" [т. е. в буквальном смысле непрерывно читающаяся. - Н.Д.]. Но архиепископ Никодим запретил. „Что это. Это ж в гонения было, когда священников не было, церквей не было. А сейчас, выше всего - Литургия. Священники есть, церкви есть, проскомедия есть. Просфора - выше всего", - говорил он. Одна Литургия выше сорока Псалтырей. Жертвоприношение. Я разъяснил людям в церкви. И у нас это перестали делать».

В российских приходах, как поповских, так и беспоповских, продолжают соблюдать традицию чтения сорока Псалтырей.

Итак, богослужебные и певческие традиции, существующие в Куниче, дав­но откристаллизовались, вошли жизнь общины и ее прихожан. Певцы исполня­ют любое песнопение, не чувствуя страха перед трудностями. Они поют их так же, как говорят на родном языке. Расшифровка фонограмм куничинского пения позволяет выяснить особенности мелодико-ритмического склада местной «напевки». И можно сделать вывод, что пение здесь более высокого уровня, нежели в других старообрядческих общинах Бессарабии.

Единство хора, с очень чет­кой дикцией, проявляется во всех музыкально-выразительных средствах. Поют здесь медленно; все богослужение, пение, шествие по храму священника про­ходят без всякой спешки, как бы в застывшем времени. Все здесь естественно: регистр, громкая динамика, хорошо усвоенные певцами напевы, четкая артику­ляция. Удивительно, как исполняются местными прихожанами песнопения из непевческих книг (например, стихиры). Книга поднимается вверх перед хором, в котором могут петь до пятидесяти человек. На большом расстоянии очень труд­но разглядеть книжный текст, но все исполнители поют стихиру слаженной отчетливо. Сразу вспоминается выражение настоятеля - «сила», подчеркиваю­щее единство общины в пении и в целом в молении, в жизненном укладе.