Д. Н. Мамин-Сибиряк утверждал, что «все заводское дело на Урале поставлено раскольничьими руками, а лучшие мастера были выписаны из Тулы и с Олонецких заводов, где старая вера процветала» [1]. В словах писателя нет большого преувеличения. Создавая «заводскую империю» на Урале Никита и Акинфий Демидовы установили тесные связи с раскольничьими центрами на Керженце и в Выговской пустыни. Заводчики принимали беглых, не спрашивая документов, давали работу и не вмешивались в религиозную жизнь. Более того, Акинфий Демидов построил на свои деньги на окраине Невьянска староверческий монастырь. Был такой монастырь и близ Нижнего Тагила, не говоря уже о многочисленных скитах, окружавших заводы. Согласно ревизии 1747 года старообрядцы составляли почти половину населения демидовских заводов. Многие из них имели веские причины избегать переписей и в этом также находили поддержку заводчиков. Со смертью Акинфия явное покровительство старообрядцев со стороны Демидовых кончилось. Но к этому времени староверы уже занимали столь весомые позиции в администрации заводов, в составе наиболее квалифицированной части рабочих и в торгово-предпринимательской верхушке, обеспечивавшей заводское население многими товарами первой необходимости, что прекращение хозяйского фавора уже не грозило им большими бедами [2].

Сквозь пальцы смотрели на заселение края раскольниками и горнозаводские власти. Генерал В. И. де Геннин по долгу службы был обязан нещадно искоренять «суеверную обыкность». Время от времени староверов били кнутами, рвали им ноздри и ссылали в Сибирь. Но еще управляя Олонецкими C.95 заводами, Геннин привык ценить этих людей за трудолюбие, предприимчивость и знание рудного промысла. А потому к столь жестоким мерам он прибегал не часто и на поприще борьбы с расколом не усердствовал [3]. Шли годы, менялись монархи, а с ними и политика отношения к раскольникам. Екатерина II, Павел I и Александр I, последовательно занимавшие российский престол, обходились с ними весьма либерально. Благоприятные условия способствовали объединению урало-сибирских раскольников-беглопоповцев вокруг единого центра в Екатеринбурге. Торгово-промышленные кланы Харитоновых, Расторгуевых, Рязановых сосредоточили в своих руках не только значительные капиталы, но и громадную власть над старообрядцами далеко за заставами горнозаводской столицы [4]. От непримиримых ревнителей старой веры откололись ее умеренные приверженцы, согласившиеся при условии сохранения обрядности на подчинение Синоду и получившие название единоверцев. Первым из екатеринбургских купцов единоверцем стал Яков Толстиков с группой последователей. Но несмотря на активную поддержку властей, влияние единоверцев на Урале распространялось медленно.

С воцарением Николая I наступило резкое ужесточение режима, в том числе и в сфере религиозной политики. В 1832 году была сформулирована знаменитая триада «православие, самодержавие, народность». В триединстве этих понятий, среди которых ведущее место было отведено «самодержавию», вопросы веры получали уже политический акцент. Д. А. Хомяков, посвятивший разбору формулы «официальной народности» ряд работ, утверждал, что «в глазах Николая Павловича Православие являлось не столько чисто-церковным началом, сколько каким-то другим, средним между церковью и государством»[5]. Укрепление официальной церкви на Урале выразилось в выделении в 1832 году внутри обширной Пермской епархии викариатства с пребыванием викарного епископа в Екатеринбурге и присвоением ему титула «епископа Екатеринбургского» [6]. Антистарообрядческая направленность этого шага видна из письма архиепископа Пермского Аркадия Феодорова ревизору из столицы будущему С.96 обер-прокурору Синода С. Д. Нечаеву, датированного летом 1832 года. Неистовый борец с расколом писал, что «хотя и самые миссионеры уверяют меня, что некоторые священно- церковнослужители оказывают им содействие с усердием, но присутствие в Екатеринбурге епископа, его служение, его наблюдение гораздо более помогли бы делу миссии» [7].

В 1835 году на староверческом кладбище Нижнего Тагила началось строительство единоверческой церкви. Старообрядцы пытались протестовать, но безуспешно. В октябре следующего года в церкви было совершено первое богослужение. Сосуществование двух храмов на одном погосте создало взрывоопасную обстановку. Посыпались взаимные обвинения, возле храмов были выставлены постоянные общественные караулы [8].

Весной 1837 года был сделан следующий и более решительный шаг в наступлении официальной церкви и заводской администрации на позиции тагильских старообрядцев. Вначале староверам было учинено местным начальством дознание о том, кто крестил их детей в отсутствии священника. Затем 11 марта под предлогом ветхости была опечатана часовня в Лайском заводе. 16 числа того же месяца закрыта часовня в Черноисточенском заводе, напротив, по обвинению паствы в значительной ее реконструкции [9]. Начались покушения и на почитаемую на Урале и в Сибири нижне-тагильскую Свято-Троицкую часовню, построенную в 1781 году на месте, где прежде стояла часовня видного деятеля раскола инока Иова. «Цвет и краса древнего благочестия», называл ее Д. Н. Мамин-Сибиряк [10]. Управляющий заводами Д. В. Белов собрал более двухсот старообрядцев в господский дом и пытался убедить их подписать приговор о передаче Троицкой часовни единоверцам, на что согласных оказалось мало. Тогда в одну из майских суббот на староверческом кладбище появились квартальные служители, которые начали отбирать книги и листовицы у людей, пришедших поминать усопших. В тот же день единоверцы вошли в Свято-Троицкую часовню и, вопреки негодованию староверов, присутствовали на богослужении [11].

С.97

Несколькими днями позднее закрытия часовен в Петербурге произошло событие, имевшее самое непосредственное отношение к жизни горнозаводского Урала. 27 марта главным начальником горных заводов хребта Уральского был назначен генерал-майор В. А. Глинка, состоявший при особе императора [12]. Управление горнозаводским Уралом строилось по принципу «государства в государстве», и в кругу обязанностей сановника оказались не только руководство государственной и курирование частной промышленностью, но и вопросы общественной (в том числе и религиозной) жизни заводского края. Старообрядцы не без успеха попытались использовать приезд нового начальника. Так Глинка первоначально поддержал проект перехода торгово-промышленной верхушки бегло-поповцев в единоверие при условии выборности духовенства и концентрации его в Екатеринбурге. В случае осуществления такого шага влияние богатых староверов в крае не только не было бы подорвано, но и ощутимо возросло [13]. Известно также, что во время своего первого осмотра заводов Глинка посещал староверческие молельные дома [14].

Попытались воспользоваться ситуацией и тагильские старообрядцы. В прошении Глинке от 12 июля 1837 года они задавали риторический вопрос о том, что «усиленное обращение к единоверию в добровольном ли состоит согласии со священною проповедью Христа Спасителя миру и святых премудрых апостолов и учеников его, которая проповедь подтверждена и гражданских законов тома 14-го статьей 73-й, то не ясно ли будет стеснение и совести нашей насилие». И чтобы развеять всякие сомнения в очевидности ответа, просители с достоинством писали о себе и своей вере: «Мы, стародавние жители ... заводов, населившиеся во всякое время, местному начальству повинуемся и всякие возлагаемые заводские повинности в работах со успешностью исправляем, а что касается до веры и самого душевного понятия, в том подвержены судьбе Бога вышнего, к самой воле божеской, и что сия душевная принадлежность только есть единого Бога» [15].

Во время первого объезда заводов В. А. Глинкой лайские староверы обратились к нему с просьбой о защите их от притеснений С.98 со стороны духовенства официальной церкви и заводского начальства, а также об освидетельствовании закрытой часовни. Выслушав их, генерал обещал прислать «верного человека разобрать дело и оказать справедливость». В августе 1837 года на место прибыл чиновник Гороблагодатских заводов Юмин. По свидетельству старообрядцев, Юмин, осмотрев часовню, сказал, что она может простоять без ремонта еще двадцать лет, а после разговора с заводским исправником Тетюевым и приказчиком Степаном Любимовым изменил свое мнение и заявил, что часовня ветха [16].

Не прошло и трех лет, а покушения на Свято-Троицкую часовню стали еще более настойчивыми. Основываясь на прошении тагильских рабочих, принявших единоверие, пермский гражданский губернатор И. И. Огарев в марте 1839 года обратился к управляющему министерством внутренних дел Д. Н. Блудову с предложением о передаче часовни единоверцам. 11 февраля 1840 года на этот счет было дано высочайшее повеление, первоначально оставшееся неизвестным горному начальству [17]. Что же касается позиции В. А. Глинки, то он в свое время предупреждал архиепископа Пермского Аркадия, покушавшегося на богослужебную утварь старообрядцев Нижне-Тагильских заводов, что «вещи принадлежат обществу старообрядцев, и что если отбирать их, то Главная контора Нижнетагильских заводов не ручается за спокойствие раскольников, коих там более 5000 человек, а единоверцев только 600 человек» [18]. Предупреждение генерала не было воспринято.

20 марта 1840 года И. И. Огарев отправил В. А. Глинке послание, которым извещал, что во исполнение высочайшей воли командировал судью Осинского уезда Соболева «по некоторому секретному делу в Нижнетагильском господ Демидовых заводе» и просил «приказать кому следует ... оказывать по требованию его законное содействие». Губернатор не счел нужным даже раскрыть суть распоряжения императора, ибо каково бы оно ни было, не исполнить его генерал не мог. Глинка приказал нижне-тагильскому исправнику Тетюеву помогать Соболеву и только от него узнал о решении передать Троицкую часовню единоверцам. 30 марта судья С.99 Соболев, жандармский штабс-офицер Жадовский, управляющий заводами Белов, исправник Тетюев и единоверческий священник Иоанн Пырьев пришли в часовню. Сторож и две престарелые женщины, находившиеся там, были изгнаны. Новый караул составили два жандарма, четыре этапных казака, восемь отставных солдат и заводских служителей. Через некоторое время возле часовни начала собираться толпа, состоявшая преимущественно из женщин. Они кричали, плакали и бросали в караульщиков снегом. Наконец, староверы оттеснили караул, вошли в часовню и стали молиться. Увещевания единоверческого священника, управляющего заводами и исправника не увенчались успехом. На ночь староверы оставили в часовне свой караул более сорока человек, а утром вновь началось многолюдное богослужение [19].

Шло время, а вопрос о передаче Свято-Троицкой часовни оставался нерешенным. Днями часовня была запружена молящимися, по ночам в ней оставался караул. 5 апреля разгневанный губернатор потребовал у Глинки наказания исправника Тетюева «за неисполнение обязанностей своих». Глинка не стал подвергать подчиненного взысканию, но, очевидно, посоветовал ему проявить большую активность. В среду Светлой недели 17 апреля исправник Тетюев и приказчик Прокопий Львов с помощью казаков, конторских служителей и большого количества противников старой веры сделали неудачную попытку изгнать старообрядцев из часовни. По этому поводу староверы обратились с жалобами к Николаю I и Блудову, а у Глинки не то попросили, не то потребовали «от таковых действий заводского исправника впредь до решения на поданное от нас прошение удержать, чтобы против таковых его действий не случилось каких либо неприятностей, от чего Боже сохрани..»[20].

За несколько дней до описанного события до сведения конторы Нижне-Тагильских заводов стали доходить слухи о том, что черноисточенские и лайские старообрядцы собираются открыть опечатанные часовни к празднику Пасхи. Приказчики этих заводов Осипов и Суслов были срочно вызваны в Нижний Тагил и получили указание усилить караулы у С.100 часовен. Очевидно, указание не было выполнено, ибо 12 апреля часовня Черноисточенского завода была захвачена старообрядцами. Ночью единственный караульщик ушел в гости к знакомому погреться. Вернувшись под утро, он обнаружил, что часовня вскрыта. При попытке опечатать ее вновь собралась толпа старообрядцев. К полудню она насчитывала до семисот человек, а на ночь был оставлен караул из восьмидесяти человек [21].

Положение И. И. Огарева было незавидным и с каждым днем становилось все хуже. Повеление императора о передаче единоверцам одной часовни не было выполнено, а другая часовня была самовольно возвращена старообрядцами. Нет сомнений в том, что «горный царь» Глинка был способен решить эту проблему в течении суток. Но он не получал никаких прямых указаний от своего начальства и, вероятно, не без злорадства наблюдал из Екатеринбурга за затруднениями губернатора. Огарев отправлял в заводские края то одного, то другого помощника и, наконец, 11 мая появился в Нижнем Тагиле сам. Последовали аресты. 14 мая в часовне собралось до двухсот старообрядцев. После того, как они остались глухи к увещеваниям, были приняты «полицейские меры». В окно часовни вставили рукав пожарной машины и начали качать воду. Сильная струя оттеснила людей к дверям. Двери распахнулись, и старообрядцы были изгнаны из часовни [22].

Со временем описанные события обросли легендарными подробностями, к сожалению попавшими и на страницы научно-популярной литературы. Сообщается, например, о многомесячной осаде часовни, во время которой раскольники общались с внешним миром только через подземные ходы, о том, что насосы качали воду несколько часов, но не могли затопить часовню [23]. В действительности все было проще, но не менее трагично. 19 мая часовня была заново освящена в присутствии губернатора Огарева, «после чего со стороны раскольников никакого сопротивления уже не сделано и мало-помалу волнение между ними утихло»[24].

Закрытие и передача единоверцам часовен в Нижне-Тагильском С.101 заводском округе были проявлениями репрессионной политики, нацеленной на искоренение старообрядчества. Вплоть до смерти Николая I давление правительственного пресса на уральских староверов лишь возрастало. По представлению Синода император утвердил 5 января 1845 года создание в Екатеринбурге секретного комитета по делам раскола, который составили екатеринбургский викарный епископ, главный начальник горных заводов и начальник Екатеринбургских заводов. Характерно, что духовное лицо в его составе – епископ Мельхиседек Золотницкий узнал о учреждении комитета из секретного послания генерала Глинки – лица светского и государственного [25]. Примерно с этого же времени началась и кампания по изгнанию староверов из числа высших администраторов в частных заводских округах, завершившаяся соответствовавшим официальным запретом 1847 года [26].