В 1931 году власти закрывают и второй Храм. Одно время в нем был жилой дом. Иконы, книги и вся утварь были увезены на машине в хранилище НКВД. Первое время молились в доме Байдосовых на ул. Златоустовской. После того как власти начали преследовать эту семью, моленья стали проходить в домах верующих, но уже по разным адресам. Громоздкие богослужебные книги разбирали на тетрадки по службам, чтобы было удобнее переносить из дома в дом. Были времена, когда запрещено было собираться в дому по несколько человек. Народ остерегался, а порой в дом более трех человек не пускали.

В 1933 году А. В. Байдосова забрали в органы госбезопасности, где  откровенно вымогали золото. Благодаря доставшимся мне записям, мы можем в точности описать это роковое событие в жизни А. В. Байдосова. Вся его жизнь была предназначена для близких, сирот и обездоленных. Кроме многочисленных родственников, находящихся на его попечении, у него ничего не было. Однако, понятия комиссаров были таковы: если наставник – церковнослужитель, то обладаешь золотыми вещами. После шести месяцев пыток в подвалах, где его били и сбрасывали с лестницы, старца отпустили с условием, что к вечеру он соберет с детей кольца обручальные, браслеты, серьги. Было четыре часа утра. Сноха Зинаида Андреевна немедленно собрала тонкий стакан золотых вещей, среди родственников (я целенаправленно не пишу их имена, хотя они известны – авт.) было собрано – одни часы, один браслет, восемь колец и три пары серег. Золотые вещи в счет выкупа А. В. Байдосова приносили и христиане-староверы, и «мирские» со всех соседних домов по улице Златоустовской. Некая Екатерина Мефодьевна Быстрова, не имея золота, принесла «наполовину съеденную» серебряную ложку. До самого крыльца НКВД А. В. Байдосова провожали, как говорится, всем миром – как в последний путь. Все плакали о том, что больше его не увидят, он же шел впереди, неся с собой сухари. «Что, ложкой пришел откупаться?» - сказали там, и этой же ложкой били по седой голове почтенного старца. Но золото забрали и через некоторое время отпустили.

Спустя год, в канун праздника Покрова 1934 года о. Александр Васильевич Байдосов скончался. В доме не было ни копейки денег и из продуктов ни крошки. Деньги на похороны заняли, и накормили около 150 человек. Откуда что взялось, но со всеми долгами рассчитались в течение сорока дней.  

По смерти о. Александра Васильевича Байдосова год с небольшим (с октября 1934 по ноябрь 1935) наставником общины был о. Александр Трофимович Мельнов (1868 –1935). После него настоятельствовал о. Владимир Филиппович Ермаков. Он жил в Кусе в 20 километрах от Златоуста, на службу ходил пешком и прослужил в общине примерно до середины войны. После него в общине служил о. Николай Афанасьевич Перфильев. Он не знал ни устав, ни знаменное пение, но был трудолюбив и усердный к моленью, на которое приходил самый первый. Он прослужил в общине до 1970 года. Ему во всем помогали Николай Александрович и Павел Александрович Байдосовы, он лишь замолитвовал и кадил, что исполнял еще при о. Александре Васильевиче.

После долгих лет скитания, Златоустовская община наконец обрела постоянное пристанище в доме некоего Михаила Никифоровича Мокшанова, который построил дом специально под моленную около 30 лет назад, а по своей смерти благословил его обществу, чтобы там и молились далее. В настоящее время этот небольшой домик, требующий ремонта, хотя и является собственностью его сына Антона, полностью находится в распоряжении общины. Вообще убранство молитвенного дома очень простое – небольшой уголок с иконами, аналой, лавки, печка (ей и отапливают помещенье) и у входа умывальник, где каждый входящий при входе, сначала споласкивает руки, а затем полагает три поклона.

В моленной служатся только соборные службы. Панихиды и молебны обычно служатся у кого-то из Христиан, живущих неподалеку. Там же поставляют обеды.  

Последним наставником общины был о. Прокопий Игнатьевич Лоскутов (1907 – 1990). Еще в детстве он под руководством своих родителей изучил церковно-славянскую грамоту, а впоследствии Святое Писание, и как человек примерной жизни, обладающий соответствующими знаниями в 1970 году был избран и благословлен в Духовные Наставники Златоустовской общины, где прослужил до самой смерти. В Старообрядческом Церковном календаре за 1982 год имеется поздравительная статья к 75-летию о. Прокопия Игнатьевича.

Когда о. Прокопий Игнатьевич стал болеть, он призвал к себе Веру Петровну Кадочникову (60-ти лет), которой позволил принимать на покаяние старушек, лежащих на смертном одре. После же того, как в общине не к кому стало ходить на исповедь, она стала исповедывать всех женщин в Златоусте и даже выезжает в близлежащие населенные пункты (Межевой, где живут две старушки, а также Уфалей, ст. Бердяуш, Сатка, и шесть деревень). В общем исповедь посещают около 150 человек.

Престольный Праздник в общине «Покров Пресвятыя Богородицы» и особо почитаемый «Святителя Христова Николы». В праздники на молитву собираются около 30 человек. Моленьем управляет Васса Сергеевна Кадочникова, ей 69 лет (с Верой Петровной они сношельницы), а замолитвует ее супруг Феодор Евфимович – больной и плохо видящий старичок 75 лет. Все хозяйственные дела осуществляются сообща, силами христиан. Делопроизводство и переписку общины с братией по вере ведет В. П. Кадочникова.

Последнее время вечерню в общине служат только на большие праздники, зато утром молитва звучит во всей полноте с восьми утра и двух дня: утреню, часы, обедницу, обязательно читают все поучения, в том числе из Толкового Евангелия.

На имеющихся фотографиях, как дореволюционных, так и 50 – 60 годов ХХ века запечатлены местные староверы во время посещения кладбища в «Родительские» недели, где обычно служили общую панихиду.

Несколько лет назад из Оренбурга в Златоуст переехал Иван Степанович Цепилов 77 лет, который поселился в общинном домике, а по необходимости принимает на исповедь мужчин, крестит, кадит и читает Евангелие. Иван Степанович, по его же выражению, всю свою оставшуюся жизнь посвятил моленью. Христиане его характеризуют как человека немногословного, в жизни чистого и строгого, прилежного к молитве. Как человека достойного общество посылало его в Сим к о. Андрею Сергеевичу Шалупову на исповедь и обучение, а по вынесению епитимии благословлен им на совершение необходимых церковных таинств.

В Златоустовской общине есть обычай воду после крещения выливать под моленную. Ввиду же дальнего расположения колодца с водой и неудобства с ее доставкой, крестят неподалеку от молитвенного дома в небольшой речке Тесьме, где есть ступеньки для спуска в воду а для удобства еще выкапывают яму. С небольшим отступлением хочется заметить, что это место настолько красивое, что чувствуется присутствие Господне на нем. Его окружают наклонившиеся над рекой деревья, вода очень чистая, дно усыпано аккуратными по форме разноцветными камнями. Иордан, да и только…

Приходящим к Святой вере от никониан перед крещением необходимо «вынести канон» или епитимию в 400 земных лестовок, так как они были осквернены еретическим крещением. Вовсе же не крещенным достаточно выучить необходимые молитвы и быть достойным святого крещения.

В доме Байдосовых, да и вообще в среде староверов – поморцев никогда не заходил разговор о старообрядцах других согласий. Вроде бы в городе есть часовенные или кто-то еще, но общения с таковыми община, да и отдельные христиане не имеют. А австрийцев и других поповцев здесь именуют единоверцами.

Жизнь христиан на Южном Урале неразрывно связана с женским Покрово – Никольским  монастырем,  который в последнее время находился в деревне Меседа в 100 километрах от г. Златоуста (или в 30 километрах от г. Юрюзани). В свое время Покрово – Никольский монастырь располагался в 8 километрах от самой деревни, в живописном месте, у самого подножия хребта Зигальга, где стояли молитвенный дом, кельи, различные хозяйственные постройки и было около 150 насельниц. В среде местных жителей монастырь именовали «скитом» или «кельями», отсюда и монахинь и послушниц в общем именовали «келейницами», а местные жители говорили: «Поедем в кельи», «приехали келейницы».

Отметим, что в Греции именование «келиоты», применимо к монахам живущих в скитах или иначе келиях, что еще раз подтверждает Византийскую преемственность Русской Православной Церкви, бережно сохраняемую у староверов. По аналогии с Самарской губернией могу заметить, что насельниц «Михаило – архангельского» скита в с. Подъем Михайловка также называли «келейницы».

Место, выбранное в свое время для келий, было само по себе красиво, но в простых словах: «Такое красивое место! На солнышке…» - заметен  необычайный духовный восторг некогда бывавших там христиан, как будто они побывали не на земном пространстве, а в лоне света Царя Небеснаго. И даже молодые девушки, племянницы одной из инокинь в самое время воинствующего атеизма в своем послании от 1948 года, с чувством глубокого духовного удовлетворения  именуют «Зигальгу» «милой и чудесной».

Попечителем Зигальгинского монастыря был купец - конезаводчик села Нижняя Санарка Оренбургской губернии Андрей Димитриевич Ершов. По преданию материально поддерживал монастырь Сава Морозов, который привозил туда кусками шали, полотенца и многое другое.

В 1932 году, на праздник Усекновения главы Иоанна Предотечи монастырь был закрыт и опечатан, отобраны книги, иконы и весь урожай.  Некоторые из стариц были приписаны к Юрюзанскому заводу, где приходилось работать по двенадцать часов. Некоторые инокини уехали на так называемый Шалупов хутор. Некоторые из насельниц, кто по состоянию здоровья не мог работать на предприятиях, зарабатывали на жизнь шитьем, искусством которого овладели в монастыре. Когда во время Великой Отечественной войны им было разрешено вернуться и поселиться в уцелевших постройках, жизнь не стала легче. Всех без исключения келейниц заставляли работать в местном леспромхозе: «Будете только молиться – посадим, а если будете работать – не посадим». И они смиренно работали на трудных и тяжелых работах, а кроме этого, чтобы было на что жить, держали свое хозяйство, садили огороды и строго исполняли богослужебный устав по монастырскому чину. Времени для сна практически не было. С шести часов вечера молились вечерню, павечерницу и канон, ужинали и расходились на выполнение келейного правила. Помимо этого еще каждая из них за сутки прочитывала весь псалтырь. Утром с четырех часов молились полунощницу, утреню, в праздники молебен, а затем часы. В будни вместо молебна служили панихиду на два канона (общий и за единоумершего, чья память попадала на этот день).

В послевоенные годы начальство леспромхоза заставляло инокинь садить целые гектары капусты, свеклы, моркови и картошки. Пятеро стариц все это обрабатывали, считая, что всякая работа должна делаться с усердием, старанием и молитвой, чтобы быть угодной Богу.  В результате у них забирали весь урожай, им же «не оставив ничесоже».

В 1955 году келейницы построили дом в деревне Меседе, где монастырь обрел себе новое пристанище до самой смерти последней инокини - Агнии (в миру Евдокия Карповна Хардина).

В это время в монастыре оставалось пять  насельниц – Павла, Евпраксия, Калисфения, Агния, и игуменья - матушка Анфиса (память 27 июля по ст./ст., скончалась 28 февраля по ст./ст.). Иночество передавали друг другу. У каждой из сестер были свои обязанности.

Павла (или как ее называли - Паня) во время войны работала в лесхозе, плела лапти и рогожу, шила рогожные мешки, дежурила на пожарной вышке, где стояла с христианским оружием – лестовкой и молитвой. Садила лес, и тот лес, посаженный с молитвой агницы Божией, величественно стоит и поныне. Позже она уехала на Алтай, где приняла иночество и скончалась в 90 – х годах в г. Лениногорске, не имея преемницы в великом образе и окончив собой иноческое общежительство поморского согласия в Восточно – Казахстанской области.

После войны в обитель из Алтайского монастыря приехала инокиня Парасковия, которая вскоре занемогла и, проведя некоторое время в постели, с миром почила о Бозе.

Липа (или правильнее Олимпиада, а в последствии инокиня Евпраксия) занималась строительством,  «где-то с начальством доказывает», достает материалы для строительства, сама же порой и бревна таскает. Она также была незаменимой помощницей игуменьи во всем. Даже на фотографиях всегда стояла рядом с матушкой Анфисой.

Ксения (инокиня Калисфения) была «стряпка» и прекрасно готовила и замечательно шила. Изо всех инокинь она выделялась высоким ростом и необычайной красотой. Матушка Анфиса в свое время говорила ей: «Тебя, Ксения, по твоему виду в монастырь принимать нельзя». Но, однако же, приняла, так как у нее была крепкая вера и усердие. И Сам Господь за ее старанья проявил на ней Свою неизреченную любовь. Когда ей пришлось работать на заводе, на станке, ей оторвало четыре пальца левой руки до второй фаланги. Долго была на больничном, молилась. И произошло чудо, пальцы выросли, оставив лишь след в виде тонкой белой полоски. «Тебя, Ксения, Бог любит, - сказал ей доктор, - потому что такого не бывает».

Позволю себе отступить от основного повествования и заострю внимание боголюбивого читателя на данном событии. В среде иноверцев на показ выставляются мнимые и сомнительные «чудодеяния», посредством которых они убеждают окружающих в истинности своей веры. Здесь же явное и истинное чудо, произошедшее в лоне Древлеправославной Поморской Церкви. И такой случай не единичный, но об этом староверы не «трезвонили во вся концы», чтобы не «впасть в прелесть», и горячей молитвой утверждали истину.

Инокиня Агния ухаживала за овцами и коровами, пасла, доила и убирала в «стайках» (попросту выгребала навоз в стойлах). И ко всему прочему хорошо знала богослужебный устав, который выучила с малолетства. Еще старец Филипп (о. Филипп Венедиктович Мурдасов), живший в свое время рядом с монастырем, говорил, что она вырастет уставщицей. Вот она-то и приготавливала книги к службе, никуда не заглядывая, и в свое время подавала их для чтения, руководствуясь принципом: «Как речка бежит не останавливается, так и моленье». Этих слов и сегодня строго придерживаются в златоустовской общине.

Матушка Анфиса же придет на моленье, встанет на место, «как вкопанная», и уже никуда ни шагу, ей только подносят и уносят книги. В остальное время она только молилась правило, сидела и читала – пролог и другие учительные книги.

Как в дни земных забот, так и при приготовлении к вечной жизни, старицы благоговейно относились к иноческому облачению, которое имеет определенную символичность. В статье «Войновский монастырь» (Календарь ДПЦ за 1998 год) я давал описание иноческого облачения, но традиции «Зигальгинского» монастыря внесли свои некоторые поправки и коррективы:

Параман – небольшой, квадратный плат (длина стороны примерно пять сантиметров) из темной ткани, с оторочкой и с так называемым «андреевским крестом» из шнура червонного цвета. Носился со стороны спины на том же гайтане, что и нательный крест. Когда надевали гайтан, сначала знаменовались и молитвой Исусовой, затем целовали крест и параман и только тогда одевали. Параман (или в некоторых случаях Параманд) знаменует щит спасительный и дается иноку во всегдашнее воспоминание о взятом на себя благом иге Христа, о легком бремени Его, в обуздание и связание всех похотей и плотских желаний.

Камилавка – небольшая черная шапочка. Камилавка - шлем спасения и знамение божественного покрова. Другое значение камилавки - укрощение и умерщвление плоти, поэтому в древности  изготавливалась из верблюжьего волоса. В Войновском женском старообрядческом монастыре (Польша) камилавка шилась из двенадцати клинышков, а на лобной части имела каракулевую нашивку, означающую, что носящая ее является агницей Божией.

Платок – который дома закалывался, во время же работы завязывался.

Ряса (ряска) – длинная одежда (вроде платья), которая спереди снизу доверху на большое количество (!) мелких пуговиц застегивающихся в петли из черного плетеного шнура. Говорят, застегнуть такое большое количество пуговиц – это тоже своего рода выработка терпения.  Ряса напоминает иноку о смерти и плаче, именуется «ризою радования», ибо одевающий ее избавляется от земных скорбей и печалей, вводится в нетленную жизнь, в полное послушание глаголам Господним.

Пояс – знамение умерщвления похоти.

Мантия – черного цвета (покрой вроде пелерины) на одной пуговице имела четыре разновидности. 1) Рабочая (и на ночь) как небольшой воротничок с оторочкой из красного шнура. 2) Для постных служб и будней – закрывала плечи, с оторочкой из черного шнура. 3) Праздничная – до локтя, с красной оторочкой. 4) Погребальная -  длинная (вроде плаща) в полный рост человека с красной оторочкой, где на месте пуговицы были выпущены два длинных красных шнура, которыми крестообразно оплетается тело усопшего поверх самой мантии. Мантия есть одежда нетления и чистоты, образует плащаницу погребения и знамения смерти, знак Божия покровительства. По иному образу – это крылья подобные ангельским, сообразно монашескому образу. Это не только символично, но и хорошо заметно, когда мантия свободно развивается при ходьбе. Отсутствие рукавов своего рода напоминание иноку, что он не имеет права творить дела ветхого человека, «аще рук не имать неподобная дела творити». Как уже заметно из описания, мантию они носили постоянно и надевающий ее уже не имеет права  ее снимать, за исключением, когда выходили на улицу по нужде. В советское время, когда нужно было трудиться на производстве, либо выходить на улицу, мантию надевали под одежду, а поверх рясы одевали юбку.

Апостольник – головной убор инокинь для соборной службы. Своеобразный плат, окружающий голову подобно платку, подвязанному «под кромку». Одевается через голову. Нижняя часть напоминает мантию также с червонной оторочкой. Сзади плавно переходит в небольшой клин.  Несмотря на то, что апостольник традиционно известен с глубокой древности, сведения о нем в книгах отсутствуют.

Весь же образ иноческий – есть образ покаяния и плача.

На возложение (одевание) каждого предмета иноческого облачения читаются особые молитвы или иным словом – «приглашение». Данные молитвы применяются в повседневной жизни инока и отличаются от молитв читаемых при самом «чине пострижения в иноческий образ». Они же читаются и при одевании усопших. А так как записи, доставшиеся мне, относятся именно к этому случаю, то и описаны чуть ниже. 

 Ранее матушка Анфиса и другие инокини часто ездили в Златоуст к наставнику о. Александру Васильевичу Байдосову. И сами христиане ездили, а то и ходили пешком за 100 километров помолиться в обитель на праздники. 

Пение в монастыре схожее со златоустовской общиной, а вот чтение «покруче» и ровнее.

Матушка, зачем же покруче читать?

Свещи горят, да ноги болят, - отвечала она с иронией.

А читать ровнее нужно, - продолжала она, - потому что нечего в гору лезть, чтоб потом под гору катиться.

Вы в Златоусте уж больно кудряво поете!

Но, прежде всего она обязательно усаживала гостей за стол, кормила. Потом принимала прощальный начал и налагала епитимию по лестовке или канонами (как правило это были каноны – Исусу сладкому и Богородице Одигитрии). Затем опять начал, благословляла и отправляла на ключ мыть посуду: «Иди, и по дороге ни с кем не разговаривая, твори молитву «Царю Небесныи», а там при мытье каждой чашки еще твори молитву по три раза». Лишь после этого пришедшие от мира допускались к общей молитве в стенах обители. 

После смерти последнего наставника в деревне Меседе инокини совершали требы. Многие сельчане приносили им милостыню, чтобы помолиться за кого из христиан. Однако матушки были не многословны и разговаривали только о молитве. В основном же местные жители стали ходить в монастырь, когда в нем осталась одна матушка Агния. Когда же пришедшие начинали судачить о мирских делах и о происходившем в деревне, матушка, как правило, молча сидела, склонив голову и творила молитву. Те посидят – посидят,  поговорят сами с собой и уходят.

Инокиня Агния никогда не вступала в полемику, а в беседах всегда ссылалась на матушку Анфису, а та в свое время советовала особо любознательным – «никогда не сомневайся написанному в книгах», и  «нечего залезать в глубину, если не знаешь дна», «написано – читай и понимай», «нам не велели вдаваться в подробности». Вот инокини и молились, читая святое писание «не много мудрствуя»,  «стяжав себе смирением высокая», чего не хватает многим в наше время.

В конце семидесятых годов от прежних монастырских построек оставались еще покошенная изба и колода, в которую по желобу с родника затекала вода. А перед самой кончиной матушки по вине лесорубов, своим присутствием осквернивших святое место, все это выгорело. Говорят, огонь три раза обошел территорию прежнего монастыря. После случившегося пожара, коровы, заходившие сюда, по колено проваливались в пепел. Нетронутыми остались лишь могилы инокинь, и кресты, и трава вокруг них и даже подвешенные бумажные веночки остались «неопалимы огнем». 

Интерес к иноческой жизни проявляли и средства массовой информации. Уже в последние годы жизни матушки Агнии по Челябинской и Московской телевизионным программам прошел репортаж о последней насельнице обители - духовного центра староверов всего Южного Урала.

За два раза у матушки Агнии выкрали все до единой иконы, что нанесло серьезный удар ее здоровью. Перед смертью матушку Агнию исповедывал о. Михаил Иванович Куликов из г. Уст-Катава, ему же матушка благословила все оставшиеся монастырские книги. о. Михаил Иванович также как и многие наставники был благословлен на «Шалуповом хуторе», а скончался спустя три года по смерти матушки.

Когда матушка Агния была на смертном одре, в течение сорока трех дней рядом с ней была З. Н. Байдосова. Матушка благословила ее справить  иноческое погребение (по чину которого даже тренировались, пропевая стихеры), рассказывала, как ее нужно обмывать, что и в какой последовательности одевать, и на каждую вещь надиктовывала свою молитву. 1 сентября 1995 года (по старому стилю) матушка Агния преставилась.

Систематизировав рассказы об иноческом погребении и записи, сделанные еще под диктовку последней инокини Покрово – Никольского монастыря, я постарался записать их во всей полноте, как невосполнимые традиции, к сожалению,  нашей ушедшей истории.

Все записанное З. Н. Байдосовой со слов матушки Агнии, а также ее воспоминания как непосредственной участницы сего процесса, я постарался обработать, систематизировать и изложить в более доступной несведущему читателю форме

Первым и главным условием при омовении и одевании тела инокини является то, что нужно стараться сделать так, чтобы не видеть ее нагого тела. И тело праведницы Божией обмывается тоже чисто символически:

«1. Губою (губка или тряпочка – прим. авт.) смоченной в теплой воде на челе знаменается крест, затем отирается все лицо с молитвой «Святыи Боже…». Также творим крест на пальцах, на руку и на колену.

2. Волосы расчесываются, скручиваются (коса не плетется) со шнуром и укладываются вокруг головы.

3. На голову надевают камилавку с молитвой «Благо мне, яко смирил мя еси, да научусь оправданиям твоим. Благ мне закон уст Твоих паче тысящ злата и сребра».

4. Затем надевают куколь (длинное платье с длинным рукавом и с капюшоном, без разрезов и застежек), с молитвой «Упование ми Бог, и прибежище мое Христос, и покровитель ми есть Дух Святыи».

В журнале «Миссионерское обозрение. 1897 год.» куколь описывается как «старообрядческая схимническая одежда, представляющая собой длинное суконное платье с капюшоном». Тоже, что и в данном случае. Из воспоминаний матушки Агнии следует, что постриг над инокинями совершали дважды. Первый – в «малый образ», и второй, как она говорила «в игуменьи», что, по всей видимости, совмещало с пострижением в «великий ангельский образ» или «схиму». Что дает объяснение тому, почему при погребении надевались схимнические облачения.   

5. Во время надевания куколя с тела снимают старые одежды.

6. Тело укладывают на скамью.

7. Затем надевают другие вещи в последовательности: пояс, юбка, чулки, тапочки, ряса, сударь (венчик) апостольник, мантия и покров.

8. На одевание рясы творят молитву «Благодарю Тя Господи Боже мой, яко сподобил мя еси одеть сию ризу и покров телеси моего. Сподоби мя Господи сей день без греха творити волю Твою, яко благословен еси во веки. Аминь.» 

9. Апостольник надевают с молитвой «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф. Исполнь небо и землю Славы Твоея».

10. На одевание мантии – молитва сия «Все упование к Тебе прибегаю (вернее будет: «возлагаю» - прим. авт.) Мати Божия. Сохрани мя во Своем си крове».

11. Одетое тело накрывается черным покровом с вышитой белыми нитками «Голгофой» (осьмиконечный крест с подножием, страсти – копье и трость, и титлами).

12. Под голову кладется темная подушечка, набитая сеном. В головах укладывают волосы, выстриженные при «иноческом постриге».

 13. До самого погребения тело находится на скамье, и только перед самим погребением служится «чин положения во гроб». Такой же обычай соблюдается и в Златоустовской общине.

14. В пальцы левой руки вкладывается лестовка, а под туже левую ладонь усопшего так же кладется белый подручник. «Когда душа предстанет пред Господом, должна поклониться к ногам Его! - А, на что?

- На подручник!» - объяснялось инокинями.

Для того чтобы сделать какие-то сравнения, я посмотрел «Чин иноческого пострижения», но как уже говорилось, молитвы на одевание монашеских вещей и принадлежностей здесь и при одевании усопших по традиции Покрово – Никольского монастыря различаются. Поначалу, я пришел к выводу, что возможно, молитвы, читаемые при одевании тела в данном монастыре передавались по устной традиции среди насельниц этого монастыря, и могут расходиться с традициями других обителей.

Однако, при подборе литературы по данной теме была просмотрена статья «История и обычаи Ветковской церкви» (Старообрядческий Церковный календарь за 1994 год. Издание РПСЦ.) Ее автор Ксенос (Илларион Егорович Кабанов), начетчик поповщинской Белокриницкой иерархии ХIХ века, подробным образом изложил свои знания истории уставов и чинов Ветковских обителей. Чтобы убедиться в древности и правильности им были сделаны сравнения с дониконовскими уставами и чинами Российских и Греческих монастырей. В «двадесять первом изложении догматов…» описывая обычай «откровения глав» он указывает: «Сей обычай, веками освященный, и в отдельном бывшем обществе дияконовском в точности сохранился, и даже у безпоповцев, в скитах поморских и феодосиянских, не нарушися, а еже чудеснее, яко и во Афонстей горе, по повествованию самобывших тамо доныне еще следы сицеваго главооткровения зрятся».  Хотя в моих заметках  и нет описания данного  чина, но все остальные обычаи «Зигальгинского монастыря» в приглашении к одеванию иноческого облачения и само их описание совпадают в точности и указывают на незыблемость древних монашеских традиций. Но, которые из обычаев мне не привелось записать останется уж в забвении веков.  

Зоя Николаевна отпела иноческое погребение, как ее научила матушка. Помощь в похоронах оказал местный леспромхоз, а провожала ее вся деревня. Гроб был поставлен на машину, и тело усопшей инокини было препровождено к старому монастырскому погосту, что на склоне горы Зигальга, где похоронены ее сестры по иноческому образу. Еще при жизни она сама выкопала могилу на 70 сантиметров, дошла до скалы, а дальше не смогла, и докапывали (а вернее выбивали) уже соседи. У подъезда к келиям машина остановилась, и по келейной территории гроб несли на руках.

В ежегодном альманахе - «Календаре ДПЦ 1997 года» напечатана статья А. Ф. Филимонова на память инокини Агнии (Е. К. Хардиной), которая частично использовалась при написании настоящего очерка.

Местные староверы, кто при жизни общался с матушкой Агнией, утоляя свою духовную жа