На Урале в 1916–1917 гг. действовал Уральский союз потребительских обществ, базировавшийся в Екатеринбурге и работавший через отделения уездного уровня с «кооперативными ячейками» – сельскими и деревенскими потребительскими обществами. Его целью было снабжение ячеек предметами первой необходимости. Так, например, в Камышловском уезде Пермской губернии в начале 1916 г. местное отделение насчитывало лишь 43 общества, а к концу года уже – 130 [см.: Камышлов, 1917]. Через них население могло сбывать, хотя и по низким ценам, свою продукцию и получать доступ к товарам, перебои с которыми случались все чаще и чаще. Тот же, кто отказывался воспользоваться услугами кооператива (например, его не устраивала ценовая политика) имели очень мало легальных возможностей продать зерно или муку самостоятельно и подороже из-за введенных правительством твердых закупочных цен (в Пермской губернии хлебная монополия была введена с 1 июня 1917 г.).
Положение этих людей еще больше ухудшилось после того, как большевики, пришедшие к власти на местах в октябре 1917 – марте 1918 гг., поставили под свой контроль Советы крестьянских депутатов, через которые начали осуществлять государственную монополию на реализацию хлеба. В опубликованном 9 марта 1918 г. обращении Уралоблсовета к трудящимся каждому крестьянскому хозяйству предписывалось сдать в общественный амбар в распоряжение продовольственного отдела уездного Совета все запасы, превышающие норму (10 пудов хлеба на едока), и определяемое местным Советом количество фуражного зерна. Из сданных излишков часть следовало отдать голодающим уезда, остальное вывезти на областные ссыпные пункты.
Cледует заметить, что ссыпные пункты не являлись изобретением советской власти. Они создавались и ранее представителями продовольственных управ, выезжающими в деревни производить закупки хлеба. Большевики лишь «усовершенствовали» и расширили эту систему, перейдя к принудительным и практически не оплачиваемым изъятиям [см.: Продовольственная безопасность Урала, 2000, 254–255, 266–267, 270–271]. Оплата сданного зерна производилась по большей части квитанциями, сроки погашения которых были растянуты на несколько этапов и определялись местным советом. Уклонявшиеся от сдачи излишков объявлялись врагами народа, и их судили по законам военного времени [см.: Иванов, Тертышный, 2002, 55].
Один из пассажей сочинения С. Лаптева можно расценить как критику подобного положения дел: «…и старается диявол собрать весь [хлеб] в союз, а вольную куплю и продажу прекратить, и дать всю власть союзу… И мы видим, что сие его действо начинает исполнятся повсюду. Уже восстали мадиямские блудницы, т. е. союзныя лавки, и вси любезно их приемлют, наверно, воздвигнут скоро для ссыпки и торговли хлебом магазины» [Духовная литература староверов, 1999, 164–165].
Приблизительно в то же время, когда будущий настоятель Дубчесских скитов в родной д. Жидки Учанской волости Ишимского уезда Тобольской губернии пишет свое сочинение, собор часовенных в находящейся неподалеку д. Мишкиной Курганского уезда 14 сентября 1918 г. (7427 г.)1 выносит постановление, запрещающее «християнам входить членами в кредитные товарищества и артельные лавки совместно с иноверными» [Духовная литература староверов, 1999, 370]. Так, сформулированная в первом произведении молодого ревнителя веры (С. Лаптеву в 1918 г. исполнилось 23 года) его собственная точка зрения совпала с реакцией крестьян-старообрядцев Зауралья на кризисные явления в экономике, особенно остро проявившиеся в течение 1917 г. и еще более усугубившиеся в ходе реализации большевистской политики в аграрном и торговом секторах.
Политика советской власти в деревне, направленная на развязывание борьбы бедняков против кулачества, базировалась на нескольких декретах. Два из них – «О товарообмене для усилении хлебных заготовок» (от 2 апреля 1918 г.) и «О чрезвычайных полномочиях по борьбе с буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими» (от 14 мая 1918 г.) – лишили крестьян «не только права свободной продажи излишков, но и права требовать платы за них» [Иванов, Тертышный, 2002, 59]. Декрет ВЦИК от 9 мая 1918 г. ввел продовольственную диктатуру государства и предоставил Советам право бесплатного изъятия не заявленного к сдаче хлеба. 11 июня 1918 г. также ВЦИКом было провозглашено создание комитетов бедноты, призванных стать ядром крестьянства, поддерживающего советскую власть. Следствием такой политики стало изменение отношения зажиточного крестьянства к советской власти: именно с весны 1918 г. нейтралитет уступил место неприятию и враждебности(2).
Крестьянские восстания, начавшиеся летом по всей территории Урала, охватили также и местности, где старообрядческое население было преобладающим. Одним из таких «кулацких мятежей» был вспыхнувший 18 августа 1918 г. в с. Сепыч Оханского уезда Пермской губернии мятеж [НБ МГУ, Верхокамское собр., № 1547], где по Спискам населенных мест Пермской губернии в 1908 г. все селения Сепычевской и Екатерининской волостей Оханского уезда были сплошь старообрядческими. Эти выступления способствовали смене власти антисоветскими режимами [см.: Васьковский, 1967; Васьковский, Тертышный, 1984, 126]. В первое время после изгнания коммунистов настроенные против них слои деревни стали основным источником антибольшевистских военных формирований.
Однако в условиях гражданской войны любая власть, вне зависимости от политической окраски, не может обойтись без конфискаций, контрибуций и пр., а при сопротивлении начинает проводить репрессии. Подобные меры, дополненные комплексом противоречивых земельных постановлений антибольшевистских правительств, запутывавших аграрный вопрос [см.: Рынков, 2001, 99–137], отталкивали от белого режима прежде лояльное к нему крестьянство.
Кроме того, как отмечают некоторые исследователи, население в деревне в 1919 г. было занято отнюдь не сопоставлением и выбором наиболее приемлемой для себя власти, а пыталось свести к минимуму пагубное вмешательство и красных, и белых [см.: Нарский, 2001, 262–266]. При неоднократной смене власти мобилизацию в свои подразделения проводили и те и другие. Именно поэтому сложно сделать какие-либо выводы о том, на какой стороне были старообрядцы в период Гражданской войны, даже имея данные об участии конкретных лиц в Красной армии и колчаковских войсках. В целом, упоминания о военной службе у белых встречаются в источниках так же часто, как и свидетельствовавания о службе у красных.
Для сравнения можно перечислить найденные в судебно-следственных делах сведения о староверах, побывавших в подразделениях А. В. Колчака: жители Сылвинского завода Кунгурского уезда Пермской губернии И. А. Ржанников, П. Е. Быков, Г. А. Ермолин; И. П. Мокрушин из Екатеринбурга; жители д. Солобоево Ялуторовского уезда Тобольской губернии В. Г. Почежерцев, А. Ф. Солобоев, Т. Е. Башкиров (естественно, впоследствии подобные факты своей биографии люди старались не афишировать, но если уж о них становилось известно, то не отрицали, объясняя все обязательностью мобилизации) [см.: УГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 27437, л. 279–281; д. 32016, л. 103–104; Архив УФСБ ТО, Общий следственный фонд, д. 2692, т. 2, л. 240–255] – и сопоставить их с присутствующими там же данными о старообрядцах-красноармейцах: крестьянин д. Солобоево Ялуторовского уезда Тобольской губернии И. И. Иноземцев; крестьянин д. Морозовой Очерского уезда Пермской губернии Д. С. Вотинов; крестьянин с. Тахтарево Кунгурского уезда Пермской губернии И. И. Лугин; крестьянин д. Шипеловой Екатеринбургского уезда Пермской губернии Е. И. Коптелов; крестьянин д. Черная Гора Кунгурского уезда Пермской губернии Б. И. Коньков; житель д. Мельниково Ялуторовского уезда Тобольской губернии А. А. Мельников [см.: Духовная литература староверов, 1999, 668; ГАРФ, ф. Р-6991, оп. 4, д. 52, л. 184; УГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 13607, л. 187; д. 17394, л. 78–78 об.; д. 32188, т. 2, л. 236–238; Архив УФСБ ТО, д. 2692, т. 2, л. 240–255].
Безусловно, среди активных деятелей старообрядчества было немало противников большевистской власти, политика которой (в т. ч. и антирелигиозная) была очевидной уже после ее первых правительственных декретов и распоряжений местного масштаба. Однако в настоящее время не представляется возможным определить, насколько велик процент тех старообрядцев, кто прошел полностью путь от неприятия нового порядка до обоснования необходимости последовательного вооруженного противодействия и сознательного участия в нем (хотя теоретически подобное выступление против властей, даже при условии, что они еретические или антихристовые, содержало в себе противоречие примиряющему с властями тезису, который признавался большинством старообрядческих согласий: «кесарю – кесарево»).
Появившиеся в разгар антирелигиозной кампании конца 1920-х – начала 1930-х гг. первые советские развернутые публикации о старообрядчестве в годы Гражданской войны, фактологические данные из которых до сих пор используются исследователями, настаивают на том, что «...деятельность сибирского старообрядчества (судя по контексту, под «сибирским старообрядчеством» подразумеваются все староверы, находившиеся на территориях, занятых армией А. В. Колчака. – Ю. Б.) во весь период колчаковской реакции была направлена всецело к тому же, к чему сводилась деятельность белогвардейского правительства, возглавляемого А. В. Колчаком, начиная от Уфы и Перми и кончая Дальним Востоком. Между правительством А. В. Колчака и епископами Пермским, Томско-Алтайским и приамурским был установлен тесный союз и общий план действий в борьбе против советской власти» [Эристов, 1929, 47–48].
В качестве доказательства этой деятельности, приверженность которой экстраполирована на все старообрядческие течения, приводятся цитаты из приветственной телеграммы А. В. Колчаку от Пермского епархиального съезда «австрийцев» 1919 г.: «…Да поможет Вам Всевышний на избранном Вами тернистом пути донести взятое бремя до сердца России – Москвы и очистить святыню русскую от коммунистической мерзости», из переписки Главного управления вероисповеданий омского правительства с Барнаульским съездом старообрядцев всех согласий, проходившим в июне 1919 г. «…Управление… признавая своевременным пересмотр вопросов о государственном положении старообрядчества… шлет съезду искренние пожелания в плодотворной культурно-просветительской работе…» [Долотов, 1930, 62–63].
Кроме того, упоминается работа старообрядческих молодежных кружков «по распространению контрреволюционной идеологии» в Томске, Омске, Новониколаевске, Тюмени, Екатеринбурге, Миассе и др., введение в армии А. В. Колчака института старообрядческих священников под руководством епископа Филарета (белокриницкое согласие), а также организация старообрядческих отрядов в Омске и Новониколаевске в сентябре 1919 г. [см.: Там же, 1930, 64–65]. На следствии 1938 г. один из бывших екатеринбургских старообрядческих деятелей дал показания о том, что несколько знакомых ему «австрийцев», отступивших с белыми до Барнаула, занимались организацией «крестоносных» дружин, в которые шли в т. ч. и староверы [УГААОСО, ф. 1, оп. 2, д. 32016, т. 1, л. 105–106].
Даже принимая во внимание неизбежные «преувеличения», вызванные в 1930-х гг. особенностями следственных процессов, и идеологически заданные интерпретации исторических событий в первых трудах о Гражданской войне, можно все-таки допустить, что для определенной части старообрядчества, сначала лояльно относившейся к власти большевиков, в первые месяцы 1918 г. все же стала очевидной неприемлемость новых условий жизни, что и подтолкнуло ее к участию в вооруженном сопротивлении.
Надо отметить, что даже в период Гражданской войны ряд влиятельных деятелей старообрядчества старался избегать милитаристских воззваний. Материалы журнала «Сибирский старообрядец», издававшегося с декабря 1918 г. в Барнауле священниками и мирянами белокриницкого согласия при участии такого известного идеолога общественно-политической жизни старообрядчества как Ф. Е. Мельников, не скрывавшего своей неприязни к социал-демократам [см.: М. Впечатления от съезда, 1917, 354], в первых номерах демонстрируют хотя и антибольшевистские, но отнюдь не воинственные настроения: «…эта проклятая контрреволюция… Искали ее, искали и, наконец, доискались до того, что нет ни контр-революции, ни самой революции, ни даже родины-России. Ничего нет. И сидим мы у разбитого корыта… Нужно отдать справедливость этим новым строителям социального государства, они во многом преуспели… Не остается уже ни богатых, ни бедных, ибо одних убивают, а другие умирают с голоду…» [Суворов, 1919, 1–2]. Самый радикальный призыв журнала в начале 1919 г. заключался в словах: «…необходимо обратиться от беззаконий наших и от неправд наших. Отвергнуть все навеянное на нас людьми, потерявшими веру в Господа Христа и его св. Церковь» [Там же, 3]. Даже инициаторы устройства «контрреволюционных» кружков старообрядческой молодежи подчеркивали в своем заявлении, что предлагаемая мера направлена на идейную борьбу с атеизмом, материализмом и социалистическими течениями [см.: К старообрядческой молодежи Сибири, 1919, 10–11].
Вполне возможно, что лозунги белых, зовущие старообрядцев участвовать в добровольческих дружинах, формируемых в Сибири, могли появиться, как указано А. Долотовым, в августе–сентябре 1919 г., но до Урала, измотанного многократной сменой режимов, бесчинствами солдат обеих армий, восстаниями и голодом, они уже не дошли, поскольку части белого сопротивления с территории Оренбургской, Пермской, Уфимской и Тобольской губ. отступили летом 1919 г. Возможно, среди тех уральских добровольцев, что составили небольшую, но надежную часть армии А. В. Колчака, известную под именем «каппелевцев» [см. об этом: Мельгунов, 1930–1931, 176–177; Каппель и каппелевцы, 2003], и были старообрядцы. В. В. Кобко [Электрон. ресурс] упоминает об одном участнике перехода белой армии через Сибирь до Владивостока – священнике белокриницкого согласия из Пермско-Тобольской епархии Иоанне Кудрине, в 1918–1919 гг. по поручению военного министерства российского правительства занимавшегося разработкой Положения о старообрядческом духовенстве, обслуживающем армию и флот. После падения Омска он сопровождал отступающие на восток войска (предположительно, был награжден крестом «За Великий Сибирский поход»), дошел до Приморья, некоторое время активно участвовал в жизни владивостокской общины «австрийцев», а в 1922 г. переехал в Харбин.
Однако подобное вовлечение в военные действия могло происходить отнюдь не столько под влиянием агитации нескольких представителей белокриницкого согласия, базировавшихся в Томске и Барнауле (предположим, что она действительно имела место и широкое распространение), сколько под давлением обстоятельств: все-таки жители Урала в течение нескольких месяцев успели испытать на себе «прелести» большевистской власти. Коммунистическое «безбожие» наряду с комплексом мотивов лежащих в социально-политической и экономической сферах, могли стать как для населения Урала в целом [см. об этом: Мышанский , 2001, 109–136; Рынков, 2001; Сафонов, 2001], так и для старообрядцев причиной присоединения к белому движению либо выбора самостоятельного пути. Одним из них стало антикоммунистическое сопротивление широких масс крестьянства Западной Сибири и Зауралья на заключительном этапе Гражданской войны, ставшее самым крупным из крестьянских выступлений по всей стране как по численности, так и по охвату территории – Западно-Сибирское восстание.
Оно началось в конце января 1921 г. в северо-восточном районе Ишимского уезда Тюменской губернии [см., например: Богданов, 1961; Лагунов, 1991; Третьяков, 1993; Третьяков, 2001; Шишкин, 1997, 46–54; Шишкин, 1999а, 96–98; Шишкин, 1999б, 161–172; За Советы без коммунистов, 2000; Сибирская Вандея, 2001]. За короткое время восстание охватило большинство волостей Ишимского, Ялуторовского, Тобольского, Тюменского, Березовского и Сургутского уездов Тюменской губернии, Тарского, Тюкалинского, Петропавловского и Кокчетавского уездов Омской губернии, Курганского уезда Челябинской губернии, восток Камышловского и Шадринского уездов Екатеринбургской губ. (в ряде этих районов, как уже отмечалось, старообрядцы составляли немалую часть населения), кроме того, затронуло север Туринского уезда Тюменской губернии, Атбасарский и Акмолинский уезды Омской губернии. На рубеже зимы – весны 1921 г. в восстании участвовало от 30 до 40 тыс. человек.
Столь массовое движение было вызвано недовольством политикой большевиков (создание ревкомов, мобилизация, реквизиционные мероприятия) и тем как ее проводили представители местной власти, продотрядники и пр., творившие жестокий произвол и поставившие население на грань вымирания. Среди повстанцев подавляющее большинство составляли крестьяне (были среди них и кулаки, и середняки, и бедняки, и старожилы, и новоселы), но участвовали и все остальные социальные группы региона за исключением рабочих. Самые распространенные политические требования мятежников выражались лозунгами «Советы без коммунистов» и «За вольный труд» [см.: Шишкин, 1999б, 170–172].
К сожалению, в настоящее время не представляется возможным установить, насколько масштабным было участие старообрядцев в этом движении. В исследованиях, посвященных собственно Западно-Сибирскому восстанию, нет указаний на старообрядческую составляющую, выступавшие не предъявляли каких-либо определенных претензий к религиозной политике местных властей. Тем не менее, учитывая достаточно высокий процент «двоедан» (одно из исторически сложившихся названий староверов в Зауралье и Западной Сибири) среди населения отдельных охваченных восстанием районах (ведь в очаг восстания попали селения по Ирюму и весь Ялуторовский уезд), а также возможную настроенность зауральских крестьян-старообрядцев против продовольственных мероприятий большевистских Советов в 1918 г., можно утверждать, что поддержка ими лозунгов восставших и участие в вооруженном сопротивлении представляется вполне реальной.
Факты участия староверов в восстании подтверждаются архивными материалами. Например, в биографиях девяти человек – часовенных д. Солобоевой бывшей Исетской вол. Ялуторовского уезда Тобольской губернии, арестованных в 1938 г. в Тюмени по обвинению в создании контрреволюционной кулацко-повстанческой организации, есть упоминание об участии в «бандитском» движении 1921 г. [Архив УФСБ ТО, д. 2692, т. 2, л. 240–242, 244–246, 248].
В данных материалах ничего не говорится о принадлежности к старообрядчеству солобоевцев (11 человек), это выяснено новосибирскими археографами [Архив УФСК РФ Кк, д. 01902 (1951 г.), т. 8, л. 147]3 . В целом, из проходивших по этому делу 43 человек (почти все они были осевшими в Тюмени раскулаченными и лишенными гражданских прав выходцами из двадцати деревень Исетского района и д. Нефаки Упоровского района, входивших в 1938 г. в состав Омской области) подобная запись в соответствующей графе анкеты арестованного была у 27 и расценивалась следователями как дополнительное косвенное свидетельство неблагонадежности подозреваемых.
В ходе подавления восстания репрессии обрушились и на восставших, и на зажиточную часть деревни вне зависимости от ее отношения к выступлению, вслед за этим последовало еще и увеличение налогов на состоятельное сельское население. Создавшиеся условия стали, в свою очередь, одним из факторов, питающих миграционные потоки старообрядцев на восток, в Сибирь. Отдельные представители часовенных Тюменщины начали свой уход на восток, в Нарымский край, как раз после подавления Западно-Сибирского восстания [см. об этом: Зольникова , 1998, 177–178].
Литература
Архив УФСБ РФ ТО (Тюменская область). Общий следственный фонд. Д. 2692. Т. 2.
Архив УФСК РФ Кк (Красноярский край). Д. 01902 (1951 г.) Т. 8.
Белоглазов Г. В критическом положении // Уральский старообрядец. 1916. № 1–2. С. 18.
Богданов М. А. Разгром западносибирского кулацко-эсеровского мятежа 1921 г. Тюмень, 1961.
Васьковский О. А. Проблематика истории гражданской войны на Урале // Учен. зап. Урал. ун-та. 1967. Вып. 8: Вопросы истории гражданской войны на Урале.
Васьковский О. А., Тертышный А. Т. Некоторые итоги изучения социально-политических проблем истории гражданской войны (1918–1920) // Историография истории Урала периода Октябрьской революции и Гражданской войны 1917–1920. Сб. ст. Свердловск, 1984.
ГАРФ. Ф. р-6991. Оп. 4. Д. 52.
Десятилетие нашего союза // Народная газета. 1918. № 1–2. С. 2–4.
Долотов А. Церковь и сектантство в Сибири. Новосибирск, 1930.
Древлехранилище ЛАИ УрГУ. V. 204р/4052 Л. 79 об.–83 об., VI. 152р/990, V. 56р/1008, V. 22р/641. Л. 83–89 об.
Духовная литература староверов востока России XVIII–XX вв. (серия «История Сибири. Первоисточники». Вып. IX). Новосибирск, 1999.
Епархиальные съезды: 5-й благочинный округ Пермской епархии // Слово церкви. 1917. № 25. С. 467–468.
Еремеев А. П. Родина российских кооперативов // Рифей, 1990: Уральский краевед. сб. Челябинск, 1990. С. 59–70.
За Советы без коммунистов: Крестьянское восстание в Тюменской губернии (1921 г.): Сб. документов. Новосибирск, 2000.
Зольникова Н.Д. Урало-сибирские староверы в первой половине XX в.: древние традиции в советское время // История русской духовной культуры в рукописном наследии XVI–XX вв.: Сб. науч. тр. Новосибирск, 1998. C. 174–190.
Иванов А. В., Тертышный А. Т. Уральское крестьянство и власть в период гражданской войны (1917–1921 гг.): Опыт осмысления проблемы в отечественной историографии. Екатеринбург, 2002.
Ирбит // Уральская жизнь. 1917. 28 января.
История Сибири. Т. 3. Л., 1968.
К старообрядческой молодежи Сибири // Сибирский старообрядец. 1919. № 4. 15 (28) янв. С. 10–11.
Камышлов // Уральская жизнь. 1917а. 26 янв.
Камышлов // Там же. 1917б. 27 янв.
Каппель и каппелевцы / Сост. С. С. Балмасов и др. М., 2003.
Каратыгин Е. Маслодельные артели // Сельский вестник. 1903. № 20. С. 354.
Кобко В. В. Материалы по истории старообрядческой Свято-Никольской общины г. Владивостока [Электрон. ресурс] / Приморский государственный объединенный музей им. В. К. Арсеньева. Режим доступа www.arseniev.org/articles.
Лагунов К. Я. Двадцать первый: Хроника Западно-Сибирского крестьянского восстания. Свердловск, 1991.
М. Впечатления от съезда // Слово Церкви. 1917. № 19. С. 354.
Мельгунов С. П. Трагедия адмирала Колчака: Из истории гражданской войны на Волге, Урале и в Сибири. Ч. 3, т. 2. Белград, 1930–1931.
Мышанский А. А. Отношение населения Сибири к «белому» режиму в период колчаковщины // Гражданская война на востоке России: Проблемы истории: Бахрушинские чтения 2001 г.: Межвуз. сб. науч. тр. Новосибирск, 2001. С. 109–136.
Нарский И. В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917–1922 гг. М., 2001.
НБ МГУ. Верхокамское собр. № 1547.
Омск // Церковь. 1909. № 17. С. 567.
Ответы редакции // Уральский старообрядец. 1916. № 8. С. 35–36.
Открытие Ирбитской ярмарки // Уральская жизнь. 1917. 31 янв.
Покровский Н. Н., Зольникова Н. Д. Старообрядцы-часовенные на востоке России в XVIII–XX вв. М., 2002.
Поршнева О. С. Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат в период Первой мировой войны (1914 – март 1918). Екатеринбург, 2000.
Представитель от старообрядчества // Зауральский край. 1917. 12 апр.
Привет старообрядцев // Там же. 1917. 8 апр.
Продовольственная безопасность Урала в XX веке: Документы и материалы, 1900–1984 гг. Т. 1. Екатеринбург, 2000.
Рынков В. М. Между Сциллой и Харибдой: аграрное законодательство антибольшевистских правительств на востоке России (лето 1918 – 1919 гг.) // Актуальные проблемы социально-политической истории Сибири (XVII–XX вв.): Бахрушинские чтения 1998 г.: Межвуз. сб. науч. тр. Новосибирск, 2001. С. 99–137.
С. Бродокалмакское // Зауральский край. 1917. 6 марта. (№ 50).
Сафонов Д. А. Казачество в революции и гражданской войне 1917–1922 гг. [Электрон. ресурс] // Мир истории. 2001. № 6. Режим доступа: www.historia.ru.
Сергеев Ю. Н. Из истории закрытия Казанской старообрядческой церкви в г. Уфе (нач. 30-х гг. ХХ в.) // Старообрядчество. История. Культура. Современность: Тезисы III науч.-практ. конф. «Старообрядчество: история, культура, современность». Москва, 15–17 мая 1997 г. М., 1997. С. 169–171.
Сибирская Вандея. Т. 2. (1920–1921). М., 2001.
Следственная секция // Уральская жизнь. 1917. 17 марта.
Собрание социал-революционеров // Там же. 1917. 8 апр.
Совет крестьянских депутатов // Зауральский край. 1917. 30 марта.
Старообрядцам // Там же. 1917. 10 марта. (№ 54).
Старообрядческий съезд // Там же. 1917. 10 окт.
Суворов Д. За что мы наказаны // Сибирский старообрядец. 1919. № 4. 15 (28) янв. С. 1–2.
Третьяков Н. Г. К вопросу о возникновении Западно-Сибирского крестьянского восстания // Роль Сибири в истории России: Бахрушинские чтения 1993 г. Новосибирск, 1993.
Третьяков Н. Г. Массовые источники о численности участников Западно-Сибирского восстания 1921 г. // Западно-Сибирское крестьянское восстание 1921 г.: Материалы дня истории (15 февраля 2001 г.) Тюмень, 2001.
УГААОСО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 13607, 17394, 27437, 32016, 32188.
Уральск // Слово Церкви. 1917. № 18. С. 341.
Уральская икона: Живописная, резная и литая икона XVIII – начала XX вв. Екатеринбург, 1998.
Шишкин В. И. Западно-Сибирский мятеж 1921 года: историография вопроса // Гражданская война на востоке России. С. 137–175.
Шишкин В. И. К вопросу о возникновении Западно-Сибирского мятежа 1921 года // Аграрное и демографическое развитие Сибири в контексте российской и мировой истории XVII–XX вв. Новосибирск, 1999. С. 96–98.
Шишкин В. И. К вопросу о новой концепции истории Западно-Сибирского восстания 1921 г. // Гуманитарные науки в Сибири. Отечественная история. Новосибирск, 1997. № 2. С. 46–54.
Шишкин В. И. Партизанско-повстанческое движение в Сибири в начале 1920-х годов // Гражданская война в Сибири. Красноярск, 1999. C. 161–172.
Эристов А. Церковь на службе у колчаковщины: (К 10-летию освобождения Урала от Колчака) // Бюллетень общества изучения края при Музее Тобольского Севера. 1929. № 1–2. С. 47–48.
Яконовский Е. М. Пугачевские дороги // Сопротивление большевизму, 1917–1918 гг. М., 2001. С. 292.
Примечания
1 Исследователи отмечают, что датировка этого собора представляет определенную сложность из-за того, что старообрядцы, указывая даты от Сотворения мира, использовали два варианта отсчета; по первому от Сотворения мира до Рождества Христова прошло 5 508 (5 509) лет, т. е. 1918-й г., по второму (александрийскому) – 5 500 (5 501) лет.
2 Видимо, пассивной можно назвать позицию части казачества после вступления красных в Оренбург в январе 1918 г. Участник выступления атамана А. И. Дутова в своих мемуарах впоследствии описал настроения казаков-старообрядцев одной из оренбургских станиц, основываясь на высказываниях старика-старовера, у которого они останавливались на ночевку: «…Даже у стариков в голове сумбур. Ленинскую марксистскую революцию понимают как сведение счетов крестьян с помещиками, в которые им, казакам, вмешиваться никак не следует. По-видимому, в этом отношении симпатии нашего хозяина на стороне революции. Также доволен он и концом войны и демобилизацией. Зато без царя жить никак нельзя, и здесь он ругает большевиков, как ругает и молодых казаков, снявших погоны» (Яконовский, 2001, 292 ). По мнению автора воспоминаний, большинство таких же «суровых и молчаливых стариков», встреченных им, колебались между казачьим нейтралитетом и желанием навести порядок.
3 Автор благодарит Н. Д. Зольникову за предоставленную информацию о тюменских староверах из дела 1951 г.
Боровик Ю. В. Старообрядческие общества Урала в 1917–1921 гг. / Ю. В. Боровик // Известия Уральского государственного университета. – 2004. – № 31.– С. 101-116.
|