После подавления Разинского восстания на Дону, где, как и в прежние времена, находили убежище все недовольные московскими порядками, началось широкое распространение учения в защиту старой веры [см. об этом: ДАИ, 1872; Дружинин, 1889]. Уже в начале 70-х гг. XVII в. на реке Чир (в 50 верстах от ее впадения в Дон) основал свою пустынь знаменитый иеромонах Иов Льговский (в миру Иван Тимофеев сын Лихачев) [см.: Поздеева, 1990]. Около 1678 г. на реке Цимле появилась еще одна старообрядческая пустынь, которую завел иеромонах Пафнутий. В 1683 г. на Донце близ Айдарской станицы появилась пустынь бывшего иеромонаха Рыльского Никольского монастыря Феодосия [см.: Летописи, 1862; Смирнов, 1898]. Наконец, в 1685 г. переселился в Чирскую пустынь на Дон один из виднейших деятелей раннего старообрядчества игумен Досифей [см. об этом: Смирнов, 1898].

Одновременно «с Москвы и из иных разных городов стрельцы и казаки и всяких чинов люди, забыв страх Божий и крестное целование», бежали «на Хопер и Медведицу, в казачии вольные городки» [Никольский, 1983, 178]. Основателем одного из таких поселений был елецкий кузнец Кузьма Ларионов по прозвищу Косой. Родной его брат был сожжен в Москве за приверженность расколу. Сам Кузьма «расколу научился, будучи в Соловецком монастыре». В 1677 г. городок на Медведице, где он жил со своей семьей и единомышленниками, был разгромлен по приказу тамбов­ского воеводы П. А. Лопухина: посланная сюда воинская команда «попленила женску полу и девок с двадцать человек», но самому Кузьме Косому и другим мужчинам удалось скрыться [ДАИ, 1872, 127; Шашков, 1993а].

Около 1679 г. Кузьма появился в Москве, где у него, видимо, сохранились связи среди соловецкой староверческой колонии, и начал проповедовать свое учение о близком конце света, изложенное на «великих листах». Эсхатологические построения Косого были основаны на традиционном толковании «звериного» числа 666, на 12-й главе пророчества Даниила и на «Откровении» Мефодия Патарского о  приходе царя Михаила, под которым он подразумевал Второе пришествие Христа. Это учение показалось московским старообрядцам слишком опасным, и прежде всего потому, что «косой богослов» претендовал на то, что он «последний день и час знает», вследствие чего они «предали раздранию суемудренное его писание и огнем все сожгли без остатку», а из Москвы на Дон строителю старообрядческой Чирской пустыни Макарию, незадолго перед этим сменившему умершего Иова Льговского, отправили предостерегающее послание о Кузьме и его «листах», подписанное чернецами Ионой и Никифором [см. об этом: ДАИ, 1872, 133–134; Шашков, 1998].

В свою бытность в Москве Кузьма Косой попытался забрать у думного дворянина Петра Аврамова принадлежавшую ему девку-татарку, но тот выдал его патриарху Иоакиму, который после безуспешных увещеваний сослал Кузьму в монастырь Николы Чудотворца на Перерву. Оттуда ему удалось бежать, после чего он вновь вернулся на Медведицу.

Имя Кузьмы Косого в очередной раз всплыло после подавления стрелецкого восстания 1682 г. в Москве, когда на Дон хлынул новый поток беглых раскольников. Летом 1683 г. в Чирской пустыни, а затем в Черкасске и других донских городках и станицах неизвестные люди стали зачитывать подложную грамоту царя Ивана Алексеевича с просьбой к казакам о защите от боярских притеснений и «письмо на круглом листу», посвященное объяснению московских событий 1682 г. Схваченные казаками распространители «воровских писем» назвали «подлинных воров», которые эти письма им «дали и обманули», – все того же неугомонного Кузьму Косого и беглого московского стрельца Константина Леонтьева, живших при впадении речки Арчады в Медведицу. Обоих арестовали, но беглый стрелец взял всю вину на себя и «оправил» Кузьму, которого казаки отпустили. Уже в Москве на допросах выяснилось, что письма Константину Леонтьеву дал тяглец Басманной слободы Василий Симонов с товарищем своим Саввою Яковлевым Грешным (последний, задержанный в Нижнем Новгороде, признался под пыткой, что подложную грамоту писал он). Всех троих казнили [см.: ДАИ, 1867, 430–433; Лишин, 1891, 116–119; Шашков, 1993а].

Тем временем староверческое движение на берегах «молодца Дона Ивановича» неуклонно ширилось. Главной питательной средой для него становились беглые, число которых к 1686 г. составляло несколько тысяч человек. Только на Медведице стояло 17 укрепленных городков, в каждом из которых было от 12 до 20 куреней. Сходная картина наблюдалась на Хопре и в других местах. Грозные царские указы «воров и раскольников… перимать и разогнать и пристанища и крепости их разорить и пожечь… и заводчиков… перековав, прислать к Москве» не выполнялись, ибо даже часть казацкой старшины решительно выступила в защиту старой веры. Сумев в 1686 г. провести на казачьем кругу в Черкасске назначение войскового атамана Фрола Минаева руководителем Зимовейской станицы, направлявшейся в Москву, эти люди избрали на его место черкасского атамана Самойлу Лаврентьева, который был известен тем, что оказывал покровительство «преподобным отцам» Досифею, Феодосию, Пафнутию и другим лидерам донского старообрядчества и поддерживал связи с городками беглых на Хопре и Медведице [см.: ДАИ, 1872, 125–127, 138; Дружинин, 1889].

Вслед за сменой власти на Дону на короткий срок произошло возвращение к дониконовским церковным обрядам: весной 1687 г. настоятелем собора в Черкасске стал старообрядческий священник Самойла Манычский, а сама «старая вера» была признана казаками официальным исповеданием Дона. Поминания патриарха и царей на церковных службах были отменены. Приговор казачьего круга определил: «…сверх старых книг ничего не убавливать и не прибавливать, и новых книг не держать», а того, кто с этим не согласен, «побивать до смерти» [ДАИ, 1872, 17].

Вернувшиеся из Москвы Фрол Минаев и его сторонники были не в силах изменить сложившуюся ситуацию. К тому же круг вскоре постановил послать Минаева во главе верного ему казачьего отряда в Крымский поход, избавившись на время от тех, кто был настроен промосковски.

Формально казаки-старообрядцы готовы были «великим государям Петру и Ивану служить по-прежнему, и чтобы впредь на Дону было смирно». На деле же все было не так просто. Как признавался позднее на допросах лишенный священниче­ского сана Самойла Манычский, главные «в воровстве и в расколе заводчики» атаманы Самойла Лаврентьев, Кирилл Матвеев Чюрносов и Пахом Сергеев, «а с ними старцы Досифей, да Пафнутий, да Феодосей», еще в середине 80-х гг. XVII в. толковали текст Библии, изданной в Москве в 1663 году, «и такие слова, что в Библии писаны, он, роспоп, говорил и толковал с ними, а церковь-де костелом, а патриарха антихристом называли…». Рассматривая при этом двуглавого орла, изображенного на фронтисписе Библии, они называли орлом покойного царя Алексея Михайловича, а орлятами – нынешних царей Ивана и Петра, и толковали о их скорой погибели [см.: ДАИ, 1872, 187–188].

Произошедшая на Дону старообрядческая контрреформация вдохновила на активные действия уже знакомого нам лидера медведицких раскольников Кузьму Косого. Летом 1687 г. он и его единомышленники объявили о сборе казаков для вооруженного похода на Москву, отпавшую «во антихристово царство». Приезжавшим «из ближних станиц проведывать, какой у них на речке Медведице чинится сбор», было вручено обращение, написанное воронежцем Кузьмой Сидоровым, жившим со своими сторонниками в 50 верстах от укрепленного городка Кузьмы Косого. В нем, в частности, говорилось о том, что Второе пришествие Христа наступит в ближайшее пятилетие и ознаменуется расплатой с нечестивым миром [Дружинин, 1889, 271–273; Шашков, 1993б]. Сам Кузьма Косой и его товарищи также утверждали, что до конца света осталось только пять лет, что у них в горах на Медведице находится «царь Михаил» и что они не боятся «царей и войска и всей вселенной».

Обеспокоенная старшина послала к Кузьме Косому казаков с требованием приехать в Черкасск и объяснить причины подготавливаемого им похода. В конце августа 1687 г. Косой в сопровождении 600 вооруженных сторонников появился под Черкасском. Во дворе у Самойлы Лаврентьева он изложил старшине свое учение и призвал идти на Москву, но особой поддержки не встретил. Начались переговоры; между умеренно настроенными черкасскими казаками и людьми Косого стали вспыхивать ссоры, переходившие в вооруженные стычки. В это время из Крымского похода внезапно вернулось войско во главе с атаманом Фролом Минаевым. Кузьма Косой был схвачен, закован в цепи и отослан в Москву. Самойла Лаврентьев, Кирилл Чюрносов, Павел Чекунов и другие казаки-старообрядцы попрятались. Разбежались и сторонники Косого. При этом часть из них схватили, а оказавших сопротивление перебили [см.: Никольский, 1983; Зеньковский, 1995].

Вернувшийся к исполнению должности войскового атамана Фрол Минаев прежде всего велел произвести по всему Дону вторую после подавления восстания Степана Разина присягу на верность Москве. В церквах восстановили службу по новым книгам с поминанием царей и патриарха. Доставленный в Москву Кузьма Косой был подвергнут пыткам на дыбе и жжен огнем. 16 сентября 1687 г. его допрашивал сам князь В. В. Голицын. Не выдержав мучений, Косой вскоре после 30 сентября скончался [Дружинин, 1889; Клибанов, 1977].

Между тем московское правительство выставило донским казакам неслыханное требование: выдать на расправу атамана Самойлу Лаврентьева и других представителей старшины из числа его единомышленников, а вместе с ними староверческих священников. За это казакам цинично была обещана новая прибавка к жалованью. И наоборот, все, кто продолжал придерживаться раскола, жалованья лишались. Это вызвало негодование многих станичников. Требование Москвы было на казачьем кругу в Черкасске решительно отвергнуто: «для того, что наперед до сего никогда братию не выдавали».

Старообрядческую оппозицию, вновь одержавшую верх, возглавил атаман Кирилл Чюрносов, который стал готовить на весну 1688 г. поход на Волгу, а сам для отвода глаз возглавил Зимовейскую станицу и уехал в Москву. Вскоре он был здесь арестован по доносу промосковски настроенных казаков, сообщивших с Дона о готовящемся «на Низу и Украине воровстве, как при Стеньке Разине» [Николь­ский, 1983, 184–185]. После этого московское правительство вновь потребовало выдачи Лаврентьева, восьми казаков и пяти священников. И круг сдался… Атаманы стали в третий раз приводить казаков к присяге Москве и восстанавливать церковную службу по новым обрядам. Около полусотни упорствовавших были казнены. Спасаясь от репрессий, игумен Досифей и его единомышленники ушли на реку Куму. Одновременно начались военные действия сторонников Фрола Минаева против старообрядческого населения городков на Хопре и Медведице. Дольше всех держался, отбивая натиск отрядов атаманов Кутейникова и Аверкиева, медведицкий городок Кузьмы Сидорова. Пал он только 30 мая 1689 г. [см.: Шашков, 1993б].

А в Москве тем временем полным ходом шел розыск. Доставленные с Дона зимой 1688 г. в Посольский приказ главные «заводчики» мятежа и раскола, а также привлеченные в качестве свидетелей казаки Зимовейской станицы давали показания. По результатам следствия Самойла Лаврентьев, Кирилл Чюрносов, Павел Чекунов, Леонтий Белогородец и два бывших попа, Самойла Манычский и Прокофий, были приговорены к смерти и 10 мая 1688 г. казнены. Через две недели в отношении еще семи человек по царскому указу было велено, «учиня наказанье, а иным казнь по их винам, сослать в далные сибирские городы». Так, Пахом Сергеев и Федор Боярченок после наказания кнутом ссылались: первый – на Лену, в Якутский острог, второй – в Томск. Петру Смиренному Рыковскому, также битому кнутом, предстояло жить в Красноярске. Атаману Айдарской станицы Якиму Филимонову Кузовченку был «язык отрезан, и бит кнутом, сослан в Мангазею». Ивану Сапожнику тоже отрезали язык и сослали в Тобольск, «и велено ему быть у Сибирского и Тобольского митрополита под его началом». В один из сибирских городов направлялся атаман Назар Захарьев. Наконец, есаул Иван Рабынин был «без наказания сослан в Енисейской для того, что он во всем винился» [ДАИ, 1872, 210–213]. Уже 6 августа 1688 г. всех этих колодников доставили в Тобольск.

Согласно помете, сделанной 31 мая 1688 г. в деле о ссылавшихся в Сибирь донских казаках-старообрядцах, конфискованные у них «животы» и деньги предписывалось отослать за ними вслед [см.: ДАИ, 1872, 214]. Произошло это с изрядной задержкой. Так, Федор Боярченок получил свои «семь рублев» в Томске только 30 июня 1689 г. [Исторические акты, 1890, 63]. Более оперативно доставили на Лену шубу Пахома Сергеева вместе с грамотой, в которой было «велено его в Якуцком держать в великом бережении и давать ему кормец, чем мочно пропитатися» [РГАДА, ф. 214, оп. 1, кн. 1396, л. 394 об.]. Что потом стало с этой шубой – неизвестно, ибо сам Пахом Сергеев до Якутска так и не доехал: в Илимске воевода Е. Пятово оставил его «за болезнью. И жил-де он в Ылимску года з два, а ни в какой чин не поверстан». В 1690 г. «ехал в Якуцкой на воеводство столник князь Иван княж Михайлов сын Гагарин и зимовал Якуцкого уезду в Чечюйском остроге. И он-де, Пахомко, из Ылимского ездил в Чечюйской острог и бил челом, ему, князь Ивану, чтоб он отпустил ево к Москве за якуцкою казною». Несмотря на то, что «ево, Пахомка», предписывалось «ни для каких дел никуда не посылать и по ево челобитью не отпускать», Гагарин, отличавшийся патологической жадностью, распорядился (очевидно, за «посул») включить ссыльного атамана в состав отряда якутских служилых людей, возглавляемых сыном боярским Александром Хлевинским, которые везли ясак в Москву. Через год, 15 декабря 1691 г., в Сибирский приказ поступил донос о том, что на постоялом дворе вместе с якутскими казаками находится незаконно приехавший в столицу ссыльный Пахомка Сергеев. Его незамедлительно арестовали и поместили в приказе «в крепи». Было проведено расследование, после чего 4 января 1692 г. появился царский указ: «донского казака Пахомку Сергеева, который поиман на Москве… сослать в Сибирь на вечное житье в тот же город, в который он послан был наперед сего». Возвращавшимся в Якутск А. Хлевинскому с товарищами 1 февраля было велено забрать Сергеева с собой и «смотреть накрепко, чтоб он, Пахомко, з дороги не ушел и над собою какова дурна не учинил», и 3 марта, получив колодника «с роспискою», якутяне отправились в путь. А уже 19 марта в Сибир­ском приказе стало известно о его побеге.

Как показывали позднее в своей объяснительной челобитной А. Хлевинский и его казаки, «того-де колодника Пахомка везли они скована Ярославского уезда до Вокшерского яму. И на том-де яму, на постоялом дворе у Игнашки Тимофеева, ночною порою перевязывали они казенные возы… И в то-де время он, Пахомко, на том постоялом дворе был скован в ызбе. И ис той избы он, Пахомко, бежал окном, скован, неведомо куды. А по осмотру у той избы явился след санный – приезд знатной, неведомо кто по нему приезжал». Поиски беглеца успехом, судя по всему, так и не увенчались.

Обстоятельства этой истории подробно изложены в одной из книг Сибирского приказа, в которой, согласно ее заголовку, содержатся «Списки з дел, каковы присланы с Москвы из Сибирского приказу в дорогу на Верхотурье к думному дьяку к Данилу Леонтьевичю Полянскому и к дьяку Данилу Берестову Сибирского приказу с подиачим с Васильем Никитиным в прошлом в 204-м году, августа в 13 день. А списаны те списки по указу великого государя и по грамоте в нынешнем в 207-м году в Енисейску» [РГАДА, ф. 214, оп. 1, кн. 1225, л. 1]. Материалы, относящиеся к ссылке в Якутск Пахома Сергеева, его приезду в Москву, новой ссылке и последую­щему побегу, имеют в книге подзаголовок «Список с первого столпика» (л. 2–18 об.). «Список со второго столпа» (л. 19–358) и копии других документов (л. 359–870) посвящены якутскому сыску 1690–1695 гг. о злоупотреблениях местных воевод П. П. Зиновьева и князя И. М. Гагарина, который проводил тобольский дворянин Ф. Р. Качанов. Въедливость и неподкупность сыщика привели к тому, что он на три года и семь месяцев оказался со своими людьми в самой настоящей осаде на съезжем дворе в Якутске, которую организовал уже знакомый нам беззастенчивый взяточник и казнокрад И. М. Гагарин. Тут было все: и перестрелки, и штурмы, и вылазки, и смерть осажденных от цинги и голода… Чудом вырвавшись в Москву, Качанов представил молодому царю Петру Алексеевичу столь впечатляющий «компромат» на якутского воеводу и его родственников (двоюродные братья князя, И. П. и М. П. Гагарины, были в то время воеводами соответственно в Иркутске и Нерчинске), что это послужило одной из главных причем нового, теперь уже всесибирского сыска, возглавленного думным дьяком Д. Л. Полянским и дьяком Д. А. Берестовым [см. об этом: Зольникова, 1989; Пензин, Шашков, 1991]. 27 марта 1696 г. сыскная комиссия отправилась в путь, а 13 августа посланный вдогонку из Сибирского приказа подьячий В. Никитин передал в Верхотурье ее руководителям «столпы» с копиями вышеназванных документов. Позднее, уже в 1699 г., в Енисейске с этих копий был сделан по царскому указу еще один список, доставленный в Москву. Переплетенный в Сибирском приказе в виде книги, он остался в его архиве. Кроме того, в фонде Сибирского приказа хранится небольшой (на трех листах) фрагмент интересующего нас дела о донском атамане Пахоме Сергееве, касающийся его вторичный ссылки в Сибирь и побега с пути [см.: РГАДА, ф. 214, оп. 4, д. 199].

К характеристике енисейского списка 1699 г. следует добавить, что по его листам идет многократно повторяющаяся скрепа: «диак Данило Берестов». На первом листе после заголовка сделана приписка: «полстраницы порозжи». На пустом листе (1 об.) также имеется приписка: «страница порозжая». Текст копии публикуемого ниже дела о Пахоме Сергееве выполнен тремя почерками: л. 1, 10–11 об., 14–15 об. – один почерк, л. 2–9 об., 12–13 об. – другой почерк, л. 16 об.–18 об. – третий почерк. Л. 6 начинается с исправления: писец ошибочно продублировал предыдущие слова («тех колодников, Пахомка Сергеева с товарыщи»), после чего заключил их в квадратные скобки.

Текст документа публикуется по правилам, принятым при издании памятников второй половины XVI–XVII вв.: буква «ер» (ъ) в конце слов опускается, буквы, вышедшие из употребления, и буквенные обозначения цифр передаются знаками современного алфавита и арабскими цифрами. Титла раскрываются, выносные буквы вносятся в строку. Знаки препинания расставляются в соответствии с современными требованиями. Оставленное на л. 18 место для числа служилых людей, возвращавшихся в Якутск, дается отточием. Пропущенные в словах буквы восстанавливаются в квадратных скобках. Нумерация листов дела выделяется курсивом и приводится в тексте в круглых скобках.

В заключение считаем своим долгом выразить глубокую признательность А. В. Полетаеву за существенную помощь при подготовке данного документа к публикации.

Дело о незаконном приезде в Москву сосланного за раскол в Якутск донского атамана Пахома Сергеева, о его повторной ссылке в Сибирь и о побеге на обратном пути1

1691 г., декабря 15 - не ранее 1692 г., октября 4

( Л. 2) Список с первого столпика

В нынешнем в 200-м году, декабря в 15 день, в Сибирском приказе боярину князю Ивану Борисовичю Репнину с товарыщы извещал словесно московской стрелец Филка Еравиков, которой прислан из Якутцкого с отписки от Федора Качанова.

Сибирцы-де, якутцкой сын боярской Александр Хлевинской и казаки, которые присланы ж из Якутцкого за казною, вывезли из Сибири ссылного Пахомка Сергеева без указу великих государей. И ныне он, Пахомка, с тем с сыном боярским и с казаками стоят на постоялом дворе.

Под тем словесным изветом помета: 7200-го, декабря в 16 день, по указу великих государей боярин князь Иван Борисовичь Репнин сего извету слушав, приказал якутцкого сына боярского Александра Хлевинского и ссылного Пахомка Сергеева сыскать в Сибирской приказ и роспросить, а рухлядь ево переписать.

И якутцкой сын боярской, и ссылной человек в Сибирской ( л. 2 об.) приказ сысканы и роспрашиваны.

А в роспросе сын боярской сказался Александром, зовут Хлевинской. В  прошлом-де во 199-м году, в сентябре месяце, воевода Петр Зиновьев послал ево сь якутцкими казаками, всего десять человек, за казною к Москве. И он-де, Александр, с казною великих государей зимовали в Ылимском уезде на Горбове займище. Да близ-де того займища в Якутцком уезде, в Чечюйском остроге, зимовал столник и воевода князь Иван княж Михайлов сын Гагарин. И в прошлом-де во 199-м году, в марте месяце, а в котором числе – не упомнит, он, князь Иван, призывал ево, Александра, и якутцких служилых людей к себе и отдал им ссылного человека Пахомка Сергеева, и велел ево им взять с собою к Москве. А вместо ево, Пахомка, взял он, князь Иван, у них, Александра, казака Ивашку Алексеева и послал для писма в Якутцкой уезд на Илгу. А они-де, Александр с товарыщы, приехали в Ылимской и того ссылного привезли с собою, и в Ылимском жили недель с пять. И князь Иван Гагарин об отпуске того ссылного кь Еремею Пятово прислал отписку, а к ним, Александру с товарыщы, грамотку. И они-де, ( л. 3) Александр, поехали и того ссылного взяли и привезли с собою к Москве и ныне стали на одном дворе. А иных-де ссылных людей с ними никаких нет. А грамотка-де от князь Ивана Гагарина у него, Александра. И та грамотка взята к сему роспросу, а в ней пишет:

Позади роспросу пишет: к сему роспросу сын боярской Александръко Хлевинский руку приложил.

Приятелем моим Александру Костентиновичю, Алексею Ивановичю и со всеми вашими товарыщы. Бутте здравы на многия лета. А про меня похочете ведать, и я на службе великих государей в Чечюйском острошке по се число в телесне, а в души моей Бог весть. Да пожалуйте, о чем я вам говорил и приказал: взять донского атамана Пахома Сергеева c собою за казною великих государей к Москве. И вы бейте челом в Ылимском Еремею Ларионовичю, чтоб пожаловал, отпустил с вами за казною к Москве. А буде станет скаски прошать у вас, и вы ему дайте скаску, что я велел ево, Пахома, вам взять с cобою к Москве служилым ( л. 3 об.) человеком вместо отставного служилого человека, что отставил я в Чечюйску, а ево, Пахома, приказал вам с собою взять. Князь Иван Гагарин челом бьет.

Позади грамотки пишет: отдать в Ылимску служилым якутцким сыну боярскому Александру Хлевинскому с товарыщы, которыя посланы из Якутцкого за казною великих государей к Москве.

А ссылной человек сказался Пахомкою, зовут Сергеев. В прошлых-де годех, тому лет с пять, послан он с Москвы в сылку в Сибирь, в Якутцкой, с московскими стрелцами, а которого полку и с кем имяны – не упомнит. И московские-де стрелцы довезли ево до Тоболска, а ис Тоболска боярин и воевода Алексей Петровичь Головин послал ево, Пахомка, до Томского с тоболскими служилыми людми, а ис Томского послан он до Енисейска, а из Енисейска до Илимского с служилыми ж людми. И воевода-де Еремей Пятово оставил ево, Пахомка, за болезнью в Ылимском, и жил-де он в Ылимску года з два, а ни в какой чин не поверстан, и в Якутцком не бывал. И в прошлом-де во 199-м году ехал в Якутцкой на воеводство ( л. 4) столник князь Иван княж Михайлов сын Гагарин, и зимовал Якутцкого уезду в Чечюйском остроге. И он-де, Пахомка, из Ылимского ездил в Чечюйской острог и бил челом ему, князь Ивану, чтоб он отпустил ево к Москве за якутцкою казною, а в то-де число якутцкая казна, которая ныне привезена к Москве, зимовала в Ылим­ском уезде на Горбове заимке. И князь Иван Гагарин велел якутцким сыну боярскому Александру Хлевинскому и казаком, которые посланы за якутцкою казною в провожатых, ево, Пахомка, вместо казака Ивашка Алексеева сына Попова взять к Москве, а того Ивашка послал он, князь Иван, в Ылимской уезд для писма, а в которую волость или острог – не ведает. А об отпуске-де ево, Пахомка, писал он, князь Иван, в Ылимской к воеводе отписку да к якутцкому сыну боярскому к Александру Хлевинскому и х казаком грамотку. И воевода-де Еремей Пятово о пропуске ево, Пахомкове, дал ему из сьезжей избы подорожную за печатью маия в 1 день 199-го году. И он-де, Пахомка, сь якутцким сыном боярским с Александром Хлевинским и с казаками за якутцкою казною приехав к Москве, и стоит на постоялом ( л. 4 об.) дворе с ними вместе. А подорожная у нево, Пахомка.

Позади роспросу пишет: к сему роспросу Пахомка Сергеев руку приложил.

И та подорожная у него, Пахомка, взята к сему делу, а в ней пишет:

Лета 7199-го, маия в 1 день, по указу великих государей царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцев, отпущен за якутцкою великих государей соболиною казною к Москве в провожатых Пахом Сергиев вместо якутцких служилых людей, которые осталися в Ылимску и на Лене за болезнию – Ивашка Алексеева да Мелешка Тимофеева. И по городом столникам и воеводам и приказным людем ево, Пахома, за тою соболиною великих государей казною до Москвы сь якутцким сыном боярским с Александром Хлевинским пропущать без задержания. А ся проезжая дана из Ылимска по отписке столника и воеводы князя Ивана Гагарина. К сей проезжей великих государей царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича, всеа Великия ( л. 5) и Малыя и Белыя Росии самодержцев, печать земли Сибирские Ленского волоку Илимского острогу столник и воевода Еремей Ларионовичь Пятово приложил.

Позади подорожной пишет: смотрел Стенка Березовской.

А по справке в Сибирском приказе в столпу ссылных дел прошлого 196-го году написано: в прошлом во 196-м году, маия в 25 день, в указе великих государей ис Посолского приказу в Сибирской приказ за приписью дьяка Бориса Михайлова написано:

Великие государи цари и великие князи Иоанн Алексеевичь, Петр Алексеевичь, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцы, указали по писмам з Дону и по извету, и по подлинному свидетелству разколщиком и вором, донским казаком Пахомку Сергееву с товарыщы, семи человеком, учиня им наказанье, а иным казнь по их винам, сослать в далные сибирские городы. И наказанье, и казнь им учинено из государьственного Посолского приказу. А в какой им там службе быть и в какове крепости и бережении в сибирских городех их держать, о том учинить указ ( л. 5 об.) в Сибирском приказе боярину князю Ивану Борисовичю Репнину. А хто имяны донские казаки, и кому наказанье и казнь учинена, и в которые сибирские городы послать, и тому под тем великих государей указом роспись. А в росписи написано:

Пахомка Сергеев, бит кнутом, сослан на Лену.

И маия в 25 день по тому великих государей указу из Сибирского приказу Пахомко Сергеев с товарыщы в Сибирь посланы в Тоболеск, а ис Тоболска велено ево послать на Лену в Якутцкой с нарочными посылщики и вести с великим береженьем. А из Якуцкого ево, Пахомка, ни для каких дел никуда не посылать и по ево челобитью не отпускать.

И октября в 3 день писали к великим государем из Сибири, ис Тоболска, боярин и воеводы Алексей Петрович Головин с товарыщы: по указу-де великих государей колодники, донские казаки Пахомка Сергеев с товарыщы, в Тоболеск присланы августа в 5 день 196-го году. И они-де, боярин и воеводы Алексей Петрович с товарыщы, тех колодников, Пахомка с товарыщы, ( л. 6) по росписи, какова под грамотою, ис Тоболска послали в указные городы скованых с тоболскими детми боярскими и с провожатыми августа в 6 день.

А из Ылимского воевода Еремей Пятово для чего в Ылимску ссылного Пахомка задержал, к великим государем в Сибирской приказ не писывал.

И декабря в 16 день по указу великих государей и по помете на деле дьяка Афонасья Парфенова для переписки рухляди ссылного Пахомка Сергеева на Стретенскую улицу, на двор гостиной сотни Михайла Беляевского, ходил Сибирского приказу подьячей Матвей Маскин. И на том дворе сибирцы, якуцкие сын боярской Александр Хлевинской и казаки, которые с ним, Пахомком, приехали, указали на том дворе чюлан, и ис того чюлану вынесли две сумы, а сказали, что в тех сумах рухлядь ево, Пахомкова. А по переписке явилось:

Шубенка заячья, покрыта ролдугою.

Подушка ролдужья ж.

Исподишко одеялной, песцовой, ветх.

Шуба овчинная, под китайкою.

Полтретьи кошулки бельи, хребтовые.

Два портища камки да отласу, китайские.

Два ( л. 6 об.) остатка кутни даурской.

А у переписки якуцкой пушкарь Алешка Голиков сказал: те камки и отлас, и мехи, и остатки у него в закладе в десяти рублев. А заложил-де он, Пахомка, ему, Алешке, на реке Оби, а писма на тот заклад у него нет.

А в другой суме:

Пять белок.

Песец голубой.

Три конца китаек да с кафтана спорок китайчатой, ветх.

Шапка лисья. Окол лисей, бурой, дущетой. Тулья лапчетая, соболья, поношеная. Вершек бархатной, двоеморховой. А по осмотру знатно – на том вершке были петли, и спороты.

Рукавицы оленьи, шитые. В них шесть черенов рыбьих. Кожан налимей.

Рукавицы оленьи, наушки.

Ложешник. Трудоношка. Шиты шолком.

Вершек шапошной, суконной.

Да якутцкой же пушкарь Алешка да казак Васка принесли:

Конец китайки черной.

Шапку бархатную, вишневую. Окол лисей, красной.

А сказали, что та рухлядь ево, Пахомкова.

Да в той же рухляди явились:

Два ящика с писмами. А по переписке в тех ящиках 20 грамоток из сибирских городов разных чинов к людем, да в трех бумашках: в 2-х – 2 корешка, в третей – часть малая хлеба.

А ссылной Пахомка, смотря коренья ( л. 7) и хлеба, сказал: корешек-де один дал ему даурской казак на дороге на реке Кете и велел мазатца от опухоли. А как-де того даурского казака зовут и куды он рекою Кетью ехал, того он не знает. А другой-де корешек дал ему в Ылимску илимской казак Васка Ефремов, а сказал, что-де турецкой перец, и велел ему есть от животной болезни. А хлеб-де ему дал на реке Кете ж поп Перфилей для бережения, потому что-де тому попу того хлеба уберечь было негде. А сказал, что-де тот хлеб причасной. А которого-де тот поп монастыря, того он не упомнит, а тот-де монастырь на реке Кете ж. А ехал-де тот поп с ним, Пахомком, до Тоболска, и в Тоболску остался за челобитьем у митрополита. А того-де хлеба он, Пахомка, ему, попу, не отдал безпамятством, потому что-де он, поп, того хлеба у него не спрашивал.

Под допросом в помете пишет: 7200-го, декабря в 20 день, по указу великих государей боярин князь Иван Борисовичь Репнин, слушав извету и роспросных речей, приказал о указе о том ссылном выписать к ним, великим государем, в доклад. А до указу того ссылного держать в Сибирском приказе в крепи ( л. 7 об.) и велеть ево беречь накрепко. А рухлядь, которая явилась по переписке, отдать с роспискою.

Позади росписи и допросу пишет: по сей росписи Пахомко Сергеев рухлядь принял и росписался, и к скаске руку приложил.

 <