История христианской церкви на Дону и Кавказе (применительно к собы­ти­ям даже Нового времени) нередко получает в современной научной лите­ра­ту­ре пророссийское (читай – прогосударственное) освещение. Создается впечатле­ние, что «нео­го­су­дарст­венники» от науки упор­но не желают замечать схолас­ти­ческой при­ро­ды такого подхода, при котором позиция самих людей, участников истори­ческого процесса, объявляется производной от интересов госу­дарства, его институтов, каким, несомненно, являлась в Российском государстве (даже в доимперский период) и Церковь. С другой стороны, казачество нередко объявляется проводником российских интересов в регионе, а это, в свою очередь, существенно обедняет концептуальное наполнение истории степей Дикого поля, долгое время являвшегося «образчиком» фронтирного прос­транст­­­ва. А между тем продвижение России на Юг, в причерно­морс­кие степи, наталкивалось на активное сопротивление не только могущественной Османс­кой империи, Крымского ханства, Польско-Литовс­кого государства, но и самого казачества, особенно донского и запорожского.

Следовательно, изучение заявленной проблематики имеет прямое отноше­ние не только к дискурсу казачества, но также к дискурсу империй. Дело в том, что казачество являлось активным игроком на поле двух, как минимум, сложных пограничных зон (Причерноморская степь и Кавказский узел) вдоль евроазиатских границ, где, по мнению А. Рибера, три или более имперские державы соперничали друг с другом за влияние или прямой контроль. Он также говорит о том, что конфликты, участниками которых являлись эти люди с «сомнительной политической лояльностью», не могли не влиять на спо­соб­нос­ть империй управлять своими границами, а это являлось одним из факто­ров их (империй) долговечности[1]. Другой видный западный ученый, А. Каппе­лер, рассуждая о типологии методов интеграции Россией новых территорий, пишет о зависимости таковых от отличий экономики, социальной структуры, поли­ти­чес­кого порядка, культуры и религии новых областей и их населения от Рос­сии и русских»[2].

В фокусе данной работы – религиозная жизнь и сознание казачества Дона и Северо-Западного Кав­каза в Новое время – в период от церковного раскола до ликвидации Крымс­кого ханства, терри­тория которого, по авторскому убеждению, являлась в XVIII в. достаточно привле­ка­тельной для религиозных нонконформис­тов – старооб­рядцев. Вместе с тем очевидно, что статья носит постановочный во многом характер, несмотря на то, что автор уже публиковал отдельные результаты комплексного изучения масштабной научной проблемы – «Казачество Дона и Северного Кавказа во взаимоотношениях с мусуль­манс­ки­ми государствами Причерноморья[3]. Отрадно, что в новейшей историогра­фии появляется все больше исследований[4], в которых исследуются различные аспекты рели­гиоз­ной жизни донского казачества на рубеже XVII–XVIII вв., те события, которые опосредованно привели к появлению донских казаков на Кав­­казе, в т.ч. Ку­ба­ни. Причем, что крайне важно, вслед за этими событиями на «карте» местных казачьих войск появилось еще одно – Кубанское (ханское) ка­зачье войско, в предыстории которого отчетливо выделяется т.н. «донекра­совс­кий период»[5].

Во второй половине XVII в. к основаниям противостояния донского казачества с Московским государством добавилось еще одно – неприятие каза­ка­ми никоновских преобразований, поддержанных царизмом. Недаром в од­ном из старообрядческих произведений писалось о том, что у зверя Апока­ли­пси­са два рога – Никон и царь Алексей Михайлович. Примечательно, что сте­­пе­нь этого противостояния, очевидно, могла усилиться в связи с тем, что в цер­­­­ковном отношении Земля Донская ведалась Московским патриархом, связи с которым, и наоборот, осуществлялись по преимуществу через Посольский приказ[6].

Процессы бегства на Дон старообрядцев из России, агитаторской деятель­ности здесь т.н. «расколоучителей» получили достаточно основательное осве­ще­­ние в клас­сической работе В.Г. Дружинина, поэтому нет нужды в отсутст­вие новых источников подробно останавливаться на описании событий «рас­кола на Дону». Другое дело, что малоизученной остается проблема мотивации бегст­ва на Дон новых его насельников, а также решения части донского каза­чест­ва покинуть край ойкумены христианского мира и переселиться в пространство мусульманского мира.

Представляется, что определенную помощь исследователям в состоянии оказать инструментарий семиотики, в частности, система бинарных оппо­зи­ций, «характеризующих структуру физического, психического и соци­аль­ного ми­ров»[7]. Можно согласиться с Б.А. Успенским в том, что пространст­во в древ­не­русской литературе и, конечно, сознании средневекового человека, мысли­лось в ценностных категориях, а «те или иные земли расценивались как чистые и нечистые, праведные и грешные. <…> При этом ад и рай также мыслились в пределах географического пространства: их в принципе можно было посетить»[8]. В том же ключе рассуждает Ю.М. Лотман: «…движение в геогра­фическом пространстве становится перемещением по вер­тикальной шкале религиозно-нравственных ценностей, верхняя ступень ко­торой находится на небе, а нижняя – в аду»[9]. Таким образом, все пространст­во вполне «естествен­но» делится в сознании адептов на «чистое» и «нечистое».

Церковный раскол привел не только к росту эсхатологических ожиданий, но, очевидно, к смене парадигм в оценке России как «святой», «чистой», «бе­лой». Активная деятельность на Дону т.н. «расколоучителей», безусловно, спо­собст­во­вала формированию и распространению в регионе идеи о том, что «свет­лая Росия потемнела, а мрачный Дон воссиял и преподобными отцами на­полнился, яко шестикрыльнии [серафимы] налетеша»[10]. Россия же была объяв­­лена «уде­лом Антихриста», а гонители ревнителей старой веры, «гони­мых христиан, Христа в себе носящих», превратились в «работающих сата­не»[11].

Часть казачества все же оказалась втянутой в поле «религиозных войн на Дону» конца XVII в., причем казаки-старообрядцы временно даже захватили власть в Войске Донском[17]. Более того, поддерживаемый новыми войсковыми властями, один из вождей донского «раскола», К. Чурносов, «выдвинул идею церковной автономии Дона и выборов "особого патриарха или епископа"»[18]. Потерпев в итоге поражение, донские казаки, в т.ч. старообрядцы, бегут на юг и юго-восток, в различные области Кавказа – как северо-западную (Кубань), так и севе­ро-восточную (напр., владения Тарковского шамхала).

Говоря о мотивации бегства казаков на Кавказ, подчеркну мысль проф. Н.А. Мининкова о том, что на пути сближения донских казаков с татарами и турками лежали серьезные препятствия, в т.ч. основания психоло­гического свойства, подкрепляемые многолетней традицией. Тем вниматель­нее ученые должны отнестись к анализу противостояния, разыграв­ше­гося между донскими казаками, вытесненными на Кавказ и казаками, оставшимися на Дону. Накал событий был таков, что казаки-«изменники» с поразительным упорством убивали царских посланцев – дело дошло до того, что «верные» донские казаки отказы­ва­лись исполнять царские повеления о передаче, например, аграханским казакам, грамоты с лестными предложени­ями. Обращает на себя внимание способ погребения казаками Кавказа убитых ими «недругов» – утопление трупа в воде. Рабочая гипотеза автора состоит в том, что вполне вероятна связь этих действий с культом «заложных покойни­ков», поскольку умерших неестественной (насильствен­ной) смертью «мать сыра-земля» отказывалась принимать. Поскольку по ряду представлений восточных славян на дне водоема находится ад и вообще вода – та стихия, с помощью которой можно отправить покойника на тот свет, то такая «забота» о душах «заложных покойников» лишний раз свидетельствует о психическом напряже­нии в среде казаков-нонконформистов.

Еще одно предварительное суждение выскажем в контексте объяснения причин появления в конце XVII в. и постоянного пополнения в XVIII в. на территории Крымского ханства славянских сообществ, включая казаков. Во-первых, необходимо сказать о том, что «монолитность» противостояния «казачь­его мира» мусульманскому присутствию в регионе – исторический и исто­рио­графический миф. Образы «чужого» всегда шире образа «врага» и здесь необходим новый взгляд на проблему, например, изучение исторических пред­ставлений татар и русских друг о друге[19]. Уже в конце XVII в. в турецкий Азов перебегают отдельные казаки с Дона, принимающие мусульманство и по­лу­­чающие со стороны бывших едино­верцев уничижительное прозвище «ах­ри­ян». А на представителей южнорусских властей во второй половине XVII в. воз­ла­галась обязанность ловить воровских людей, бегущих не только на Дон, но и в Крым[20].

Очевидно, что многочисленные факты из жизни пористого межгра­нично­го пространства (фронтира) России и Крымского ханства во второй поло­вине XVII в. позволяют ставить ряд вопросов, явно «неудобных» для многих представителей т.н. регионального подхода. В частности, зримо насущной пред­ста­ет постановка вопроса о связи христианского восприятия юга и востока (в их «противостоянии» северу и западу) с направлениями поиска земли обето­ван­ной (шире – рая) и историческим процессом освоения Северного Кавказа «древ­ле­­православными христианами», в т.ч. казаками. В качестве очередного предварительного вывода можно сказать, что старообрядцы, в т.ч. казаки, ско­рее всего осознанно бежали на территорию Крымского ханст­­ва, где от­сутст­вовала проблема скрытого отправления культа, доброволь­но-принуди­тель­ного перехода в «никонианскую веру», где, как оказалось впоследствии, довольно успешно решалась проблема «законного» священ­ничества. Ярчай­шим приме­ром такого процветания под «зелеными знаме­на­ми» Крыма и Ос­манс­кой импе­рии предстает, в частности, социальная, в т.ч. религиозная, жизнь кубанских каза­ков-некрасовцев, верноподданных крымских Гиреев[21].

Представляется, что в восприятии православными земли кубанской, как части «нечистого» Крымского ханства, происходит мена: «нечистое» (в смыс­ле – иноверное, мусульманское) пространство становится «чистым» (напри­мер, на основании «незараженности» его «никонианской ересью»). И, напро­тив, признаки «нечистого» пространства приобретает Земля Донская. Вполне вероятно, что уже первые группы казаков Кубани (исторически – выходцы с Дона) рассматривали Кубань в качестве своего нового Исхода (в смысле – нового Начала) – недаром кумские казаки, отступая на Кубань в 1692 г., решились взять с собой тело своего духовного вождя – Досифея[22], что, кстати, вполне укладывается в нормы религиозного поведения православных. Уже в первой трети XVIII в. в среде «потенциальных беглецов» из России крепнет убеждение в том, что «на Кубани староверят и за старую веру не гонят»[23]. На Кубань бегут терские, донские, уральские казаки, выходцы из великорусских губерний, находясь во многом под «впечатлением» религиозного благоденст­вия на территории ханства кубанских казаков. Не последнюю роль в развитии процесса «сманивания» староверов на Кубань опосредованно сыграл в середи­не 1750-х гг. «лжеепископ Анфим», когда на Кубани активизируется церков­ное строительство и, возможно, был построен монастырь[24]. По нашему мне­нию, в данном случае можно даже говорить о новом этапе в истории Древле­православной (старообрядческой) церкви на Северном Кавказе второй поло­вины XVII в. – XVIII вв.

[1] Рибер А. Сравнивая континентальные империи // Российская империя в сравнительной перспективе: Сб. ст. / Под. ред. А.И. Миллера. М., 2004. С. 54–57.

[2] Каппелер А. Формирование Российской империи в XV – начале XVIII века: наследство Руси, Византии и Орды // Там же. С.101.

[3] Сень Д.В. 1) «Войско Кубанское Игнатово Кавказское»: исторические пути казаков-некрасовцев (1708 г. – конец 1920-х гг.). Краснодар, 2002. Изд. 2-е, испр. и доп.; 2) Кубанское казачество: условия пополнения и развития (К вопросу о генезисе и развитии ранних казачьих сообществ) // Социальная организация и обычное право: Мат-лы научной конференции (г.Краснодар, 24–26 августа 2000 г.). Краснодар, 2001. С. 193–214; 3) «У какого царя живем, тому и служим…» // Родина. Российский исторический иллюстри­рованный журнал. 2004. №5. С.73–76.

[4] Боук Б.М. К истории первого Кубанского казачьего войска: поиски убежища на Северном Кавказе // Восток. 2001. №4. С. 30–38; Мининков Н.А. К истории раскола Русской Православной Церкви (малоиз­вестный эпизод из прошлого донского казачества) // За строкой учебника истории: Уч. пос. Ростов н/Д., 1995. С.26–46.

[5] Усенко О.Г. Начальная история Кубанского казачества (1692–1708 гг.) // Из архива тверских историков: Сб. науч. тр. Тверь, 2000. Вып. 2. С.63–77.

[6] Дружинин В.Г. Раскол на Дону в конце XVII столетия. СПб., 1889. С.54.

[7] Подосинов А.В. Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М., 1999. С.501. См. также в книге, напр. с.501–536.

[8] Успенский Б.А. Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале «Хожения за три моря» Афанасия Никитина // В кн.: Успенский Б.А. Избр. тр. М., 1996. Т.1. С.381.

[9] Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Труды по знаковым системам. Тарту, 1965. Вып.2. С.210–211.

[10] Дополнения к Актам историческим, собранным и изданным археографической комиссиею. СПб., 1875. Т.12. Док. №17.

[11] Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые Братством св. Петра митрополита / Под ред. Н. Субботина. СПб., 1885. Т.7. С.231.

[12] Дружинин В.Г. Указ. раб. С.78.

[13] Цит по: Боук Б.М. Указ. раб. С.31.

[14] Успенский Б.А., Лотман Ю.М. Отзвуки концепции «Москва – третий Рим» в идеологии Петра Первого (К проблеме средневековой традиции в культуре барокко) // В кн.: Успенский Б.А. Избр. тр. М., 1996. Т.1. С.127.

[15] Успенский Б.А. Восприятие истории в Древней Руси и доктрина «Москва – третий Рим» // В кн.: Успенский Б.А. Избр. тр. М., 1996. Т.1. 93.

[16] Миллер А. Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования. М., 2006. С.14–32.

[17] Мининков Н.А. Указ. раб. С.35–38; Дружинин В.Г. Указ. раб. С. 129–150.

[18] Мининков Н.А. Указ. раб. С. 38.

[19] Зайцев И. Между Москвой и Стамбулом. Джучидские государства, Москва и Османская империя (начало XV – первая половина XVI вв.). М., 2004. С.187–203.

[20] Глазьев В.Н. Власть и общество на юге России в XVII веке: противодействие уголовной преступ­ности. Воронеж, 2001. С.276.

[21] Сень Д.В. «Войско Кубанское… С.80–112.

[22] Дружинин В.Г. Указ. раб. С. 211–212.

[23] Дмитренко И.И. Сборник исторических материалов по истории Кубанского казачьего войска. СПб., 1896. Т.1. С.67.