Здесь ароматный воздух и ключевая вода - все исполнено целебной силы. Здесь даже туманы полезны для  здоровья. Лечебные туманы приходят странно. Вдруг, непонятно почему, в лесу начинают дымиться какие-то отдельные деревья. Они будто выдыхают пар, который сгущается, колышется и расползается. Деревья не связаны между собой, они растут в разных уголках леса. Со стороны, наверное, кажется, что в лощине задымили костры. Их все больше, больше. Потом туман закрывает лес, плотно укутывает его вместе со всем содержимым. Внутри тумана жизнь продолжается, но другая. Ни пространство, ни время ничего больше не значат: невозможно никуда спешить, и не видно дороги. Тихо и бело. Стоянка души. Вне суеты, вне жизни. Как будто оказался в какой-то заколдованной стране. Это Хвалынск.

Городок на Волге, окруженный дугой меловых гор, где уютно можно прожить целую жизнь, вдыхая аромат яблок, которыми Господь наградил Хвалынск в превеликом изобилии. Яблоки здесь такая же важная экспортная статья, как алмазы для Якутии или нефть для Саудовской Аравии.

На гербе города можно было бы изобразить румяное, сочное яблоко. Но в те времена, когда герб создавался, основным занятием хвалынцев было рыболовство. Поэтому на гербе города, как в пруду, плавают рыбины. Всего их пять. То ли осетры, то ли стерляди. Сверху три, соединяясь хвостами в точку, а снизу еще две, покрупнее, плывущие параллельно друг другу. Хотя это, конечно, не при­ходило на ум герольдам ека­терининской эпохи, но удиви­тельным образом рисунок герба напоминает о древле-православном крестном зна­мении - о двуперстии. Два перста, протянутых во изображение Богочеловека Христа, и три перста, соеди­ненны во имя Троицы.

Хвалынск был создан и на­селен старообрядцами.

Его следовало бы считать правнуком Ветки. После Ветки, Стародубья и Иргиза здесь вко­ренились древние иноческие традиции, здесь умножилось старообрядческое священство. Хвалынские обители, знамени­тые Черемшанские монастыри, превратили маленький волж­ский городок в укрепрайон ста­рой веры.

Времена были гонительные. За веру нужно было постра­дать. Не прошло и 75 лет после того, как Екатерина Великая призвала старообрядцев, бе­жавших за границу, «поселясь в России, пожить спокойно и в благоденствии в пользу свою и всего общества», как ее внук, Николай I, перечеркнул обяза­тельства своей бабки. По его указу стали посягать не только на осьмиконечные кресты, дораскольные книги и иконы ста­ринного письма. Ловили попов, даже детей у старообрядцев начали отбирать, чтобы крес­тить в никонианских церквах и воспитывать в новой вере.

А на том берегу Волги, не­много ниже по течению, на Иргизе, за три месяца до того события, о котором мы хотим рассказать, разгромили Средне-Воскресенский монастырь.

Руководить прибыл из Сара­това сам губернатор Степанов. Дело было в начале марта, на двадцатиградусном морозе. Иноки затворились в монасты­ре, пели молебен. Вокруг обите­ли встали старообрядцы не­скольких окрестных сел, живой стеной преграждая путь нико­нианским священникам. Каза­кам была дана команда разо­гнать народ нагайками, но крестьяне терпели и продолжа­ли стоять, даже получая крова­вые раны. Тогда в дело вступили пожарные, которые стали поли­вать толпу водой из пожарных рукавов. Лед склеивал, сковы­вал, придавливал. Но и тогда ни­кто не побежал. Через двадцать минут дело было кончено: сара­товский генерал-губернатор лично исполнил указание Нико­лая I о переводе иргизских мона­стырей в единоверие. «Указывая на груду полумертвых тел, буду­щую единоверческую паству, генерал весело предложил при­ехавшим с ним саратовским свя­щенникам: "Ну, господа отцы, извольте подбирать, что види­те», - так описал финал этой ис­тории Н. Никольский в «Истории русской Церкви"».

Но единоверческой паствы не получилось. Выжившие бе­женцы хлынули в Хвалынск.

Как раз в то время, а именно весной 1837 года, император Николай I соизволил, чтобы его сын и наследник престола вели­кий князь Александр Николае­вич отправился в путешествие по России. Прекрасная возмож­ность для будущего царя свес­ти личное знакомство со стра­ной, а ее обитателям - выразить безграничное чувство любви к своему монарху. «Государь дал праздник России, он послал своего сына», - воскликнул поэт Василий Андреевич Жуковский, которому нашлось место в сви­те  цесаревича.   Путешествие вызвало восторженные чувства и у самого Александра. Спустя месяц после отъезда из Санкт-Петербурга он писал отцу: «Я точно не знаю, как благодарить тебя, милый папочка, за то, что ты прислал меня сюда, ибо пре­бывание мое здесь принесло и жителям и мне душевную ра­дость».

Когда царь читал это пись­мо, поезд наследника, состоя­щий из семи колясок и дорме­за, запряженных шестерками лошадей, в сопровождении троек перекладных, скакал уже по Сибири. Пресс-служба регулярно готовила донесе­ния. «Северная Пчела» печата­ла репортажи. Из них следова­ло, что великий князь своим безмерным обаянием очаро­вывал целые города и губер­нии. Триумф приближался.

В такие исторические мо­менты, даже если и случались на пути какие-либо мелкие неприятности, современники проглатывали их, как арбуз­ные косточки, не замечая. Тем более что далеко не о всех де­талях путешествия сообща­лось. А теперь уже все и забы­лось окончательно.

Так, о некоем происшествии в Хвалынске мало известно и поныне. Происшествие это вы­звало досаду будущего импе­ратора Александра II и стало причиной изменения ближай­ших планов его путешествия.

В карандашных записях на скорую руку, которые вел В. А. Жуковский во время путеше­ствия (опубликованы с сокра щениями в журнале «Русская старина» за 1902 г.), читаем:

«Июнь 25. Переезд из Сим­бирска в Хвалынск...

Приезд ночью в Хвалынск. Три довольно крутые горы. Ароматный запах. Хвалынск, довольно опрятный город».

Для постоя великому кня­зю отвели самый лучший в го­роде дом. Жуковский записал: «Дом: в окна деревья. У хозяи­на хорошие фрукты».

В Хвалынском историчес­ком музее сохранились запис­ки местного художника Льва Алексеевича Васильева (Ради­щева), из которых можно уз­нать, что дом принадлежал его деду, купцу Льву Кузьмичу Ми­хайлову.

Этот купец был тем, кого журналисты в других случаях обычно причисляют к «столпам общества», но применительно к старообрядцам именуют не иначе как «раскольничьими ту­зами». В Хвалынске их было не­мало - Михайловы, Кузьмины, Пономаревы...

Некоторые детали поездки цесаревича были восстановле­ны в местной печати. Пользу­ясь дневниками Жуковского и другими свидетельствами, сде­лал это Константин Игнатье­вич Хапилин. Вот что он писал: «В действительности, Кузь­мины и Михайловы были одним родом. Их прабабкой была Ека­терина Дементьевна Мыльнико­ва, оказавшаяся в петровские времена среди беглых стрель­цов-староверов в соседнем с Хвалынском селе Сосновая маза. У Мыльниковых нашел при­ют и беглый старообрядец из подмосковных Гуслиц Кузьма Михайлов. Стал их зятем. Его же потомки получили в наследство свои дома и... свои фамилии.

В их домах и остановились на­следник со своей свитой. Они планировали наутро посетить знаменитые Черемшанские мо­настыри, но это посещение не состоялось. Великий князь сроч­но покинул Хвалынск за несго­ворчивость купца Михайлова, за его нежелание отказаться от ста­рой веры, несмотря на обещан­ное дворянство и заверения об устройстве дочери в Смольный институт благородных девиц.

Случилось невиданное: не­подкупным оказался купец!»

Этот поздний разговор меж­ду будущим императором и купцом нетрудно себе предста­вить. Александр сидит на хо­зяйском месте в гостиной, пе­ред ним ваза фруктов. Позади Александра некоторые свит­ские. Хозяин дома стоит в центре, а за его спиной, потупившись, стоят старшие сыновья. 

-  Ну, что ж, братец, - продолжает начатую беседу цесаревич. - Мы видим, ты человек разумный, верноподданный слуга своего Государя, и пора, знать, тебе оставить свои раскольничьи предрассудки и присоединить к нашей православной церкви. Этим ты много обрадуешь своего Государя и меня!

- Простите, Ваше импраторское ское Высочество, но разве это в моих силах! Как я могу оставить  веру, в которой и рожден был? 

 - Ну, если это не в твоих силах, то, значит, в моих силах. Нет более для меня приятной задачи, чем помогать соединению наших поданных с матерью-церковью. Ведь я о спасении твоей души по-христиански хлопочу. Ты должен меня послушать! Пойми, братец, хватит упрямиться! В девятнадцатом веке уж нет более места темно­му невежеству раскола. Это, ка­жется, всякому более-менее ра­зумному человеку видно. Подумай сам.

 - В делах спасения на свой ум понадеяться было бы слишком ненадежно, Ваше Высочество!

- Ненадежно... Вот я тебе и помогу. Мне ты веришь? Своему Государю? Если ты не хочешь решать своим умом, то должен послушаться, когда я тебе скажу.

- Опасаюсь оставить веру отцов своих, в которой оные    спаслись и Царствия Божиего сподобились.

-  Да неужто я, по-твоему не спасаюсь?!

- Сего я никак не говорю-с и - отнюдь не смею думать даже. Я этого никак знать не могу. Только многие Вашего Императорского Высочества благородные   предки  до   Никона-патриарха благочестивое житие пожили, и Богу угодили, и сейчас вместе с ангелами за Вас молятся именно двумя перстами. И мы так же за Вас и за Государя молимся...

Еще пять минут такого разго­вора, и Александр стал смотреть на Кузьмина, как только может глядеть русский император раз­ве что на распоследнего жида. В наступившей тишине флигель-адъютант Юревич, или Симочка, как звали его в царской семье,  уголком рта очень тихо, но очень внятно произнес:

- Пшел вон, купчина!

Впрочем, мы не настаива­ем на том, что разговор шел именно в этом ключе, однако цесаревич Александр, испол­няя волю императора Нико­лая, действительно, одной из важных целей своего путеше­ствия считал «уврачевание раскола». «Быть может, посе­щение великого князя будет со временем считаться эрой в сей стране, погрязшей в зако­ренелых предрассудках само­го упорного раскола, эрою на­чала православия», - писал в письме своей жене флигель-адъютант С. А. Юревич (пись­ма опубликованы в 1887 г. в журнале «Русский Архив»),

Незадолго до приезда в Хвалынск в другом старооб­рядческом городе, в Ураль­ске, наследник престола лич­но заложил камень в основание первой новообрядческой церкви. «В Уральске много церквей, но все старо­обрядческие», - писал об этом все тот же Юревич.

Так что же случилось в Хва­лынске? Город оказался не только с ароматным запахом, но и с крепкой верой и с насто­ящим характером. Нашла коса на камень. Великий князь полу­чил твердый отказ. На следую­щее утро - срочный отъезд, никакой культурной программы. Все по боку!

Видно, Александр не стер­пел купеческого «своеволия».

«26 июня, - записывает Жу­ковский, - переезд из Хвалын­ска в Саратов... При выезде из города с од­ной стороны Волга, с другой уже пески, известковые хол­мы далее. Дорога идет вдоль правого или нагорного бере­га Волги. По ту сторону Волги на самом берегу прекрасная роща. С этой стороны: доро­га через сад, жилища иргизских раскольников, грустные крики».

Грустные крики, должно быть, доносились из Черемшанских монастырей, где все еще оплакивали жертв погро­ма, учиненного на Иргизе.

Сегодня в городском историческом музее нет экспозиции, посвященной старообрядческому прошлому города. В одном из зальчиков в углу стоит узкий шкаф, в быту называемый пеналом, в нем на полочке и собраны кое-какие доказательства старообрядчества*. Это все. Гораздо больше повезло пестрым рыбам далеких южных морей, им отведена площадь, в сотни раз большая.

К своему старообрядческому прошлому нынче город относится снисходительно-насмешливо. Будто стесняется своего происхождения. Общее мнение, что старообрядчество - это темнота, невежество, косность. Что это удел древних старух, доживающих свой век. Откуда взялось это   мнение в городе, который почти весь вышел из старообрядческой купели, - нам не понять, разве что цесаревич Александр, срочно покидая Хвалынск, оставил здесь его семена.

Поэтому в городском музее вы не узнаете о том, что из че­тырнадцати храмов Хвалынска двенадцать были старообрядче­скими, о том, что здесь проходи­ли поволжские и всероссийские соборы и съезды старообрядцев, что здесь просияли святостью истинные анахореты и были по  гребены шесть епископов. Что здесь в юношеские годы жил Афанасий   Кочуев,   которому Господь вложил мысль о восстановлении архиерейского чина за границей России. Так была создана Белокриницкая иерархия, но Афанасий всего этого уже не увидел. Он заплатил за свою идею пожизненным заключением. Но мало кто знает, что он был нареченным сыном тех самых купцов Кузьминых-Михайловых, которые даже царям могли отказать.

Возможно, чтобы лучше понять Хвалынск, надо покинуть скрипучие музейные комнаты и просто погулять по нему. От старого времени в Хвалынске сохранились не отдельные дома, даже не центральные кварталы, а целых полгорода. Здесь есть чему подивиться - и чинности купеческого домостроения, и кованому крыльцу парадного входа, и деревянным наличникам. На наличниках изображены три свечи - это местная традиция,  которую еще сохраняют. Три свечи как напоминание о Боге, о Том, Кто дал нам свет. Кисейные, ситцевые, тюлевые занавески. Цветы в палисадниках, цветы на подоконниках.   Домовитость устоявшейся жизни. Побывав в разоренных Черемшанских монастырях, обезображенных и проданных, мы отправились посмотреть и на кладбище. 

В городе их несколь­ко. Старообрядческое находит­ся на горе под названием Ка­ланча. Это самая высокая точка в окрестностях города.

Удивление вызвало, что до­рога туда, или, как говорится, последний путь, начинается в городе со стрелки-указателя «Свалка мусора».

Дороги бывают разные. Одни похожи на стальные тросы, кото­рыми привязаны друг к другу го­рода и целые страны. Есть и та­кие, которые больше похожи на розовую ленточку, упавшую из волос на траву. Наша дорога бы­ла крива и горбата и покрыта гли­няными шлепками. Она подни­мается вверх по бетонным плитам, потом, выбившись из сил, превращается в грунтовку, и, наконец, от нее остается только колея, изъеденная промоинами.

Почти на самой вершине Ка­ланчи, где нет деревьев, зато так много неба, стоят осьмико-нечные кресты. Их мало, они раскиданы далеко друг от дру­га, они ослабели и покосились, но еще стоят! Как остатки той крестьянской толпы, что защи­щала иргизский монастырь. Мы из тех, кто любит бро­дить по старым кладбищам. Нет, не для того, чтобы нару­шить покой могил, а для того, чтобы самим набраться покоя, привести в порядок мозги, сде­лать инвентаризацию чувств. На кладбищенских аллеях по­сещают не просто мысли, а ду­мы, здесь легко вспоминать былое, здесь хочется говорить правду как под присягой.

Здесь как в храме - чувству­ешь, что стоишь перед лицом Великого и Непостижимого.

Хвалынское кладбище по­ставило нас перед лицом фак­та: как же туп, бессмыслен и скотоподобен может быть че­ловек. Дым со свалки, где по­стоянно жгут что-то, был, как водится, горек. Порой он за­стилал кладбище, раскинувше­еся на ровном плато как поле битвы. Здесь и в правду была битва. Осколки разбитых и опрокинутых могильных памят­ников. Куски мрамора и грани­та среди некошеной травы.

Какой Мамай здесь про­шелся? Неужели местный, хвалынский?

На одном из обломков со­хранилась фамилия человека, некогда погребенного и опла­канного здесь. Ни его чина-звания,   ни  имени-отчества, только кусок темного гранита с единственным словом, об­ращенным вверх: ШАБАЛИН**.

Целый рой мыслей пронесся в голове. Почему, для какой це­ли Господу было угодно, чтобы имя этого человека осталось нетронутым, когда кругом всё разгромлено? Что это был за человек? Великий грешник или великий праведник? Ничего не осталось от него: ни могилы, ни памяти, только буквы, за­чем-то смотрящие в небо.

Эти семь букв - кому они предназначены?

Какое отношение имеет это к нам? Чему должно научить?

Горькие мысли терзают ду­шу. Отсюда, с Каланчи, откры­вается всеохватная панорама Хвалынска. Он по-прежнему такой же маленький, домови­тый, как был и век, и два назад. Окружающие горы не дали разрастись новым кварталам. Он вроде бы все тот же, но те­перь мы точно знаем, что в главном - уже не тот.

Б этот полуденный час Хва­лынск казался пустым, будто неживым. Из порта не доносит­ся ни звука. Неживая Волга за­легла возле города. Баржа, как сучок в доске,  неподвижно торчала посредине реки. Раз­моренный зноем спокойно дремлет городок, во сне мечта­ющий об инвестициях и бога­тых иностранных туристах. Его сон не омрачают видения руин скитов и монастырей, которые в давние годы давали смысл всему его существованию. Дре­мотные мечтания не прерыва­ются от ужаса при воспомина­нии о погроме, учиненном на могилах предков, создававших сам Хвалынск: Кузьминых-Ми­хайловых и других людей. Как можно пользоваться их на­следством, жить в их домах, и так относиться к их памяти! Да кто же вы такие, хвалынцы?!

Стоя на горе, хотелось про­лить гнев на город, на людей, ко­торые допустили надругательст­во над могилами предков и ничего не делают, чтобы испра­вить дело и замолить грех.

- Хвалынск, Хвалынск, ка­кого будущего тебе еще ждать!

Нет памяти - нет человека. Не будет и города. Песком за­несет. Заволочет белесым туманом. Слишком много утра­чено нами на нашем пути. Утрачен и Хвалынск.

Россия, Россия! Что скорее к нам придет - второе дыха­ние или последний вздох?

*В музее соседнего г. Вольска, не менее известного в истории русского старообрядчества хотя бы своими знаменитыми съездами беглопоповцев, совершенно отсутствует какое-либо упоминание о старообрядцах, составлявших всего век назад большинство его жителей. 

** Фамилию  мы  изменили,   повинуясь  какому-то смутному чувству

Сергей Тропинин

Духовные ответы, 2006, № 17