В научной, художественной и публицистической литературе трудно найти имя более компетентного знатока и исследователя цер­ковного раскола*, чем П.И.Мельников-Печерский. Чиновник по долгу службы и художник по призванию, он всю свою жизнь посвятил изучению это­го специфического явления русской национальной жизни, сам выполнял правительственные поручения по искоренению церковного раскола, чем выз­вал ненависть и глубокое презрение со стороны ста­рообрядцев.

О Мельникове, зорителе и гонителе старообрядцев, ходили легенды. Известный ни­жегородский краевед А.С.Гацисский, например, писал в 1877 г.: «Узнал я также о существовании легенды про П.И.Мельникова: когда он ночью вёз из Шарпана святыню шарпанскую - икону Казан­ской Богородицы, - то на плотине у речки Белой Санохты, под Зиновьевом, вдруг ослеп. Испугав­шись, хотел он тут же бросить икону, но дьяволь­ским наваждением отвращён был от этого; зато от дьявола ему потом зрение снова возвратилось» (1).

Тем не менее, образ легендарного Мельнико­ва, гонителя старообрядцев и «зорителя» кержен­ских скитов, окружённый в своё время всевозмож­ными небылицами и россказнями, не имел ниче­го общего с Андреем Печерским, талантливым ху­дожником слова, труды которого не потеряли сво­его значения до настоящего времени. Да и молва значительно преувеличивала жестокость гонителя древлего благочестия. Известно, что, выполняя высочайшее повеление, он закрыл за Волгой шесть скитов из шестнадцати существовавших, из остальных десяти три остались нетронутыми, а в семи были закрыты несколько обителей и опечатаны не­которые часовни. Скитницы получили полугодо­вой срок, за который они должны были добро­вольно уничтожить опечатанные здания. Слухи же о том, что Мельников сжигал часовни и растаски­вай по бревну избы скитниц, выгонял их из жи­лищ, не имели под собой основания. Такие фак­ты действительно известны, но проводились эти действия позднее ревизии 1853 г. нижегородски­ми полицейскими чиновниками. Мельников причастен к этому не был (2).

Ревностный исполнитель правительственных предначертаний, П.И.Мельников в первый период своей чиновничьей деятельности действи­тельно считал старообрядчество вредным и опас­ным для правительства явлением. В первой половине XIX в. церковный раскол, старооб­рядчество, представлялись правительственным чиновникам тёмной неведомой областью русской народной жизни. «При полном незнании рас­кола как нравственно-бытового явления, - пишет сын Мельникова-Печерского, А.П.Мельни­ков, - на него смотрели в ту пору как на что-то весьма опасное для государственного строя, осо­бенно скитничество возбуждало опасные подозре­ния» (3). Мельников-чиновник полностью разде­лял такие подозрения. Это особенно явственно проявилось в его «Отчёте о современном состоя­нии раскола в Нижегородской губернии» (1854).

Так, говоря о недостатках, вообще присущих рус­скому народу, таких, как «склонность к возмуще­ниям без причины», «вера в самозванцев», «на­клонность к самовольству» и т.д., автор «Отчёта...» пишет: «Все эти недостатки раскол возвёл, так ска­зать, в степень своих религиозных убеждений и, льстя таким образом слабостям народа, глубоко пустил корни в его нравственный быт... Это обстоятельство вместе с тем составляет и главнейший вред, причиняемый раскольниками народной нравственности и благоустройству государственному» (4).

Безусловно, такой взгляд Мельникова на старообрядчество объяснялся как государствен­ной политикой в отношении церковного раско­ла, так и его в то время недостаточно глубоким проникновением в суть этого исторического явления. Дальнейшие научные исследования, изу­чение старообрядческой литературы и многочис­ленные служебные командировки убедили его в том, что церковный раскол не представляет со­бой ничего страшного и опасного в политичес­ком отношении. «Когда благодаря целому ряду служебных командировок отец имел возможность подойти ближе к живью раскольничьего быта, про­никнуть в самые тайники его, - подтверждает эту мысль Андрей Павлович Мельников, - когда изу­чил этот быт, он убедился наконец в том, что, по русской поговорке, не так страшен чёрт, как его малюют; когда же высвободился из-под влияния взглядов тогдашнего епископа нижегородско Иакова, под руководством и отчасти по указаниям которого им сделаны были первые шаги на попри­ще знакомства с расколом, он открыл в быте рас­кольников, в жизненном укладе много симпатич­ного и светлого, чему могли бы позавидовать и поучиться представители господствующей церкви. И вот он резко изменил свой взгляд, из „гоните­ли" и "зорителя", как его величали раскольники, стал их защитником...» (5).

Это нашло отражение в последующих работах Мельникова, в частности, в «Записке о расколе» (1856) и особенно в его сво­еобразной эпопее «В лесах» и «На горах» (1868 - 1880), в которой он создал немеркнущие по худо­жественной выразительности образы старообряд­цев, носителей лучших черт русского националь­ного характера.

Нравственное состояние и экономическое положение приверженцев старой русской веры достаточно полно и верно Мельников раскрыл уже в своём «Отчёте о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии», черновые главы которого нарасхват ходили по рукам в кру­гах столичного общества и читались с таким же захватывающим интересом, как и его художе­ственные произведения - настолько был силён интерес образованного русского общества к зак­рытой до тех пор стороне русской национальной жизни - церковному расколу. Этот официальный документ явился для Мельникова-художни­ка своеобразной копилкой материалов для его знаменитой эпопеи о нижегородских старообряд­цах, ко времени работы над которой произошла серьёзная эволюция в его отношении к сторон­никам древлего благочестия.

До настоящего времени разделы «Отчёта о современном состоянии раскола в Нижегород­ской губернии», где раскрыта бытовая сторона жизни и экономическое положение нижегород­ских старообрядцев XIX в., не утратили своего научно-этнографического значения.

Независимо от определённо выраженной идеологической позиции составителя «Отчета...», в нём даётся объективная оценка современного церковного раскола, раскрываются как тёмные, так и светлые стороны нравственного состояния последователей Аввакума.

Особое внимание автор «Отчёта...» заост­ряет на верованиях и религиозных обрядах старо­обрядцев, рассказывает о широкой сети в крае их духовно-религиозных центров - часовен, мо­лелен, - частыми посетителями которых станови­лись даже прихожане официальной церкви. Толь­ко одна городецкая часовня насчитывала около 50000 прихожан. Считая крайне опасным такое положение, Мельников пишет: «Кроме совраще­ния в раскол и приёма в оный православных бег­лыми часовенными попами, иногда при городецкой часовне хоронят... даже православных... некоторые..., видя неприкосновенность городецкой часовни, до того соблазняются, что просят даже своё начальство о дозволении хоронить по расколь­ничьему обряду...» (6).

Кроме часовен, Мельников насчитывает в Нижегородской губернии 126 «дознанных молен­ных», располагавшихся обычно в домах зажиточ­ных старообрядцев, в которых религиозные обря­ды проходили даже с ведома полицмейстера, го­родничих, исправников и становых приставов.

Особенно много народа стекалось на по­клонение святым местам: мощам, чудотворным иконам, невидимым монастырям. Что касает­ся святых мощей, то они находились исключи­тельно в Семёновском уезде на местах ранее уничтоженных скитов. Это, прежде всего, мощи Со­фонтия в шести верстах от г.Семёнова близ нижегородско-вятской дороги. Софонтий был мона­хом Соловецкого монастыря и находился в нём в момент его осады. Бежав на Керженец, он осно­вал так называемую «стариковщину», или софонтиевское согласие, члены которого призывали к само­сожжению в ответ на действия властей.

Не менее почитаемы были мощи Арсения, захороненные неподалёку от могилы Софонтия. Старообрядцы считати Арсения, будто бы чудес­но перенесённого с Соловков в керженские леса, первым основателем заволжских скитов. Почи­тали старообрядцы также место казни Макария и других девятнадцати своих единомышленников, сожжённых по приказу Петра I. Место это - глу­бокая яма недалеко от скита Комарова, где будто бы когда-то пылал костер, в котором приняли мученическую смерть воспротивившиеся рефор­мам царя-преобразователя старообрядцы.

Если в «Отчёте о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии» Мельников-Печерский лишь констатирует факты, имевшие место в жизни, то в дилогии «В лесах» и «На горах» он воспроизводит жизнь своих героев-старообрядцев в ярких художественных картинах. Как живые встают перед нами старицы и бели­цы Комаровского скита, отправляющиеся на по­клонение гробнице отца Софонтия. «Пусто те­перь место, где, укрываясь под сенью дремучего леса, когда-то стояла невеликая, но по всему Керженцу и по всему старообрядчеству славная обитель соловецкого выходца Софонтия... запу­стело место, откуда выходили рьяные проповед­ники „древлего благочестия" в Прикамские леса, на Уральские бугры и в дальнюю Сибирь, расска­зывает Андрей Печерский. - „Кержаками" доны­не в тех местах старообрядцев зовут, в память того, что зашли они туда с Керженца из скитов Софонтиевского согласия» (7).

Главной святыней героев романа «В лесах» является хранящаяся в Шарпане икона Казанской Пресвятой Богородицы. Недаром игуменья Комаровского скита мать Манефа, предупреждая ста­риц керженских скитов о надвигающейся опаснос­ти, заботится прежде всего о шарпанской святы­не, поскольку глубоко убеждена, что с изъятием иконы неминуемо падение старообрядческого Керженца. Так гласит предание, согласно которому именно эта икона привела соловецкого монаха Арсения в заволжские леса, где он основал первый старообрядческий скит.

В «Отчёте...» 1854 г. Мельников писал по этому поводу следующее: «Иконы, оглашаемые раскольниками чудотворными, находятся в раз­ных местах. Из них особенно замечательны по влиянию на народ: Казанской Богородицы, быв­шая в Шарпанском ските, и Николая Чудотвор­ца, находившаяся в моленной Глафириной оби­тели Комаровского скита; в 1848 г. взяты (тем же П.И.Мельниковым. - B.C.), и первая из них поставлена в единоверческой керженской мужс­кой обители» (8).

Раскрывая духовную сторону жизни защит­ников дониконовского вероучения, Мельников-чиновник перечисляет селения по всем уездам губернии, где собираются старообрядцы для «слу­шания поучений», подчёркивая в то же время, что подобные собрания устраивают только старо­обрядцы Спасова согласия. Причём, собираясь, они не производят общественных молений, «не читают часов», «не поют вечерен и всенощен», а слушают книги-четьи, преимущественно Пролог, Маргарит, Кириллову, а также толкования своих наставников. Собрания же обычно устраивались тайно, преимущественно тогда, когда шла служ­ба в официальной церкви и духовенство, занятое исполнением своих непосредственных обязанно­стей, не имело возможности контролировать ситуацию во вверенных им приходах.

Относительную свободу вероисповедания нижегородских старообрядцев XIX в. Мельни­ков-Печерский объясняет попустительством и мздоимством местного начальства, тесной спай­кой членов старообрядческого братства, кото­рое держапось «твёрдо взаимным вспоможени­ем». Если прихожане официальной церкви боль­ше всего боятся пожара, неурожая, падежа скота да наезда станового, то старообрядцу даже такие беды не страшны: братство всегда восполнит нанесённый урон и обеспечит заступничество. Ста­рообрядец-купец всегда может рассчитывать на помощь собратьев в случае банкротства.

Характерно, что все старообрядческие общи­ны были тесно связаны между собой. Они опера­тивно извещали друг друга о надвигающейся опас­ности: возможных неблагоприятных для них дей­ствиях со стороны официальной церкви, предпри­нимаемых мерах правительства.

Рассказав об этом впервые в «Отчёте о со­временном состоянии раскола в Нижегородской губернии», Мельников-Печерский использует свои наблюдения над жизнью старообрядческого Завол­жья при работе над романами «В лесах» и «На го­рах», где зримо воспроизводит тревоги своих вы­мышленных героев по поводу доходящих до них неприятных известий, нередко грозящих в корне изменить их жизнь. Достаточно вспомнить, как всполошилась матушка Манефа, получив от Дрябиных из Петербурга «тарабарскую грамоту»: «Пи­сал Дрябин, что дошло до Петербурга о Шарпанс­кой иконе, и о том, что тамошни старицы многих церковников в стару веру обратили... потому и хо­тят послать из Петербурга доверенных лиц разуз­нать о том доподлинно, и если Шарпан ставлен без дозволения, запечатать его, а икону, оглаша­емую чудотворной, взять... и по всем другим ски­там Керженским и Чернораменским такая же пе­реборка пойдёт...» (9).

«Тарабарская грамота»... Это своеобразная тайнопись, к которой прибегали старообрядцы в своей переписке. «Велено, - писал Дрябин, -по всей скорости шо шле лтикы послать, чтоб их ониласи и шель памоц разобрать и которы но ме-шифии не приписаны, тех бы шоп шилсак...». «Это так называемая „тарабарская грамота", - поясняет Мельников-Печерский в подстрочной сноске, -бывшая в употреблении еще в XVII в. и ранее. Некогда она служила дипломатической шифровкой, теперь употребляется только старообрядцами в их тайной переписке. Пишут согласные буквы русской азбуки в таком порядке:

б,    в,   г, д, ж, з, к, л, м, н

щ,  ш, ч,  ц, х,   ф, т,   с,   р, п и употребляют б вместо щ, щ вместо б и т.д.» (10).

Как в официальных документах, так и в художественных творениях Мельников пишет о широком распространении среди старообрядцев грамотности. Об этом свидетельствуют, кста­ти, и документы Нижегородской духовной кон­систории. Под своими показаниями старо­обрядцы подписывались, как правило, сами, в то время как крестьяне, бывшие приверженца­ми официальной церкви, вместо подписи стави­ли какой-либо знак. Нередко за них расписы­вался приходский священник.

Судя по «Отчёту...» Мельникова-Печерского и его романам «В лесах» и «На горах», дети старо­обрядцев обучались дома или у мастериц, а чаще в скитах. Дома обучались обычно те дети, у которых мать грамотна. А таких женщин в старообрядчес­ком Поволжье было много. Если мать была негра­мотна, то богатые родители брали для детей «мас­териц», детей недостаточно состоятельных людей «мастерицы» собирали у себя дома, открывая та­ким образом школу. Но чаще всего дети богатых старообрядцев (преимущественно девушки) про­ходили обучение в скитах, которые нередко при обретали значение своеобразных пансионов, где учили, кроме чтения и письма, пению, богослу­жебным обрядам и даже рукоделию. В скитах про­ходят обучение и воспитание почти все героини романов «В лесах» и «На горах»: Настя и Параша Чапурины, Дуня Смолокурова и др. Поэтому офи­циальная церковь считала скиты рассадниками ре­лигиозного раскола.

В Государственном архиве Нижегородской области хранятся многочисленные дела о старооб­рядческих скитах, в которых велось обучение и вос­питание девиц. Так например, священник села Пафнутьево Самсон Тихонравов доносил в 1853 г. епископу Нижегородскому и Арзамасскому, что жители сёл Ронжино, Елфимово, Васильево и др. «отдают своих дочерей на жительство в Комаровский скит... Они выходят оттуда - и в скитском духе влияют на всю семью... А посему Вашему преосвященству, в заключение сказанного мною, честь имею доложить, чтоб если не было бы в оз­наченных приходах скитов, то не было бы, предпо­лагаю, и раскола» (11). И таких дел в архиве много.

Были нередки случаи, что приверженцы официальной церкви отдавали своих детей на обучение тем же «мастерицам», т.е. грамотным женщинам-старообрядкам, которые занимались с детьми единоверцев. Причину этого Мельников-Печерский видит в том, что «народ наш при­вержен к буквам церковным, к обучению детей по псалтырю и часословам» (12).

Большинство же детей обучались в шко­лах. Мельников насчитывает около 200 старо­обрядческих школ только в Нижегородской гу­бернии, обычно открываемых в домах зажиточ­ных людей. Безусловно, большинство из них су­ществовало тайно и нередко преследовалось губерн­ским начальством. В «Отчёте...» констатируются факты, раскрывающие причины этих преследова­ний. «Мастерица» внушает детям мысли о том, что официальная церковь проклята и посещение её будет наказано за гробом страшными мучениями. «При изучении псалтыря „мастерица" показывает детям напечатанную в той книге руку с двуперст­ным знамением креста и внушает ученикам, что таким крестом молиться заповедовали святые отцы, и вслед за тем хулит трехперстное сложе­ние..., говоря, что „щепоть" есть знамение анти­христа... Само собой разумеется, что вышедшие из таких школ делаются впоследствии закоренелы­ми раскольниками, ибо детские впечатления силь­но действуют на человека» (13).

Широкое распространение грамотности сре­ди старообрядцев обеспечивало благодатную почву для их духовного развития. Достигнув старости и передав все свои дела детям, отец, как правило, посвящал себя всецело молитве и чтению книг ис­ключительно духовного содержания. Обычно это были старопечатные и старописьменные книги, напечатанные или написанные до 1655 г. Исполь­зовались и переводные книги, перепечатанные в XVIII в. преимущественно с иосифовских изда­ний в Почаевской, Супрасльской, Виленской, Гродненской или Львовской типографиях. В ос­новном это были книги священного писания (Евангелие, Псалтырь, Апостол), богослужебные (часовники, часословы, канонники, молитвос­ловы, святцы и др.) и книги-четьи.

Грамотность была необходима в торговых и производственных делах. Занимаясь преимуще­ственно промыслами и торговлей, старообрядцы должны были вести строгий учёт и поддерживать переписку с нужными людьми.

Раскрывая экономическое состояние ста­рообрядцев, Мельников-Печерский отмечает, что они «завладели промышленностью и торгов­лей в большей части Нижегородской губернии» (14). В их руках была торговля хлебом, маслом, ры­бой, скотом, дёгтем и т.д. В круг их промысло­вых занятий входили судостроение, маслобойничество, перемол хлеба, кожевенное и овчинное про­изводство, кузнечные работы и т.д. «Чрезвычайно редко встречается в Нижегородской губернии рас­кольник вялый и неповоротливый, - пишет Мель­ников-Печерский, - самая лень, столь свойствен­ная человеку русскому, в раскольнике заметна не­сравненно менее..., он и не так беззаботен..., от­ступился он от исконного правила человека русско­го: „Авось, небось, да как-нибудь", оттого-то рас­кольники все деятельны, а от деятельности и зажи­точнее» (15). Недаром в местах восточной России, подчёркивает он, бытует поговорка: «у Кержаков нет дураков» (16).

Характеризуя старообрядца. Мельников отмечает присущее ему чувство собственного достоинства, умение независимо держаться с чиновником, почтительность и предупредитель­ность в разговоре с нужным лицом. В сноше­ниях со своими единомышленниками «прост, ласков, но всегда степенен» (17).

Как тут не вспомнить главного героя ро­мана «В лесах», Потапа Максимыча Чапурина, добродушного заволжского тысячника, легко находившего общий язык даже с губернским начальством, опору и защиту заволжских старо­обрядческих скитов, поддерживающего тесные от­ношения с единоверцами разных городов и губер­ний. «...Во время отлучек из дому, - рассказыва­ет о нём автор, - по чужим местам жить в расколь­ничьих домах бывало ему привольней и спокойней. На низ ли поедет, в верховы ли города, в Москву ли, в Питер ли, - везде и к малознакомому расколь­нику идёт он, как к родному. Всячески его успоко­ят, всё приберегут, всё сохранят и всем угодят» (18).

Сведения об истории церковного раскола и современном состоянии русского старообрядчества Мельников получал из разных источников. Он не ограничивался исторической литературой и совре­менными публикациями о старообрядцах. Он сам проводил серьёзную научно-исследовательскую ра­боту: изучал хранящиеся в скитах рукописи, со­стояние дел на Нижегородской ярмарке, исследо­вал переписку старообрядцев и другие архивные документы. Известно, что он привлёк на помощь «Статистические таблицы Российской империи», изданные Статистическим Комитетом в 1863 г. Бо­гатый материал почерпнул Мельников из «Запис­ки о Рогожском кладбище» протоирея Арсеньева, которая находилась в следственном деле о действи­ях А.Кочуева (1854 г.). В его руки попала пере­писка Рогожского кладбища. Все эти документы дали ему основания рассматривать Рогожское клад­бище как организацию, членов которой объеди­няли не только религиозные, но и материальные интересы. В «Очерках поповщины» Мельников даёт своеобразную справку о капиталах Рогожского кладбища. Он пишет о тесных связях капиталистов этой религиозной организации: «Так например, мос­ковским хлебным торговцам нужны были верные агенты для выгодной закупки хлеба в плодородных губерниях, и они таких имели в Тульской, Орлов­ской, Воронежской, Тамбовской, Пензенской и Са­ратовской губерниях в среде тамошних старообряд­ческих общин... Рыбные торговцы имели верных людей из своих единоверцев на Дону, на Урале и на низовьях Волги... Они доставляли в Москву скорые и верные сведения об улове рыбы, о количестве забранной из казённых запасов соли, о добыче икры, вязиги, клею и других рыбных товаров» (19).

Благодаря такой спайке старообрядцы могли устанавливать цены не только на хлеб и рыбу, но и на многие русские изделия.

Об этом же, но в образной форме, Мельников-Печерский говорит и в романе «На го­рах». Достаточно вспомнить, как Смолокуров, получив через Веденеева сведения от московских старообрядцев о предстоящем большом спросе на тюленя, хотел обмануть Доринина. Из получен­ных Веденеевым сведений видно, что их москов­ские единоверцы знают не только об ожидаемом недороде хлопка в империи, но извещены о том, что хлопок будет ввозиться из-за границы.

Тем не менее,  книга и архивные материалы не были для Мельникова основными материалами, раскрывающими жизнь русских старообрядцев. Самые верные сведения о них он получал путём личного общения с ними.

Упорный труд по исследованию русской на­родной жизни, талант и природная наблюдатель­ность дали Мельникову возможность запечатлеть на память грядущим поколениям старинный жизнен­ный уклад и воссоздать нравственный облик ревни­телей древлего благочестия, сохранивших в трудных условиях выживания национальные основы бытия, сумевших выстоять и отстоять духовную независи­мость и своё место в суровой, а подчас враждебной им действительности.

* Известный знаток церковного раскола, крупный специалист по истории древней русской литературы, автор многочисленных работ о протопопе Аввакуме, В.И. Малышев считал, что раскольниками следовало бы назвать приверженцев официальной русской церкви, поскольку именно они изменили древним русским традици­ям и постановлениям Стоглавого собора

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Гацисский А.С. У невидимого града Китежа //Древняя и новая Россия. 1877. №3. С.278.

2.       Известия Нижегородской губернской учёной архивной комиссии. 4.1. Нижний Новгород,1910.С.9. (Далее - ИНУАК).

3.       Там же. С.8.

4.       Там же-. С.241.

5.       Там же. С.9.

6.       Там же. С.176.

7.          Мельников П.И. (Андрей Печерский). Со­брание сочинений в 6-ти томах. М.,1963. ТЛИ.С.32. (Далее — Мельников-Печерский).

8.          ИНУАК. С.190.

9.          Мельников-Печерский. Т.З. С.24.

10.      Там же. С.22.

11.       Государственный архив Нижегородской обла­сти. Ф.570. Оп.582. Д.88. Л.З.

12.        ИНУАК. С.289.

13.        Там же. С.293.

14.        Там же. С.282.

15.        Там же. С.259.

16.        Там же. С.287.

17.        Там же. С.259.

18.        Мельников-Печерский. Т.2. С.13.

19.       Русский вестник. 1866. Кн.5. С.14-15

В. Ф. Соколова

Старообрядчество: история. культура,современность. Вып.8 - М.: 2000