В Верхнем Подвинье в XIX в. старообрядчество беспоповского толка было представлено 4 согласиями: филипповцы, федосеевцы, даниловцы и аароновцы[35].

Центром филипповцев было Черевково. Черевковским филипповцам организационно подчинялись старообрядцы части Сольвычегодского уезда: Афанасьевской, Верхнетоемской, Верхнеуфтюжской, Нижнеуфтюжской и Лябельской волостей. Под духовным управлением черевковцев находились и филипповцы Кокшеньгских волостей (Тотем­ский уезд)[36].

Федосеевцы жили в основном в Пермогорье (Велико­сельская волость Сольвычегодского уезда) и Верхнем конце Черевковской волости.

Даниловцы концентрировались в Верхнеуфтюжской и Вершинской волостях.

Аароновцы были зарегистрированы в Вершинской и Нижнеуфтюжской волостях.

Филипповцы, как наиболее радикальное крыло беспоповского старообрядчества, пользовались непререкаемым авторитетом не только у старообрядцев других согласий, но и среди сторонников официальной церкви. Они отличались наиболее строгим следованием уставу и обычаям первых старообрядцев-поморцев. Богослужения у них проходили, как и положено, по суточному кругу, в ночное время. Филипповцы категорически отрицали «моление за царя-антихриста», последовательно придерживались безбрачия, полностью исключили из своего рациона мясо, не употребляли чай и кофе, воздерживались от употребления спиртных напитков и табака. В отчете помощника епархиального миссионера за 1900 г. отмечалось: «Для постороннего наблюдателя филипповцы… это то же, что монахи пред простыми мирянами… Ведут весьма строгую жизнь, за что народ и чтит филипповство наименованием «высокая вера»[37]. Старообрядцы других согласий называли филипповцев «крепкая вера».

Федосеевцы делились на собственно федосеевцев, чтущих поморские уставы, и на федосеевцев «по Преображенскому кладбищу». Первая группа мало чем отличалась по своим взглядам от филипповцев: здесь в основном наблюдались обычные среди северного крестьянства явления – желание под старость помолиться, попоститься и по традиции «уйти в веру». Федосеевцы «по Преображенскому кладбищу» были менее строги к соблюдению старообрядческих уставов. Епархиальный миссионер подчеркивал, что последние «провели в жизнь заветы первоустроителя московского Преображенского кладбища И. А. Ковылина: «не согрешишь, так и каяться не в чем, а без покаяния нет и спасения» и согрешают, благо «содеянное тайно, тайно и судится». [38] Сами федосеевцы неоднократно отмечали нарушения правил безбрачия в своей среде. Так, в сочинении инока Сергия «История о разных христианах, обретающихся в Сольвычегодском уезде в разных местах» говорилось, что «поставленный… в духовные отцы Петр Трофимов Шеин, уроженец Топецкой волости, сперва хранил веру тоже хорошо, а после того стал тайно венчать и давать молодым молодцам мущинам девиц сиречь стряпок… И такою формою венчания Шеин свел в Федосеевском братстве около 12 человек»[39].

В 1842 г. по просьбе министерства внутренних дел обер-прокурор Синода граф Протасов представил классификацию различных сект, а также старообрядческих согласий, которые подразделялись на три группы: наивреднейшие, вредные и менее вредные. Филипповцы и федосеевцы были включены в число «наивреднейших». Им вменялось в вину немоление за царя, отрицание таинства брака и демократический (!) дух согласий[40].

Даниловцы и аароновцы считались наиболее «слабыми» представителями старообрядчества. Синод относил их ко 2-й, «вредной», группе. И те, и другие, как уже говорилось выше, принимали брак. Различие между ними состояло лишь в том, что даниловцы считали брак законным при условии взаимной любви брачующихся и благословения родителей, а у аароновцев таинство брака совершалось их духовными отцами.

Немало соборов старообрядческих «всей Двины отцов» посвящалось вопросам объединения, во всяком случае такие попытки неоднократно предпринимались филипповцами и федосеевцами. Но они «всегда кончались тем, что эти отцы расходились, пылая большею враждой, чем это было до собора»[41].

Наиболее деятельными среди вышеперечисленных староверческих согласий оставались филипповцы. Они вели неутомимую работу по отстаиванию своих представлений об истинности веры. Создавались яркие полемические сочинения, оттачивалось мастерство ведения дискуссий. Переписывались старые богослужебные книги, высокого уровня достигли каллиграфия и книжная миниатюра. Складывались свои школы иконописи, образцы которой сейчас, в большинстве своем, утрачены. Поддерживалась культура древнего, так называемого «наонного» или «хомового», пения, духовные мелодии записывались старинной нотными знаками – «крюками». Старообрядческие рукописные книги, нотные записи, иконы распространялись далеко за пределами Северной Двины. Они поступали в Москву, Петербург, шли в Сибирь на Дон, в Турцию и Румынию, везде, где нашли себе убежище братья по вере. Филипповцы создавали собственные школы, где их дети обучались грамоте, учились петь «по крюкам». Таким образом, старообрядчество на протяжении трех столетий сохраняло преемственную связь с культурой Древней Руси, существуя в каждой конкретной эпохе, развиваясь со всем обществом, иногда опережая его в своих культурных потребностях[42].

Филипповцы Северной Двины выдвинули из своих рядов высокообразованных наставников. Таким, например, был в середине XIX в. «духовный правитель» Северной Двины инок Анастасий (Шашков), уроженец дер. Блёшково Черевковской волости. На духовное правление его благословил уже упоминавшийся выше инок Герасим, пустынножитель Завальского скита. Инок Анастасий жил в Черевкове тайно, опасаясь преследований властей. После смерти Анастасия на этом посту его сменил Андрей Лаврентьевич Чураков, уроженец Кургоминской волости[43].

Одной из ярких фигур черевковских филипповцев во второй половине XIX в. был писатель, писец и собиратель книг старец Симеон или Семен Гаврилов (в миру Иван Гаврилович Квашнин). И. Г. Квашнин родился 17 февраля 1842 г. в дер. Долгинский починок Черевковской волости в семье государственных крестьян Гавриила Леонтьевича и Марфы Ильиничны Квашниных (оба православного вероисповедания)[44]. В старообрядческую веру И. Г. Квашнина крестил известный черевковский наставник И. И. Дмитров. В 1868 г. по благословлению авторитетного московского старообрядца-филипповца И. Р. Григорьева И. Г. Квашнин был поставлен «духовным правителем Кокшеньгской страны» (случай по тому времени не ординарный, если учесть, что ему шел тогда лишь 27-й год).

Примерно в 1872 – 1873 гг. С. Гаврилов покинул Россию и провел около пяти лет за границей в румынском ските Тикелешти в низовьях Дуная. По возвращении в Москву в 1877 г. И. Г. Квашнин принял постриг и жил иноком в филипповской моленной на Таганке, «править духовным делом» которой он был благословлен в 1878 г.

К концу 70-х гг. XIX в. в среде московских филипповцев остро встал вопрос об «истинном корени веры» в Северодвинском регионе. Наличие здесь постоянного контакта между представителями различных староверческих конфессий обусловливало порой довольно легкий переход старообрядцев из одного согласия в другое. В связи с этим у филипповских наставников на Таганке зародились сомнения в «чистоте веры» своей паствы, а вместе с тем появилась необходимость выяснить историю проникновения филипповского учения на Северную Двину. С этой целью в 1879 г. в Вологодскую губернию была снаряжена специальная экспедиция, в состав которой входил и С. Гаврилов.

По возвращении в Москву 9 августа 1879 г. был созван собор московских наставников. Собрание духовных отцов и старшей братии подтвердило решения филипповских соборов 1873 и 1878 гг. о принятии федосеевцев и даниловцев с условием шестинедельного поста и отвергло предложение о перекрещивании северодвинских староверов. Однако на соборе, состоявшемся 9 сентября 1882 г. в селе Поповка (Вологодская губерния), этот вопрос был пересмотрен: за восприятие филипповцами старообрядцев из других согласий с шестинедельным постом все северодвинские староверы признавались брачниками, подводились под первый еретический чин и осуждались на повторное крещение. В результате этого события довольно большая часть двинских староверов, крестившись во второй раз, объединилась в особую группу внутри филипповского согласия, именовавшую себя «крупкины» по фамилии московского наставника М. В. Крупкина. (В Черевкове «крупкины» существовали и в начале ХХ в.: о них говорилось в документах миссионеров Великоустюгского православного Стефано-Прокопьевского братства за 1900 и 1910 гг. [45]).

В период 1887 – 96 гг. на Северной Двине не утихала полемика между беспоповцами различных толков по вопросу ортодоксальности своей веры[46]. За это время С. Гаврилов вместе с другими местными наставниками совершил три поездки в старообрядческие районы Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний (Каргополье, Выг, Северная Двина, Топозерье, Вашка, Соловки) с целью составить родословие филипповской веры на Двине. По-видимому, с этого времени на основании огромного фактического материала, добытого в ходе многочисленных странствий, С. Гаврилов начал заниматься составлением рукописных сборников, а также активно руководить духовной жизнью своих единоверцев. К концу XIX в. он стал одним из наиболее почитаемых старообрядческих наставников на Северной Двине. О нем почтительно отзывались миссионеры Стефано-Про­копьевского братства: «…в Черевкове много столпов раскола: Иван Гаврилович Квашнин или старец Симеон, известный в нашем краю «отец отцев»…»[47] «…один из вожаков раскола – Иван Гаврилович Квашнин, собеседник тихий и спокойный…»[48].

Интересен портрет С. Гаврилова, данный помощником епархиального миссионера Николаем Соколовым в рапорте епископу Великоустюжскому Антонию: «Иван Гаврилович Квашнин не только вожак раскола в окрестностях, но постоянно путешествующий с целями пропаганды: то в Тотемский уезд – в Кокшеньгу, то в Архангельскую губернию, то в Москву. Это небольшого роста, седоватый немного мужичок, весьма увертливого свойства, хитро смотрящий на собеседника из-под очков, особенно когда нахмурит свои длинные брови»[49].

Примерно в феврале 1899 г. С. Гаврилов был внезапно задержан официальными властями. Арест сопровождался конфискацией всех найденных в его келье рукописных книг[50]. Дальнейшая судьба старца Симеона в какой-то степени восстанавливается по отрывочным сведениям из отчетов епархиальных миссионеров. Так, в рапорте Н. Соколова за 1898 г. (написан в начале 1899 г. – В. Щ.) говорилось: «Вражда этих фанатиков (старообрядцев – В. Щ.) против меня заметно повысилась, особенно после исчезновения из Черевкова И. Г. Квашнина». Тот же Н. Соколов в отчете за 1900 г. писал: «Иван Гаврилович Квашнин или старец Симеон… ныне второй год в Черевкове не живет. Пришлось слышать, что он пишет родным из Тобольской губернии, где должно быть поселился; туда зовет родных»[51]. По-видимому, после ареста С. Гаврилов или был сослан в Тобольскую губернию, или был вынужден туда бежать, скрываясь от преследований. На родину старец Симеон вернулся, скорее всего, после царского указа «Об основах веротерпимости», изданного 17 апреля 1905 г. Во всяком случае, в документах земского статистического обследования Черевковской волости 1914 г. Иван Гаврилович Квашнин, «72 лет, холост, грамотен» значился в дер. Долгинский починок. В графе «Занятия» записано: «Странствует по монастырям своей губернии круглогодично»[52]. Умер старец Симеон в 30-е гг. ХХ в. в Кокшеньге, оставив большое документальное и публицистическое наследие. Так, в фондах рукописного отдела Библиотеки РАН в Петербурге хранятся 4 тома, созданного С. Гавриловым «Родословия старообрядчества». До сих пор творчество этого замечательного человека не стало предметом специального изучения.

Практика приглашения в Москву филипповцев-северо­двинцев для службы в моленных «первопрестольной» продолжалась и на рубеже XIX-ХХ вв. Широко был известен, например, Прокопий Фомич Шестаков. Филипповский наставник П. Ф. Шестаков жил в дер. Изосимово Белослудской волости. В октябре 1895 г. он был приглашен в Москву, в моленную на Таганке, где сначала исполнял обязанности помощника настоятеля, а вскоре стал наставником общины. В 1900 г. Прокопий Фомич был пострижен в иноки с именем Варсонофий. Исполнение духовных треб понуждало П. Ф. Шестакова к частым разъездам. Кимры, Корелы, Полотняный завод, Рязань, Петербург, Егорьевск – вот только беглый перечень тех мест, которые приходилось посещать иноку Варсонофию. Всего П. Ф. Шестаков провел вдали от дома долгих 20 лет, вернувшись в Изосимово только к 1917 г. [53]

Перечень филипповских наставников следовало бы продолжить. В конце XIX – начале ХХ вв. в центре северодвинских филипповцев – Черевкове – активно трудились Иван Андреевич Шаньгин, Григорий Дмитров, Иван Васильевич Дмитров, Александра Никитична Морозова, Максим Гусев, Степан Шарапов. [54]

И. А. Шаньгин – «ученый-раскольник»[55], «черноволо­сый и смуглый, небольшого роста мужик с характером довольно горячим, за что он пользуется меньшим авторитетом, чем Квашнин»[56]. На втором этаже дома Шаньгина была устроена моленная, где он сам, а также другие черевковские наставники проводили службы. Моленная была украшена несколькими рядами икон, перед иконами устроен род аналоя, на котором лежали необходимые богослужебные книги, около икон на гвоздиках висело несколько лестовок[57], здесь же – кадильница с ручкой, щипчики и подносик – принадлежности снятия нагара со свечей. По направлению от иконостаса к входу висела занавеска, разделявшая во время молений мужчин и женщин. После молитвы обязательно устраивалась общая трапеза, для которой старообрядцы в общепоминальные дни приносили такое количество пирогов, которое не могло быть съеденным присутствующими. Остаток раздавался ну­ждающимся. В дни поминовения частных лиц по заказу их родственников трапеза приготовлялась хозяевами моленной, которые получали за это солидное вознаграждение[58].

Своеобразие старообрядцев-беспоповцев заключалось, помимо всего прочего, и в том, что обязанности наставников у них могли выполнять женщины. Такой наставницей на рубеже XIX – XX вв. была вдова Александра Никитична Морозова, «живое звено между московскими и черевковскими раскольниками»[59], В ее доме в дер. Блёшково была устроена еще одна черевковская моленная. В одной из комнат вся передняя стена была «уставлена иконами, крестами и другими священными изображениями и вещами. Перед этим иконостасом навешено много лампад и стоит несколько подсвечников с свечами желтого воску. Вся эта стена с иконами закрывается стеклянной рамой, которая на шарнирах поднимается к потолку[60]. Мебели, кроме лавки подле свободной от икон стены, нет»[61]. «Молящихся собирается иногда более 50 человек». Под ее началом здесь отправлялась «келейная служба» при пении ее учениц, а также заупокойные утрени по сорокоустам по заказам не только черевковских филипповцев, но и приезжающих к ней единоверцев из других мест. В соседней комнате проходили занятия для девушек, учившихся под началом А. Н. Морозовой читать и писать по-старославянски, писать крюковые ноты и петь по ним. Обычно на занятиях присутствовало до 10 учениц в возрасте от 15 до 20 лет. Среди учащихся были девушки из других волостей Сольвычегодского уезда. Сюда приезжали учиться из Тотемского уезда Вологодской губернии, из Важского уезда Архангельской губернии и из других районов Севера. Ученицы исполняли многочисленные заказы по переписыванию книг и нот для московских моленных. Все женщины в доме Морозовой, как и она сама, одевались только в черное[62].

А. Н. Морозова поддерживала тесные связи с московскими старообрядцами, постоянно получая от них денежные переводы и посылки. Солидные суммы Морозова получала и из других мест, даже из Одессы.

Степан Шарапов, духовный отец, «фанатичный и любящий поговорить о горькоплачевном времени гонений», получивший необходимые навыки певческого искусства в Москве, обучал старообрядцев Черевкова и практически всей Двины древнему «наонному» пению. Подготовленные им хоры, например Черевковский, выезжали в различные волости Вологодской и Архангельской губернии для отпевания умерших, для праздничных богомолий, получая от единоверцев немалое вознаграждение[63].

Следует отметить, что борьба со старообрядчеством несмотря на все усилия со стороны официальных властей, была малоэффективной. Представители православной церкви признавали свою беспомощность, ссылаясь на традиционно высокий авторитет староверов в народе, солидную материальную помощь со стороны богатых московских покровителей-старообрядцев. По-прежнему имела место практика занижения действительного количества населения, исповедывавшего различные толки староверчества. Так, например, в отчете за 1902 г. помощник епархиального миссионера Н. Соколов указывал, что в Черевковской волости числилось старообрядцев – 120 человек, «склонных к расколу» – 202 человека, а не бывших у исповеди «по нерачению» – 952 человека![64] Таким образом, если суммировать даже эти цифры, получится 1284 человека, что составляло 12% от общего числа жителей Черевковской волости.

Коротким «золотым веком» для старообрядцев стал период с 1905 г. (с момента выхода царского указа «Об основах веротерпимости»[65]) до 1917 г. В этот период и без того деятельная жизнь черевковских староверов стала стремительно набирать обороты. В 1906 г. на р. Тядиме в Черевковской волости, неподалеку от староверческого кладбища под руководством той же неутомимой А. Н. Морозовой черевковские филипповцы организовали (уже вполне официально) свой скит. Члены общины во всем поддерживали благие начинания Морозовой. Была построена моленная, представлявшая собой большой дом с куполом и крестом. Рядом выросло несколько небольших двухкомнатных домиков, где находили себе приют до 60 престарелых и оказавшихся без помощи старообрядцев[66]. Помимо выполнения уже ставших привычными заказов на переписку книг и нот Морозова закупила в 1909 г. шерстобитную машину. Показывая ее помощнику епархиального миссионера Александру Углецкому, она, довольная собой, прокомментировала: «На свои кровные завела ее, так и кормимся»[67].

В начале 10-х гг. ХХ в. наставником черевковских старообрядцев стал Филипп Степанович Кобылин из дер. Новое Займище. Помимо Морозовой ему помогали Егор Иванов и дочь – Евдокия Филипповна.

Старообрядческое скитожительство на р. Тядиме просу­ществовало до 1929 г. В 1929 г. Тядемская община была разорена. Здание моленной было передано под Нагорскую начальную школу, церковные ценности реквизированы, а богослужебные книги и иконы сожжены. Взрослое население вывезли в лагеря, а детей распределили по детским домам[68].

Та же участь постигла и знаменитый Завальский скит на Ухваже. О последних днях Завала рассказали старожилы пос. Каменное, что находится в 2 км от скита, Евстолия Павловна и Леонид Афанасьевич Ногины: в 30-е гг. ХХ в. здесь еще жили несколько старообрядцев, среди них была и переселенка из Ляхова Надежда. Тайно Надежда занималась выделкой кож и мехов по заказам своих единоверцев. Специально для этих целей старообрядцы из Ляхова построили для нее большой дом, где кожи и меха хранились в тайнике между двойным потолком. Несмотря на все ухищрения довольно быстро о деятельности Надежды стало известно властям. В результате внезапного ночного налета и обыска были изъяты меха, кожи и золото. Надежда разделила лагерную судьбу братьев и сестер по вере. О ней напоминает только название места, где когда-то стоял ее дом – «Надежкино печище». Невдалеке – срытое бульдозером (местные лесорубы искали клад) небольшое старообрядческое кладбище, да береза у забытых могил иноков Герасима и Макария на Филипповой горе[69].

70 лет Советской власти нанесли сокрушительный удар по старообрядчеству. То, что не удавалось сделать царским властям в течение 200 лет, было реализовано в течение нескольких десятков лет. К сожалению, следует признать, что перспек­тивы возрождения старообрядчества в верховьях Северной Двины (на общем фоне резкого повышения интереса к православию в обществе) чрезвычайно малы. Сегодня в Верх­нем Подвинье зарегистрирована только одна община Русской православной старообрядческой церкви в дер. Влась­ев­ская Верхнетоемского района. Численность прихожан – око­ло 20 человек преклонного возраста. С уходом старообрядцев исчезает та живая нить, которая незримо связывала нас на протяжении столетий с Древней Русью и ее культурой.

Вместо заключения хотел бы процитировать слова из доклада А. И. Солженицына, произнесенного им на IV международных Рождественских образовательных чтениях в 1995 г.: «Первый жестокий удар нашему духовному и национальному сознанию мы нанесли себе губительным Расколом XVII в., безоглядно жестокими карами государственной и церковной властей по отношению к миллионам вернейших и трудолюбивейших своих подданых… И это жестокое преследование своих единоверных мстительно, с пароксизмами усилений, продолжалось – невероятно вымолвить – 250 лет! – до 1905 г., когда и прекращено-то было не по раскаянию той и другой власти, а от общего сотрясения России, уже предвестника конечного обвала. Скоро минет с того года и еще столетье – и поднялись ли мы до того, чтобы наконец просить прощенья у гонимых? Нет, в разных ветвях нашей Церкви решились только <…> простить их, гонимых, и снять с них анафему. Одна эта историческая борозда обнажает, насколько же мы негибки сознанием и насколько же не созрели до широкодушия»[70].

Примечания:

[1] Акты, 1894. – Стлб. 687 – 690.

[2] Юхименко, 1994. – С. 64 – 119.

[3] ГАВО. – Ф. 34. – Оп. 13. – Д. 170. – Л. 19.

[4] РГАДА. – Ф. 163. – Оп. 1. – Д. 11.

[5] РГАДА. – Ф. 1209. – Оп. 1. – Д. 15047. – Л. 297 об.

[6] Ростовский, 1824. – С. 584 – 585.

[7] РГАДА. – Ф. 1206. – Оп. 1. – Д. 1072. – Л. 1.

[8] Акты, 1894. – Стлб. 1000 – 1002.

[9] Более подробно о самосожжении 1690 г. см.: Щипин, 2003 г.

[10] РГИА. – Ф. 796. – Оп. 4. – Д. 441.

[11] В 1742 г. Филипп и часть его сторонников погибли самосожжением, когда у стен их скита появилась воинская команда.

[12] РГАДА. – Ф. 350. – Оп. 2. – Д. 3762. – Л. 896 об.

[13] Описание, 1907, с. 64 – 65; Сапожников, 1891, с. 91.

[14] По-видимому, речь идет о так называемом Завальском ските на р. Ухваж, притоке Авнюги.

[15] Описание, 1907, с. 68; Сапожников, 1891, с. 92.

[16] Описание, 1907, с. 69 – 70.

[17] Описание, 1907, с. 74 – 75; Сапожников, 1891, с. 93.

[18] Описание, 1911, с. 522 – 527.

[19] Описание, 1907, с. 66.

[20] Сапожников, 1891 с. 90.

[21] Покровский, 1975, с. 19 – 49.

[22] Юшков, 1913, с. 91 – 92.

[23] Качем – ныне дер. Савино-Борисовская на р. Нижняя Тойма – В. Щ.

[24] ГАВО. – Ф. 496. – Оп. 19. – Д. 390. – Л. 249.

[25] ГАВО. – Ф. 496. – Оп. 19. – Д. 446. – Л. 612 об.

[26] ГАВО. – Ф. 496. – Оп. 19. – Д. 452. – Л. 571 об.

[27] ГАВО. – Ф. 496. – Оп. 19. – Д. 462. – Л. 479.

[28] ГАВО. – Ф. 496. – Оп. 19. – Д. 465. – Л. 801 – 804.

[29] Д ИРЛИ. – Красноборское собр. – № 6. – Л. 1.

[30] Д ИРЛИ. – Собр. Амосова – Богдановой. – № 158. – Л. 4 – 5 об.

[31] Письмо Ногиных.

[32] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 46. – Л. 5.

[33] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 88. – Л. 21.

[34] Д ИРЛИ. – Собр. Амосова – Богдановой. – № 158. – Л. 9 об. – 10 об.

[35] ГАВО. – Ф. 496. – Оп. 1. – Д. 15679. – Л. 46, 57.

[36] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 144. – Л. 26.

[37] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 144. – Л. 25 об.

[38] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 144. – Л. 26 об.

[39] Д ИРЛИ. – Собр. Амосова – Богдановой. – № 107. – Л. 47 об.

[40] Христианство, 1995, с. 448.

[41] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 144. – Л. 27 об.

[42] Бударагин, 1994, с. 381 – 382.

[43] Д ИРЛИ. – Собр. Амосова – Богдановой. – № 107. – Л. 49.

[44] ГАВО. – Ф. 496. – Оп. 15. – Д. 92. – Л. 218 об.

[45] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 144. – Л. 26; ГАВО. – Ф. 496. – Оп. 1. – Д. 18855. – Л. 3.

[46] См., например, опубликованное А. Г. Бобровым старообрядческое сочинение 1887 г. о качемских скитах: Бобров, 1993, с. 36 – 41.

[47] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 144. – Л. 43 об.

[48] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 120. – Л. 14 об.

[49] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 46. – Л. 78.

[50] Савельев, 1994а, с. 86 – 89.

[51] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 144. – Л. 43 об. – 44.

[52] ГАВО. – Ф. 34. – Оп. 13. – Д. 166. – Л. 121.

[53] Бударагин, 1994, с. 364 – 382.

[54] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 144. – Л. 44 – 45.

[55] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 88. – Л. 21.

[56] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 46. – Л. 78 об.

[57] Лестовка – у старообрядцев четки в виде кожаной, бархатной или плетеной из шерсти петли, с нашитыми на ней поперечными валиками и бусинами, заканчивавшейся двойным, иногда расшитым бисером треугольником.

[58] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 195. – Л. 12 об. – 13.

[59] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 46. – Л. 83.

[60] Крепление стекла, закрывающего иконы, на шарнирах – тоже «изобретение» филипповцев, т. к. они считали, что молиться иконам, закрытым стеклом – грех. Во время богослужения стекло обязательно поднималось.

[61] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 46. – Л. 84.

[62] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 88. – Л. 21 об.; Д. 144. – Л. 26 об.

[63] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 194. – Л. 24 об.

[64] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 194. – Л. 31.

[65] Указ предусматривал меры по либерализации государственной политики по отношению к старообрядцам. В частности, он приравнивал старообрядцев к представителям других религиозных конфессий, отменял репрессивные меры против них и т. п.

[66] Карпов, 1992, с. 31.

[67] ВУФ ГАВО. – Ф. 265. – Оп. 1. – Д. 325. – Л. 13 об.

[68] Письмо Шашкова.

[69] Письмо Ногиных.

[70] Сборник, 1996, с. 11 – 12.

С сайта ХРОНОС