Уголовный преступник священноиерей Щепетов

Часто, но каждый раз проездом случалось бывать мне в Сухиничах, и взгляд успел заметить не все, и облик города плохо сохранила память. Чтобы почувствовать дух города, надо в нем пожить. Не один день. Запомнив внешние черты, не вникнешь в его душу, в характер живущих людей.

Сухиничи - обычный районный центр. Сквер на главной улице, усаженный липами и молодыми рябинками. Каждая в свежем белом чулке. Дома одноэтажные и деревянные, с палисадниками, откуда смотрят на улицу ярко-желтые цветы - золотые шары. На главной улице запомнилась лошадь, запряженная в повозку с горой белых кочанов на желто-глиняной соломе. Рядом с ней - новенький «БМВ». Прошлое и настоящее на сухиничских улицах смотрят друг другу в лицо.

Отбрасывая солнце, блестел белым железом купол Смоленского собора. Без колокольни нет никакого полета в его каменном облике. Рядом - торговые ряды, людской водоворот. Зеленой горкой огурцы в рюкзаках и пластмассовых ведрах, желтые дыни на дощатых лотках, редиска, хвостатая свекла, чеснок на картонных ящиках. В пыли среди овощного изобилия - огромный лохматый черный кобель. Он чешет задней лапой за ухом и чем-то похож на скоморошьего медведя. Уши отвисли, морда такая огромная, как набитый теми же огурцами рюкзак. На торговых рядах чего только нет. Тетради, книги, стиральный порошок, носки, штаны, карандаши, зубная паста, пиво, пирожки, минеральная вода, кресла для офиса...

Некогда Сухиничи славились как торговый центр. Город был важным складочным местом для товаров, отправляемых на Волгу и Западную Двину, большим рынком пеньки и конопляного масла. Торговлей наживались миллионные состояния. Потом город утратил былую славу, но купеческий дух, кажется, жив здесь и по сей день. А от старых времен остались на городском гербе торговые символы - два бочонка и весы.

Городом Сухиничи стали в 1840 году. До этого они были государственным селом. В состав села Сухиничи вошли несколько близлежащих деревень, слившихся с ним в один населенный пункт. Одна называлась Перновичи. В ней жил человек, которому посвящен этот очерк.

В Сухиничах я спрашивал, как найти мне эту местность, Перновичи. Никто не сумел подсказать. Слишком много воды утекло с тех пор в речке Брынь, на которой стоит город, слишком многое забылось...

Как все начиналось

Старообрядческая моленная устроена была в Перновичах около 1800 года (1). Через семнадцать лет и в Сухиничах возник отдельный молитвенный дом. Судьба его печальна. Калужское губернское правление предписало его сломать, что и было сделано. Кто-то из старообрядцев просил губернатора, приезжавшего в Сухиничи, разрешить строительство новой моленной, но получил отказ (2).

Бревна остались лежать на прежнем месте «в разбросанности». В 1823 году богатый сухиничский крестьянин Никита Васильевич Аксенов перевез их к себе на двор. Земскому исправнику он заявил, что хочет построить склад. Строение было возведено в один день. Старообрядцы, «собравшись в большом числе», возвели у Аксенова во дворе «хоромину», оставалось только крышу соорудить (3).

Тревогу забил сухиничский протоиерей Димитрий Кедров. Сведения дошли до епископа, и тот обратился к губернатору с просьбой сломать аксеновский «склад». Сомнений не было, что он предназначен для общей молитвы. Во-первых, величина, во-вторых строили его старообрядцы всем миром и «в числе того множества не было ни одного из православных сынов церкви», как сообщал Кедров в консисторию (4).

Под наблюдением сотского «посредством сторонних людей» моленную-склад вновь раскатали по бревнышку в том же 1823 году.

Вскоре губернатору поступило прошение от сухиничанина Афанасия Васильевича Аксенова (очевидно, брат). Он жаловался, что когда разбирали «хоромину», две плодоносные яблони сломали в саду. Убыток составил, якобы, две тысячи рублей, которые Аксенов и просил взыскать с виновных (5). Чем закончилось дело, неизвестно.

Сухиничские и перновичские старообрядцы не имели своего священника до 1830 года. Известно, что здесь бывали приезжие батюшки, которых специально приглашали, что сами старообрядцы ездили к священникам в другие города, поддерживали связи со Стародубьем.

Яков Гаврилович Щепетов родился в 1777 году. Начинал дьячком. В 1810 году тульский епископ Дамаскин рукоположил его во священника к приходской церкви села Хочева Белевского уезда. Село это и сейчас отмечено на картах Тульской области. Только рядышком стоит пометка, что оно нежилое.

В ноябре 1829 года с дозволения того же Дамаскина Яков Гаврилович отправился в Киев поклониться мощам святых угодников печерских. Поехал он через Жиздру. Здесь у него жил свояк. В этом уездном калужском городке Щепетов неожиданно заболел и слег. А когда оправился, срок отпуска подходил к концу. И отложив прежнее намерение, Щепетов повернул обратно в Белев.

В Сухиничах он остановился на ночлег в доме местного крестьянина-старообрядца Андрея Алексеевича Митрофанова. Никто и никогда не узнает, о чем они говорили. Только после этой встречи Яков Гаврилович раздумал служить в Хочеве. Он отрекся от синодального православия и остался священствовать в Перновичах, поселившись там при старообрядческой часовне. Было это уже в январе 1830 года (6).

Рядовых сельских священников, как Щепетов, часто толкала порвать с прежним приходом бедность и безразличие начальства, несправедливое или слишком суровое наказание. Побег не вел к хорошей жизни, она у старообрядческого священника была не сладкой, а становился для кого-то поиском выхода из житейского тупика, для кого-то - исканием духовного подвига и мира с самим собой... Жаль, о «досухиничской» жизни Щепетова кроме сухих биографических дат ничего больше не известно. О жене священника даже упоминаний не встречается. Скорее всего, он был вдовцом.

Соблюдая закон, старообрядцы поставили в известность губернское начальство, попросив разрешения, чтобы Щепетов жил в деревне официально. Калужский гражданский губернатор Безобразов написал обо всем тульскому епископу. Тот уведомил, что Яков Гаврилович отрекомендован в духовном ведомстве «поведения добропорядочного» и что «надобности в нем не имеется» (7). Безобразов разрешил Щепетову поселиться в Перновичах, да и забыл о нем.

Через два года Николай Первый запретил гражданским властям давать разрешение священникам господствующей церкви жить и служить у старообрядцев. Щепетова это уже не касалось.

В архивных бумагах сохранилось описание старообрядческой моленной, где священствовал Щепетов. 12 января 1840 года ее осматривали местный становой пристав и чиновник особых поручений при калужском гражданском губернаторе по фамилии Тобиас. Подозреваю, что это тот самый Тобиас, о котором пишет в одном из писем Иван Аксаков (в Калуге они виделись на балу): «Я любовался и советником губернского правления жидом Тобиасом, мошенником страшным, любезником еще страшнейшим…» (8).

Тобиас-то и сделал описание моленной. Она была одноэтажной, из соснового леса и служила когда-то как обычная жилая изба. В длину моленная составляла около шести метров, в ширину - шесть с половиной. Имелась в ней отапливаемая комната, «так называемые сени». Снаружи дом не был оштукатурен, не красился, не обшивался тесом. «Вообще вид часовни довольно бедный, - отмечал Тобиас, - внутри же украшения состоят из нескольких икон» (9). Впрочем, самое ценное старообрядцы могли заранее припрятать, узнав о приезде начальства.

До Щепетова старообрядцы венчались, крестили детей, отпевали умерших в приходской церкви соседнего села Хотень. Как сообщал один из батюшек хотенской церкви, они «приходских священников в домы свои со всякими требами принимали. Но сами... жены и дети их хаживали в церковь в необходимых только случаях, как то: для венчания, крестин и погребения. А на исповеди и у святого причастия у православных священников никогда они не бывали и издавна, по преданию предков их, всегда привержены были к перновичской раскольнической часовне. Когда же появился в ней старообрядческий поп Иаков Гаврилов... с того времени они с семьями их стали ходить к нему на исповедь и приобщаться в часовне святых таин. И как между ними есть жены, взятые из православного вероисповедания в других селениях, и дети по необходимости крещены у православных священников, то их... присоединили к раскольническому согласию. А с 1836 года, когда по предписанию начальства отведено им по близости... особое кладбище, с того времени венчают, крестят детей и отпевают усопших в перновичской часовне у означенного Иакова Гаврилова. Уже приходских своих священников в домы не впускают и решительно никаких треб у них не исправляют» (10).

Другими словами, со Щепетовым началась у старообрядцев полнокровная христианская жизнь. Они раскрепостились. Хотеновские священники жаловались потом, что Щепетов «к истинной православной церкви уважение охладил, а ересь раскола усилил». В разговорах и проповедях они пытались наставить старообрядцев на путь «истинный», в ответ слышали: «Когда не станет у нас попа, тогда и пойдем к вам» (11).

В ту пору, когда правительство поставило себе целью медленно искоренить старообрядчество, когда каждый новый указ развязывал властям руки в борьбе с ним, сплочение старообрядцев вызвало тревогу. Против Щепетова развернулась травля.

Первым ударом по священнику было - Дело Мендель

Нет уже на карте Калужской области деревушки Заборье. Что теперь на том месте: лес, а может поле, засеянное ячменем, картофелем, пшеницей, или ничего - Бог весть...

Когда-то жила в этой деревне бедная еврейская девушка шестнадцати лет. Звали ее Двосса. По отцу - Мендель. На русский лад, значит, Авдотья или Евдокия Емельяновна.

Родилась Мендель в Могилевской губернии в городке Климовичи (он и сейчас там), в местечке Петровичи. Ее родители, «природные евреи», умерли очень рано. Мендель осталась одна с тремя братьями и сестрой. Один из братьев служил в солдатах. Из Могилевской губернии семейство перебралось в Калужскую, тут, в Жиздринском уезде, и поселилось. Двое других братьев Мендель зарабатывали на хлеб тем, что красили ткани. Один потом уехал из Заборья и пропал без вести. Сестра Двоссы жила по соседству в Волковой слободе. Этой деревни, как и Заборья, на современных картах нет.

Другие действующие лица:

1.Котомин Федор Максимович. Около восьмидесяти лет. Мастеровой людиновских заводов фабриканта Мальцова. Как и все, старообрядец.

2.Харин Василий Абрамович, зажиточный сухиничский крестьянин, в будущем купец.

3.Титова Пелагея Николаевна, около сорока лет. «Престарелая девка» из села Брынь Жиздринского уезда.

4.Старообрядческие уставщики Терентий и Иван Ефремовы, кучер Егор Устинов, работник в доме Харина Денис Федоров, жена Харина и прочие второстепенные персонажи.

Пятым будет Яков Щепетов.

Время действия - 1835 год.

Приходит возраст, и человеку становится необходимо найти гармонию между своим «Я» и окружающим миром, людьми. Найти духовную опору, которая помогла бы принять мир. Наступил такой момент в жизни Мендель. Родителей она не помнила, сестер и братьев ее разметало; окруженная русскими людьми, девушка не могла перенять иных представлений о жизни, чем те, какие были у деревенских крестьян. Неизвестно, где, с кем именно проживала Мендель в Заборье, почему она вообще там оказалась - евреям было запрещено жить в деревнях и селах… Но факт остается фактом. Девушка решила принять крещение.

Почему же именно старообрядческое?

Вряд ли это было осознанное, рожденное в личных поисках желание; вряд ли руководила ею убежденность в истине старой веры, поскольку девушка потом легко от нее отказалась; вряд ли четко представляла она себе разницу между господствующей церковью и старообрядчеством, столь близким к ней и одновременно далеким; вряд ли она по юношеской неопытности своей понимала в полной мере, чем ей грозит присоединение к старообрядчеству. Скорее девушка жила среди старообрядцев и не хотела чем-то отличаться от них, хотела быть как все...

Креститься в господствующей православной церкви российский закон разрешал любому. «Исповедующим иную веру и желающим присоединиться к вере православной никто ни под каким видом не должен препятствовать к исполнению сего желания». «Одна господствующая церковь имеет право в пределах государства убеждать подданных к принятию ея учения о вере... господствующая церковь не дозволяет себе ни малейших понудительных средств при обращении иноверных к Православию, и тем из них, кои приступить к нему не желают, отнюдь ничем не угрожает, поступая по образу проповеди апостольской» (12).

На страже господствующего православия стоял гражданский закон. «Как рожденным в Православной вере, так и обратившимся к ней из других вер, запрещается отступать от нее и принять иную веру, хотя бы то и христианскую», - гласил пункт 40 свода уставов благочиния. Снисхождение делалось для коренных народностей Сибири, вчерашних язычников. Их разрешалось «не подвергать наказанию, если они будут по невежеству упускать христианские обряды». А что касается русских - «кто уклонится в иную веру от Православия или жену свою православную принудит, или попустит принять иную веру, или детей своих будет крестить в иную же веру, а наипаче ежели принудит или попустит, оставив Православие, быть в иной вере, того отсылать к суду» (13).

Порядок крещения евреев определил в 1831 году январский указ синода. Сначала им нужно было подать епархиальным архиереям прошение, к нему прилагался документ, где указывались имя, фамилия, звание, вероисповедание, место жительства и др. (т.н. письменный вид). Получив такое прошение, епископ давал команду уездному духовному правлению или консистории (если еврей жил в губернском центре), чтобы с человеком провели собеседование: кто родители, где живут, какого чина-звания, какой религии придерживаются и какую требуют исповедовать. Попутно выяснялось, имеет ли человек искреннее желание креститься или преследует какую-то цель.

Затем под руководством опытного священника евреи изучали православные молитвы, догматы христианства, правила поведения, обязательные для православного человека. Когда батюшка убеждался, что необходимые знания усвоены, доносил об этом наверх. Там устраивали нечто вроде экзамена и, если человек подтверждал намерение стать христианином, то получал на то благословение.

Крестить евреев разрешалось только в городских церквях. Таинство совершалось со всей торжественностью в воскресные или праздничные дни перед литургией. Потом, как положено, священник делал в метрической книге запись о крещении. О нем сообщалось епископу и еще туда, где еврей брал письменный вид. Эти бюрократические «заморочки» оправданы и необходимы: у человека менялось имя. Опасно больных евреев указ позволял крестить без особого разрешения.

К людям, которые могли бы ей помочь креститься, Мендель пришла сама. Никто ее не вел за руку. Хотя дорогу ей наверняка кто-то мог подсказать...

* * *

Представляю ее путь.

Из Заборья в деревню Крутую тянулась черная дорога в две тележные колеи, на дне которых стояли схваченные морозным стеклом лужи. Грязь затвердела острыми комьями. Снеговая скатерть чернела дырами широких проталин. В предрассветной акварели глаз различал темно-желтые, почти коричневые заплатки соломенных крыш... Великое умение требуется, чтобы сложить такую крышу. Стебли не должны нигде переплетаться и загибаться. Иначе станет задерживаться дождевая вода, крыша загниет. Вода должна лететь вниз, как по железным листам. Но правильно уложить снопы еще полдела. Надо уметь привязать их лыком к жердям-перекладинам. Самый прочный материал - лента из липовой коры.

Наверное, потом дорога скатилась под уклон и деревня пропала. Хрустело под ногами ледяное стекло. Мельник твердо обещал свести Авдотью с человеком, который поможет найти старообрядческого священника и креститься. Авдотью мало беспокоило, что в документах останется ее прежнее еврейское имя.

Лес поредел, отступил от горбатой сельской дороги и вскоре, поднявшись на невысокий пригорок, Мендель разглядела крайние избы деревни Крутой. Мельница - старая коробка из потрескавшихся, отшлифованных дождями бревен - походила на черную сову, присевшую зачем-то среди снега. Света в окнах не было.

Ближе подойдя, Авдотья заметила, что в доме мельника горит свеча или лампадка: звездочка мелькнула в черной глубине оконного глаза.

Авдотья зашла под навес у мельницы, где летом стояли крестьянские подводы, груженые мешками. Она не решалась стучаться в дом. Отломила зачем-то сосульку, свисавшую с низкой крыши, и, немного подержав в руках, кинула в сугроб. Пахло сеном и сырым навозом. Скрипнуло от ветра мельничное колесо, шевельнулось и остановилось.

Дверь дома оказалась заперта. Авдотья стукнула в окошко. Никакого света, никакого ответа... Почудилось, что и мельника нет, и Авдотья испугалась пустой и чужой избы.

Но послышались шаги в сенях. Звякнул засов.

Она переступила высокое бревно порога и очутилась в горнице.

- А я уж решил: раздумала.

- Нет, не раздумала... Чуть не проспала...

Мельник погладил бороду.

- Вот что, Авдотьюшка. Сейчас Великий пост, в это время не крестят. Обождать придется. До Пасхи. Поняла?

- Да.

- Хорошо. Поедем мы прямо сейчас. В Людиновский завод. Там есть один человек, который все может устроить.

Мельник приблизился к печке и толкнул кого-то, лежавшего там наверху в темном ворохе овчин.

- Вставай, - и он назвал этого человека по имени, но Авдотья его не запомнила.

Незнакомый мужик стащил с печки тулуп и, доковыляв до сарая, вывел под уздцы лошадь, запряг в пустую телегу. Авдотья прыгнула на подводу, подобрала под себя ноги. Мельник запер избу и тоже забрался на солому телеги.

- Трогай.

- Н-о-о! - рявкнул незнакомый мужик и, звонко цокнув языком, ударил лошадь вожжами. Подвода, как неповоротливый и сонный зверь, медленно покатила под гору.

- Но-о-о!

Авдотье запомнилось, как в этот миг мельничное колесо тоже как-то лениво, точно сбрасывая остатки сна, завертелось, пропело что-то скрипучим языком, махая ладонями-лопастями, и в скрипе этом что-то послышалось. Может быть, «счастливого пути»...

* * *

«Он, Козьма, вместе с крестьянином деревни Крутой, а как его зовут, не знаю, когда я тайным образом пришла к нему на мельницу, привезли меня прошлою весною... в Людиновский завод к... Федору Максимовичу Котомину, который меня и принял», - вспоминала потом Мендель (14).

Котомин. Сведений о нем сохранилось мало. Он был ближе всех к девушке тогда, и повороты в ее судьбе так или иначе связаны с ним. В Людинове, кроме Котомина, девушке некому было больше довериться. По крайней мере другого близкого человека возле нее не видно…

Жил ли старик до нее один?

Какое материальное положение имел?

Почему приютил Мендель? Что связывает его и мельника?

Все это вопросы без ответа.

Больше всех оказался этот восьмидесятилетний людиновский старик виноват в деле Мендель. Срок ему дали небольшой - один месяц (15). Другие люди, причастные к «незаконному крещению», отделались двумя неделями тюрьмы.

Но не был Котомин несчастной жертвой. Именно он открыл на следствии все подробности дела Мендель.

Котомин укрепил намерение девушки стать старообрядкой. Авдотья признавалась, что именно «по убеждению его, возненавидев свой еврейский закон», решила принять «православное по старообрядческому обряду крещение» (16). Котомин - опытный садовник, сумевший не дать увянуть этому ростку - интересу к старой вере. Кто первый бросил в душу девушки его семечко, мы не знаем. Но укрепил слабенькие побеги Котомин.

Закончился Великий пост.

В субботу на светлой седмице - первой неделе после Пасхи, Федор Максимович нанял на свои деньги кучера с подводой. Вначале выехали они из Людиновского завода вдвоем с Мендель. По пути остановились в селе Брынь. Тут жила знакомая Федора Максимовича - Пелагея Титова, крестьянка. Он попросил ее быть восприемницей, и Титова согласилась.

В тот же день усталые кони людиновского извозчика остановились возле дома сухиничского крестьянина Василия Абрамовича Харина, тогдашнего попечителя старообрядческой часовни в Перновичах. Есть краткое указание, где в то время располагался в Сухиничах дом Харина: «На углу против сухиничской церкви старой» (17). Я не знаю Сухиничи до подробностей, предлагаю отыскать это место тамошним краеведам.

Крещение состоялось на следующий день, в воскресенье.

Харин, высокий, толстый мужик с круглым лицом, немного заикаясь (это у него было от рождения), велел своему работнику Денису наносить воды в кадку, что стояла в горнице, построенной во дворе дома (18). А сам направился за Щепетовым в Перновичи.

Вернулся он с двумя незнакомыми Авдотье людьми. Один был тоже рослый, с большим носом и продолговатым лицом, с редкими черными волосами, в которых серебрилась обильная седина. На лбу у этого человека Авдотья приметила шрам длинною с вершок, не меньше (19).

Этот человек и оказался старообрядческим священником.

Второго, уставщика перновичской часовни, Авдотья припомнила плохо. Потому и нет в документах описания его внешности.

Крестилась Мендель в той самой горнице, что стояла во дворе харинского дома, в деревянной кадке. Горница разделялась на две половины стеной. В одной комнате Мендель принимала крещение, другая представляла собою прихожую. Имелось тут еще одно помещение «с окнами во двор и на улицу» и отсюда удобно было следить, что там происходит.

Присутствовали, когда совершался обряд, Котомин, Титова - восприемники, старообрядческий уставщик Терентий Ефремов и, разумеется, Щепетов. Возможно, и Харин с женой. Мендель нарекли новым именем - Евдокия.

Дальше-то и начинается полоса загадок. О крещении Мендель становится известно властям. Идет следствие. Котомин, Харин и другие привлекаются к суду. Против Щепетова возникает сразу несколько дел. Священника таскают по судам и очным ставкам, запугивают и «увещают». Наконец, спустя четыре года, избавляются от него.

Как могли узнать о крещении Мендель? Это - самое большое белое пятно. Простейшее объяснение, что девушка сама проговорилась где-то по неопытности. Но без Котомина дело не развернулось бы столь широко. Он слишком добросовестно обо всем рассказывал... Организатор крещения, он стал потом ходатайствовать о том, чтобы... перекрестить «евреянку» в синодальной церкви! «Я желаю спасения и Царствия Небесного иноверке», - заявил Котомин людиновскому священнику Григорию Попову (20). Откуда этакое рвение? Обыкновенный способ спасти собственную шкуру, продиктованный тактикой защиты, или для него есть иные причины?

Ходатайство свое Котомин объяснял тем, что еврейка не может иметь свидетельства о крещении и что старообрядческое крещение он считает… «несовершенным». «Я же сам хотя и старообрядец, - писал внезапно «прозревший» Котомин, - но крещен совершенным крещением церковным, а не старообрядческим священником, по сему-то самому и ей, Евдокии, желал и желаю принять совершенное крещение» (21).

«Желал и желаю» - а сам к Харину повез!

Дальше больше путается Котомин в показаниях, теряя всякую логику:

«Я не решаюсь принять обряды церковные (т.е. господствующего православия. - В.Б.) не по чему другому, как по давнему скрытому соблюдению мною старообрядческих правил» (22). Вот так.

Все, кто привлекался к суду по делу Мендель, делятся на три группы. Первая: те, кто заявил, что крещение было - Котомин, его знакомая Титова и Мендель, которой незачем было лгать. Ей не угрожало никакое наказание. Вторая: те, кто крещение начисто отрицал (Щепетов, супруги Харины). Третья: те, кто ничего не видел, не слышал, не знает (слуга Харина Денис Федоров, кучер Егор Устинов).

Сумели разыскать всех. Но что мог сказать кучер? Привез к такому-то дому, высадил, получил деньги. Ничего особенного не поведал и работник Харина, который, впрочем, мог и догадаться, зачем ему поручили носить воду.

Уставщик Терентий Ефремов умер в феврале 1837 года и показаний не давал. Его сменил родной брат, крестьянин Иван Ефремов. Новый уставщик разводил руками: никаких незаконных треб ни он, ни его брат не совершали со Щепетовым.

Единственным способом защиты Щепетова и Харина было - ни в чем не признаваться. Щепетов утверждал, что ни Котомина, ни Мендель даже в глаза не видел. Однако, когда дошло до очной ставки с Авдотьей, внезапно захворал. «Сей беглый поп, опасаясь большего уличения, под предлогом болезни уклонился от очных ставок», - сочли в консистории (23). Но в июле 1837 года встреча священника и Мендель все же состоялась. На очной ставке признаний выбить из Щепетова не удалось. Каждый говорил свое.

Харин утверждал на допросах: да, приезжал к нему старик Котомин с двумя женщинами. Просил помочь крестить одну из них. Но ему отказали. Переночевав, Федор Максимович и обе его спутницы уехали, очень обидевшись. На очной ставке с Мендель Василий Абрамович с женой тоже ни в чем не сознались.

Мендель приобщалась к господствующей церкви, как предписано в указе 1831 года. Подала прошение. Потом с Авдотьей занимался людиновский священник Григорий Попов, уже упоминавшийся. Кроме догматов христианства, он втолковал, что древлеправославная церковь - «ничто иное есть, как душепагубный раскол». Девушку, будто кораблик без руля, понесло туда, куда дул ветер Котомина и Попова. Она призналась, что по молодости лет не поняла разницы между старообрядчеством и господствующим вероисповеданием (24).

20 июня 1837 года Григорий Попов присоединил Мендель к синодальному православию через миропомазание, о чем и доложил в духовную консисторию рапортом. Обряд проводился в людиновской Казанской церкви. А дело, заведенное на Щепетова, Харина и других, шло полным ходом дальше. В 1839 году его слушала калужская палата уголовного суда и, как требовали тогдашние циркуляры, отправила бумаги в комитет министров. Там постановили: Василия Харина (к тому времени он был уже купцом третьей гильдии) посадить на две недели, Пелагею Титову тоже, Котомину дали месяц тюрьмы, несмотря на почтенный возраст и ходатайство за Мендель. Щепетова за решетку не упрятали, поскольку крестил он человека, не принадлежавшего к господствующей церкви. Однако из Пернович его постановили убрать. Прежде о том же самом ходатайствовала консистория, но безуспешно.

Срок свой сухиничский купец Харин отбыл полностью летом 1842 года (25). Узнав о приговоре, он подал прошение, чтобы освободили от наказания, поясняя при том, что не желает приносить какие-либо оправдания по делу о крещении. В прошении было оказано.

Отсидела две недели и Пелагея Титова. После тюрьмы ее отослали к жиздринскому городничему. Тот пропесочил брынскую мещанку, чтобы она «от подобных поступков» впредь «воздерживалась» (26).

Котомина спасла от тюрьмы болезнь. О последних его днях известно из медицинских свидетельств. Требовались справки, подтверждающие, что старик не в силах явиться в суд и консисторию. Их составлял штаб-лекарь людиновского завода, он лично приходил осматривать старика. Эти справки сохранились. «Я, нижеподписавшийся, дал сие свидетельство Людиновского горного завода мастеровому Федору Максимову Котомину в том, что он действительно страдает хроническим ревматизмом и сверх того, имея от рождения до 90 лет, чувствует расстройство в жизненных силах, почему по означенным причинам и не может явиться по требованию Жиздринского Земского суда ни в сей суд, ни в духовную калужскую консисторию, в чем сам свидетельствую за подписанием и приложением моей печати, августа 10 дня 1842 года» (27). Подпись штаб-лекаря неразборчива.

Свидетельства этого показалось мало. Спустя месяц штаб-лекарь еще раз осматривал Котомина. Вторая справка была конкретней. Там говорилось, что Котомин перенес удар, после которого у него парализовало левый бок, руку и ногу и «к излечению которого не предвидится никакой надежды».

Тем не менее, консистория предписала жиздринскому священнику Феодору Зюкову поехать к Котомину и склонить его к господствующему православию. Если мастеровой согласится - присоединить, нет - взять письменное свидетельство, что не хочет.

Зюков прибыл в Людиновский завод 10 декабря 1842 года. Местный священник Григорий Попов сообщил ему, что парализованный Котомин 8 декабря умер (28). Опоздали.

О судьбах других героев истории с Мендель ничего после 1842 года не известно. Смерть Котомина - своеобразная точка в ней.

Дело еврейки примечательно тем, что оно развенчивает миф об узконациональной ограниченности старообрядчества. Старообрядчество понимает древнерусскую эстетику как неизменяемое и стремится все - церковный и семейный быт, мировосприятие - привести в соответствие с ней. Человеку нужно обрусеть, если он хочет быть старообрядцем. Обрусеть - даже русскому по крови. При всем этом национальность - на втором месте, на первом - вера, Христос. Поэтому Щепетов не устраивал девушке допросов, крестил без всяких прошений и экзамена на знание догматов. Крестил, как делалось это в апостольские времена. Нигде Мендель не споткнулась о свою национальность. Но старообрядчество для нее было тем зерном, которое, будучи брошено в добрую землю, не дало всходов. Авдотья не была духовно готова его принять, да и зерно это тут же затоптали...