«В тюремной замок до востребования» - это не почтовый адрес. Это приговор... В книге идет речь о так называемом «бегствующем священстве» - явлении, слабо изученном и доселе. «Беглыми попами» презрительно называли священников, перешедших к старообрядцам, их бывшие одноверцы. Что это были за люди? Как складывались их судьбы? Заслуживали ли они презрения? В книге собраны сведения о старообрядческих священниках первой половины XIX века - выходцах из среды синодского православия, живших в Калужской губернии. Опираясь на архивные документы и редкие издания, автор воссоздает их биографии, а также исследует причины, заставившие их оставить приходы и присоединиться к старообрядцам.
Предисловие
Если не присматриваться к отдельным людям, коих движет единый исторический вихрь, то не понять ни его природы, ни смысла, ни причин. Чем меньше отдельных личностей, тем общее движение истории тускней. Как будто не на земле все происходит, нас не касается. Все видится сплошным серым облаком человеческой пыли, бессмысленно несущемся в пространстве.
Я собрал по архивам несколько таких человеческих «пылинок». Эти люди были обыкновенными священниками. Все жили в девятнадцатом веке. Все бросили свои приходы, дома и перешли в другую веру, к старообрядцам. Во второй половине 19 века «беглых попов» (именно так презрительно называли тогда таких священников их бывшие одноверцы) стало очень мало, поскольку старообрядцы-поповцы (белокриницкого согласия) восстановили свою церковную иерархию.
Рядовой священник был ничем не защищен от епископского и консисторского самодурства... Бежали из-за несправедливого наказания, разладившихся отношений с причетниками, из-за бедности, никомуненужности, невозможности обеспечить семью при полном безразличии вышестоящих. «Получил замечание о бездеятельности, усматриваемой в недоставлении обильных доносов, оправдывался, что в расколе делается только то, что уже давно всем известно, что и писать нечего, и при сем добавил в сем рапорте, что наиглавнее всего, что церковное духовенство находится в крайней бедности, и того для, по человеческой слабости, не противодейственно подкупам и даже само немало потворствует расколу, как и другие прочие оберегатели православия, приемля даяния раскольников», - замечал в своей демикотоновой книге протоиерей Савелий Туберозов из романа «Соборяне» Н.С. Лескова.
Но есть другие причины. Подмятое государственным сапогом, господствующее православие превратилось в министерство религии, ровнявшееся на предписания чиновников. Люди не перестали молиться и посещать службу. Они перестали верить, сохраняя лишь личину религиозности. Из-за того, что православие подверглось огосударствлению, старообрядцы прозвали господствующую церковь «казенной»...
В то самое время, к которому относится основное действие нашей книги, два человека спорили о русской религиозности. Крепко спорили. До обид… В какой-то мере их взгляды отразили две противоположные точки зрения на русскую церковь. Огосударствленную церковь. Впрочем, одного из них это нисколько не смущало.
«Мы вообще плохо знаем нашу Церковь, - говорил первый. - Духовенство наше не бездействует. Я очень знаю, что в глубине монастырей и в тишине келий готовятся неопровержимые сочинения в защиту Церкви нашей. Но дела свои они делают лучше, нежели мы: они не торопятся и, зная, чего требует такой предмет, совершают свой труд в глубоком спокойствии молясь, воспитывая самих себя, изгоняя из души своей все страстное, похожее на неуместную, безумную горячку, возвышая свою душу на ту высоту бесстрастия небесного, на которой ей следует пребывать, дабы быть в силах заговорить о таком предмете... Церковь наша должна святиться в нас, а не в словах наших».
Другой возражал. Может быть, с некоторой долей той самой «горячки», о которой помянул его оппонент. Он говорил, что мистическая экзальтация вовсе не свойственна русскому народу, «у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: и вот в этом-то, может быть, и заключается огромность исторических судеб его в будущем. Религиозность не привилась в нем даже к духовенству; ибо несколько отдельных, исключительных личностей, отличавшихся тихою, холодною, аскетическою созерцательностию - ничего не доказывают. Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме; его скорее можно похвалить за образцовый индифферентизм в деле веры. Религиозность проявилась у нас только в старообрядческих согласиях, столь противуположных, по духу своему, массе народа и столь ничтожных перед нею числительно».
Одним из этих людей был Гоголь с его «Избранными местами из переписки с друзьями». Другим - Белинский. В отрывке из «Письма к Гоголю» мы позволили себе заменить распространенный тогда штамп «раскольничьи секты» на «старообрядческие согласия». Думаем, это сделает честь цитируемому автору. Великий атеист, он только старообрядцев признал по-настоящему верующими людьми во всей России...
Две крайности в отношении к вере, существующие несколько веков, сохраняются и по сей день. И спор вокруг русской религиозности не угасает. Но это отдельный и очень долгий разговор.
Молодой Иван Аксаков, служивший в калужской палате уголовного суда, «сцапался» здесь раз с одним священником, «говорят, еще умнейшим в городе». Речь шла о церковной краже, и батюшка полагал, что Аксаков поступил неправильно, не обязав сторожа, шестидесятилетнего старика, выплачивать стоимость похищенного. Аксаков же доказывал, что выжимать последнюю копейку из этого человека по меньшей мере не по-христиански.
- Церковный интерес должен быть соблюден, - настаивал священник.
- Так что же тогда, по-вашему, церковь? - спросил Аксаков.
- Церковь - это казна.
- Если церковь - казна, так вы - чиновники!
Казенщина вытеснила основное - гуманистическое содержание христианского учения.
«За исключением весьма немногих личностей на Рогожское бежали, обыкновенно, священники, не терпимые в церкви, или совсем изгнанные из нее. Это было место, куда стекалось то, что было негодного в нашем духовенстве, и откуда расходилась эта язва по всем приютам поповщины. Корыстолюбие и пьянство были отличительными свойствами раскольничьих беглых попов» и т.д. и т.п. Такой взгляд на «бегствующее священство» пыталась утвердить официальная идеология. Только она замалчивала, почему же стали эти люди «негодными». Ярлык «негодных» все упрощал, скрывая социальные причины, духовные искания священства. А что касается нравственного поведения, пусть возразит на это синодский протоиерей из Мещовска Алексий Страхов, который в 1836 году писал своему епископу: «Склоняют к побегу... большею частию с честным поведением, тех, кои долгое время проходили должность священника, а с худым поведением нигде не терпят. Почему нравственных причин не нахожу и не полагаю в счет». Поведение, к слову сказать, не у всех переходящих к старообрядцам батюшек было образцовым. Но с такими боролось само старообрядчество. Собственно, дело не в поведении; бросая приход и начиная новую жизнь, человек получал возможность изменить себя - дело в том, как он использовал эту возможность, использовал ли вообще, менялся ли он как личность... Это было трудно. Несмотря на историческую и национальную родственность, старообрядчество и господствующее православие оставались совершенно разными мирами. Человеку, который сформировался в одном из них, сложно принять другой. Примеры - в этой книге
Условно «беглых» можно разделить на две группы: те, кто отрекся от старообрядчества - или вернулся сам назад, или раскаялся в побеге будучи арестован, и те, кто всю жизнь связал с древлеправославием. О последних очень мало сведений, поскольку не все вернулись в Калугу, не все попали в руки полиции, не на всех заводили дела, тратили бумагу. За отсутствием документов сегодня нет возможности отследить человеческую судьбу... За отсутствием исследований о «беглых попах» по другим губерниям мы лишены возможности провести сравнительный анализ, но уверены, что на примере Калужской губернии (именно калужские архивы были нам доступны) отражается в той или иной степени общая картина изучаемого явления.
Документы, попадающие в руки исследователя, - это в основном следственные бумаги, либо консисторские, либо гражданские. Но следствие - не повод для откровений, и тактика защиты вынуждала священников что-то недоговаривать, что-то скрывать, что-то искажать. Поэтому не всегда удается объяснить некоторые мотивы их поступков, особенности мировосприятия, детали биографии. Кроме того, в официальных бумагах не всегда фиксировалось то, что могло представлять интерес характеристики старообрядчества.
1782 год
Георгий Федоров
Георгий (Егор) Федоров поселился в Калуге в самом начале 1800 годов, когда город только-только повысили до звания губернского центра, когда в нем вовсю шло строительство: прокладывали новые улицы, возвели буквой «П» каменные корпуса административных учреждений и духовной семинарии, первые прямоугольники гостиных рядов и длинный мост через Березуевский овраг...
В Калуге возле автовокзала стоит церковь Жен Мироносиц. Она заново отштукатурена. Крыши алтаря и трапезной из оцинкованного железа. Оконные рамы выкрашены в желто-медовый цвет и за их стеклами чернеют, как и положено, решетки. Храм расположен в центре города, поэтому возле его ворот и паперти всегда стоят, лежат, сидят на корточках нищие с баночками из-под кофе, мисками и шапками. Церковный купол давно примерил новую медную шапку и колокольня нахлобучила медный колпак с золоченым крестом. Колонны второго яруса заканчиваются капителью в виде двух спиралей, закручивающихся вовнутрь - как две каменные улитки, повисшие вниз головой; вершины колонн третьего яруса как бы распадаются на каменные лепестки... Православие и античное язычество, классицизм - через архитектуру сочетается несочетаемое. Длинная игла шпиля придает колокольне ощущение легкости. Церковь огорожена металлическим забором с кирпичными столбами. Вокруг нее растут липы.
В начале девятнадцатого века неподалеку от храма Жен Мироносиц жила семья мещан Скудновых. Церковь тогда строилась. Трапезная уже была готова, в храме устроили один придел, шла отделка. И вот раз вечером заявились к Скудновым «гости».
Подергал унтер-инспектор Беляев дверь, ну конечно, закрыто. А в окнах огоньки от свеч видны, и пение слышится. Вроде как ирмосы. Наверно, всенощная идет. Стал Беляев стучать. Правду донесли - действительно сборище у мещан Скудновых, и поп, должно быть, приглашен.
Никто не открывает. Унтер-инспектор забарабанил в дверные доски с удвоенной силой.
На крыльце появился сын хозяина Илья.
- Кто там?
Инспектор представился.
- По какому случаю в доме собрание? Откройте ворота!
- Не ваше дело, - огрызнулся Илья Скуднов, - инспектора по ночам не ходят.
И открывать он не стал.
На этот-то случай был при Беляеве десятский.
- Трифон, - скомандовал инспектор, - слазь-ка, будь добр, через забор да отопри ворота.
- Давай, давай, - заерничал Скуднов, - слазь, попробуй. Я те ноги-руки переломаю... А ты, инспектор, что десятского посылаешь? Сунься сам! И тебе ребра перещупаем!
Трифон, однако, не испугался и ловко перемахнул через ровный ряд высоких заборных досок. Скуднов не избил его, хотя обещал. Ворота же отпереть десятский не смог. Они закрыты были не на задвижку, а на замок.
Вскоре подошла полиция. Скуднов вставил в замок ключи...
Выяснилось, что в доме шло богослужение, собралось у Скудновых человек пятьдесят старообрядцев, всенощную служил священник Георгий Федоров, которому недавно даровано было Высочайшее дозволение проживать там, где он пожелает. Служба была прервана. Но священника тогда не тронули...
Георгий Федоров бросил приход в 1782 году с женой и сыном. Священствовал же он в селе Высоцкая слобода Боровского уезда, ныне оно в черте города Боровска. Деревянная церковь здешняя и сейчас цела. Вокруг нее кладбище. У алтаря - могилы родителей Пафнутия Боровского.
Один арест на плечами Федорова уже был. В 1789 году он попался в Боровске с подложными документами. Священника препроводили в московское губернское правление и заключили в тюремный замок. Оттуда отцу Георгию удалось бежать. Он покочевал по разным старообрядческим слободам, и когда ему Высочайшим Именем даровано было прощение за оба побега, осел в Калуге. Служил он не только у местных старообрядцев, не только у Скудновых. Ездил в окрестные села и деревни: Камельгино, Акатово, Дворцы. 1 и 2 июня 1802 года - на Троицу - отец Георгий провел торжественную службу в мещовском селе Щелканове и открыто обошел с крестом старообрядческие дворы, за что «заработал» донос от местного духовенства. Что без доносов не обойдется, Федоров предполагал и все равно - пошел. Неприятие официального православия было у него активным. В Калуге Федоров призывал старообрядцев не ходить в единоверческую церковь, которую тогда строили. Он не сидел, как мышь в норе, и не держал язык за зубами. Федоров себя вел независимо и часто выходил за рамки осторожности. Авторитетом он пользовался огромным. Арест и преданность вере обеспечивали ему ореол исповедничества.
Популярность отца Георгия и его самоуверенность быстро обернулись вторым арестом. Сведения о священнике дошли в 1803 году до самого Александра Первого. И вот калужский губернатор получил письмо от министра внутренних дел Виктора Кочубея. Тот сообщал, что Его Величество были очень раздражены Федоровым: он ведь имел право только жить, где хочет, но не служить! Министр предлагал арестовать священника и отдать под суд, гражданский или духовный. Словом, если отец Георгий был столь смел из-за грамоты, подписанной императором, коей все старое ему прощалось, то он переоценивал ее значение...
В мае 1804 года Федоров был схвачен и увезен под конвоем в калужскую духовную консисторию. Его дальнейшая судьба не прослеживается. Охота на священника велась полгода.
ГАКО (Государственный архив Калужской области). Ф.32. Оп.19. Д.129.
Начало ХIХ века (до 1808 года)
Иаков Петров
Умер в Москве и похоронен на Рогожском кладбище.
В 28-ом номере старообрядческого журнала «Церковь» за 1913 год были опубликованы тексты надписей на надгробных плитах покойных рогожских священников. Там он и упомянут, отец Иаков, а то, что он прежде служил в какой-то церкви Боровска, видно из надписи на могиле его жены, о чем сделана в журнале пометка.
Сама надпись: «1808 года, апреля 18-го дня, на память преподобного отца нашего Зосимы Соловецкого чудотворца, пополунощи в 4 часу преставился раб Божий священноиерей Иаков Петрович, священствовал всех лет десять с половиною. От роду жития его было 32 года». Все, что об этом священнике известно, в сущности, и содержится здесь. О годе присоединения к старообрядчеству надпись судить не позволяет.
1808 год
Иеромонахи Иосиф и Павел
Иеромонахи Иосиф и Павел относятся к тем, кто не сумел порвать ниточки, связывавшие с господствующей церковью. Слишком сложно было для них начинать новую жизнь - и получилось только полшага.
Дело Иосифа-Павла свидетельствует, что побег сам по себе мало что значит, и даже стать старообрядческим священником - это еще не все; но стать им навсегда, слиться воедино с паствой, жить с ней одной жизнью - вот в чем настоящая победа, вот где подлинная, окончательная перемена человека. Дело монахов позволяет в новом ракурсе посмотреть на поступки других священников и делает более ощутимым тот духовный груз, что взваливали они на плечи.
* * *
В октябре 1808 года по Никитской улице Калуги шел иеродиакон Черноостровского монастыря, что под Малоярославцем. Звали его Павел. Он в чем-то провинился и только-только получил в духовной консистории «втык». Павел был знаком с монахом старообрядческого Лаврентьевского монастыря Максимом Ефимовым, бывшим купцом. Тот ему предложил бежать. Иеродиакон согласился, ибо наказание он ждал суровое. Поехал с ними в старообрядческую обитель еще черноостровский послушник Гаврила Авраамов.
Калуга - Лихвин - Белев - Болхов - Карачев - Брянск - Почеп - Стародуб - Зыбкое - Гомель - и 1 ноября приехали в монастырь. Он по тогдашнему административному делению находился в Могилевской губернии. Иеродиакон Павел пробыл там до февраля 1809 года и стал проситься обратно. Жить, как он потом признавался, было ему невмоготу, «поелику по тамошним установлениям принуждали его, ежели он согласен остаться в том монастыре, проклясть архипастыря, рукоположившего его в иеродиакона, всех молящихся троеперстно и стригущих себе усы и бороду, и не почитать святых мощей Димитрия Ростовского и Патриарха Никона, и по оном отрицании, яко уклонившийся от ереси, принять миропомазание». Павел ко всему тому оказался не готов.
Ефимов уговаривал остаться, но иеродиакон настаивал. Когда потребовалось бывшему купцу в Москву, он подбросил Павла на своих лошадях до Калуги. Но здесь, узнав, что лишен монашеского сана, Павел вновь захотел в Могилевскую губернию.
В обратный путь они поехали с черноостровским иеромонахом Иосифом. Он давно решил бежать и переписывался с Лаврентьевским монастырем. Ефимов неожиданно раздумал ехать в Москву. Вероятнее всего, он туда и не собирался, он отправился из монастыря к Иосифу, чтобы увезти его. Вместе с Павлом они доехали до Малоярославца и Боровска, захватили Иосифа, а потом, переночевав в Калуге, тронулись в Лаврентьевский монастырь.
О прошлом Иосифа почти ничего не известно (о прошлом Павла - вообще ничего). Мирское имя иеромонаха - Иван Дмитриевич Литвинов. В два или три года он остался сиротой. Жил в Путивле и числился в местных мещанах. 20 марта 1804 года Литвинов подстригся в монахи и поселился в Оптиной пустыни. Нарекли его Иосифом, и было ему тогда около сорока пяти лет.
Лишь до Брянска довез троих монахов калужский ямщик Мартин Маршаков. Там Ефимов послал его с Павлом в город разменять на медные деньги 25 рублей бумажкой. Как раз был ярмарочный день. Потом Иосиф попросил, чтобы бывший купец принес ему сбитня: иззяб, дескать. Ефимов тоже ушел. А Иосиф взял вожжи, хлестнул лошадок и скрылся неизвестно куда, прихватив около тысячи рублей денег.
Ефимов, Павел и ямщик пришли на берег Десны. Иосифа нет. Наняли другую подводу. Павел расстроился и раздумал уже ехать в Лаврентьевский монастырь, но Ефимов убедил, что один он не доберется до Калуги.
Через неделю Павел и послушник Гаврила Авраамов тронули домой. Ефимов дал им на дорогу 15 рублей. В Чернигове на Вербное воскресенье они разминулись, и Павел поехал дальше один. Но тем же вечером его арестовали: документов не было. До самого августа просидел иеродиакон Павел в тамошнем остроге, а потом его «с понятыми» отправили в калужскую консисторию. «Понятые» - это какой-то крестьянин. Один. Очевидно, на него возложили обязанности сопровождающего. Где-то в Тульской губернии, в какой-то деревне, этот понятой так нахлестался водки, что дальше не смог идти. Павел направился в Калугу без него. 17 октября он уже сидел на допросе в консистории.
Что стало с Иосифом, неизвестно.
Он и Павел - два сапога пара. Из категории людей, которые не знают, чего хотят. У них не было четких целей, не было твердой идеи, которая бы вела, а потому не было и желания приспосабливаться к новой среде, найти-таки в жизни свое место. В этом причина полной неудачи их побега. Изменение личности происходит там, где человек обращается к новым формам осмысления жизни, как произошло это у Георгия Федорова или Димитрия Беляева, Феодора Соловьева, о коих будет рассказано выше. Иосиф и Павел этого не смогли...
ГАКО. Ф.130. Оп.1. Д. 191.
1810 год
Евфимий Федоров
Имя его тоже сохранилось благодаря прочности могильной плиты на Рогожском кладбище. Тот же журнал «Церковь» за 1913 год (№28), страница 679: «Под сим камнем погребено тело раба Божия московского старообрядческого кладбища священноиерея Евфимия Федоровича, скончавшегося 1829 года, ноября 30 дня наполудни, жития его было от роду 53 года и 11 месяцев, священствовал всего 25 лет, а в старообрядчестве 19 лет, тезоименитство его 20 января, уроженец Малого Ярославца, церкви Спаса Преображения».
Надпись позволяет высчитать дату побега - 1810 год.
1817 или 1818 годы
Павел Петрович Зверев
Бежал в посад Митьковку на Стародубье. Это местность в Черниговской губернии (теперь - в Брянской области), где проживало много старообрядцев.
Место служения в Калужской епархии не установлено. Просвященствовав в Митьковке четыре месяца, переехал в город Борск Каменец-подольского уезда Винницкой губернии. Здесь прожил около двенадцати лет и умер.
ГАКО. Ф.62. Оп.1. Д. 3050.
1819 год
Алексий Васильевич Грушевский
Родился в 1781 году. Учился в калужской духовной семинарии и был произведен в сан к одной из церквей Лихвинского уезда в 1804 году епископом Калужским Феофилактом. В 1815 году переведен в малоярославецкое село Хрустали. Спустя два года, в октябре, бежал оттуда на Рогожское кладбище в Москву. Однако тут же, в декабре, отец Алексий вернулся к духовному начальству с повинной. В качестве наказания определили его на год нести послушание в Оптиной пустыни.
В марте 1819 года Грушевскому доверили священническое место в селе Русинове Боровского уезда. Но в начале сентября того же года о.Алексий бежал из Русинова вместе со всей семьей в Орел.
Неясно, что заставило отца Алексия вернуться в 1817 году назад и вновь бежать. Ничего не известно о семье Грушевского.
В Орле отец Алексий отправлял в местной старообрядческой моленной весь полагающийся цикл богослужений. Ездил оттуда на Стародубье в Малиноостровский монастырь «для испытания... в священнослужении».
В ноябре того же 1819 года по городу Орлу прошла полицейская облава - искали двух священников. Один был осужден к лишению сана за убийство в Молдавии мальчика (преднамеренно или нет - неизвестно). Другой - некто Иоанн Соколов - бежал из села Толкачева Льговского уезда Курской губернии, прихватив огромную сумму церковных денег. В облаве участвовал протоиерей екатеринославского кирасирского полка Алексий Карышев, поручик того же полка, частный пристав и квартальный надзиратель. Кто-то подал идейку проверить старообрядческую часовню.
Грушевский был арестован и отправлен в полицию для допроса. Когда власти убедились, что отец Алексий - не тот, кого они ищут, отпустили священника на все четыре стороны, потеряв к нему всякий интерес. Однако Карышев (вот обязательно надо нагадить!) написал об аресте Грушевского в боровское духовное правление.
Дальнейшая судьба отца Алексия не прослеживается. Его дело заканчивается ходатайством калужской духовной консистории перед Орловским губернским правлением о высылке священника в Калугу для суда за побег.
ГАКО. Ф. 33. Оп. 1. Д. 3363
1819 или начало 1820 года
Георгий Никитин
Служил в селе Тужимове Перемышльского уезда (ныне деревня Бабынинского района). В фонде Перемышльского духовного правления уцелели два дела, которые и хранят сведения о нем. Ни возраста Никитина, ни причины побега эти дела не позволяют установить.
В декабре 1819 года Георгий Никитин уехал из Тужимова в Лихвинское село Грязново «для получения долгов своих». И не вернулся. До сына его - ученика высшего отделения Калужской духовной семинарии - дошли слухи, что с отцом неизвестно куда бежала вся его семья. В делах Никитина нет упоминания, что священник решил следовать древлему православию. Но сама формулировка «бежал неизвестно куда» зачастую означала - к старообрядцам. Об этом говорит и то, что о.Георгий забрал с собой семью.
ГАКО. Ф.261. Д. 378 и 382.
| 
