В XIX в. Москва стала идеологическим и политическим центром старообрядчества. П.И. Лященко, автор «Истории народного хозяйства СССР», в 1939 г. писал: «Московский национальный торговый, промышленный, банковый и текстильный, металлургический и финансовый капитал представлял собой к 1914—1917 гг. громадную экономическую силу»1. Сегодня исследователи пытаются уточнить масштабы экономического могущества старообрядчества. Некоторые полагают, что староверы владели 60% или даже 75% капиталов дореволюционной России 2. Другие избегают конкретных цифр, но подтверждают, что старообрядческое предпринимательство в начале XX в. «стало вершителем судеб многих наиболее современных и технологичных отраслей русской промышленности». Наконец, общим местом, как бы уже и не требующим доказательств, стала констатация: «верхушка староверия была одним из самых энергичных и деятельных отрядов российского капитализма» 3.

Единичные примеры предприимчивости староверов известны с XVII в., со времен раскола, Но первые сто лет противостояния России старообрядческой и России романовской проявлялось в борьбе вооруженной. По-настоящему широкий размах предпринимательство стало приобретать после разгрома армии Емельяна Пугачева, когда стало ясно, что плетью обуха не перешибить. Кто-то надежд не оставил, и, когда в городах сформировалось поколение разночинцев, возобновил борьбу с антихристовой властью в форме политического террора. Другие — ушли в «странствие», скрываясь от власти, чтобы не способствовать уплатой налогов ее укреплению. Третьи, о которых и пойдет речь, направили свою энергию на укрепление экономической основы староверия. Рубеж XVIII—XIX веков большинство исследователей старообрядчества называют периодом превращения его из конфессиональной в конфессионально-экономическую общность.

Это направление эволюции старообрядчества подсказывалось не только естественным стремлением к благополучию или общепризнанной высокой трудовой этикой староверов, но и самими гонителями. Духовные и светские власти от рядовых священнослужителей, городовых, становых и околоточных до епископов и членов царствующего дома явными и скрытыми, легальными и противозаконными налогами и поборами, ограничениями и запретами вопреки преследуемой цели подавления старообрядчества, наоборот,

53

стимулировали его экономические устремления. Так, знаменитый Иргизский монастырь долгое время своим существованием был обязан подношениями великому князю и будущему императору Павлу. Делавший их купец Калмыков приходился братом игумену Нижневоскресенского Иргизского монастыря 4. Другой достаточно типичный пример. В годы царствования Николая I многие староверческие молельни закрывались, иконы описывались и увозились. Полицмейстером в Москве был тогда Верещагин. Однажды Лужин — обер-полицмейстер Москвы поручил Верещагину закрыть Преображенское кладбище и увезти оттуда все древние иконы. Чтобы не дать прихожанам возможности спасти свои святыни, он решил нагрянуть спозаранку и потому лег спать раньше обычного. Его, однако, подняли — пришли просители. Они сообщили, что знают о решении закрыть кладбище и попросили помедлить с прибытием, за что согласны были заплатить 50 тысяч рублей — за такие деньги можно было купить пароход и стать купцом второй гильдии. Верещагин отказался, но налет все равно пришлось отложить, так как рано утром неожиданно вызвали к обер-полицмейстеру. Долго продержали в приемной. Когда он прибыл на место, икон там не оказалось... 5. Подобных историй множество.

Экономическое процветание старообрядчества стало одним из условий его существования — это, во-первых, а во-вторых, поборы были так велики, что поощряли развитие коллективной защиты. Предпринимательская деятельность на благо общины стала рассматриваться как средство спасения души 6. В старообрядческой среде существовали особые отношения. В долг старались не брать, но давали. Только не в рост — отношение к «процентщикам» было презрительным. Хорошим тоном почиталось по собственной инициативе отсрочить платеж попавшему в сложную ситуацию заемщику, простить долг, помогать сирым, убогим, вдовам и их содержание. В православной купеческой среде благотворительность тоже практиковалась, поскольку помощь нуждающимся — составная часть православной этики. Различие состояло в масштабах и размерах. В старообрядческой среде эти отношения достигли того, что называется системой вторичного распределения, но не по принуждению государства. Владелец добровольно расставался с частью своей собственности в пользу экономически менее состоятельного слоя единоверцев. У постоянно нуждающейся православной паствы, где социальные отношения складывались по иным законам, сложилось представление, что для бедных «староверничество» не по карману 7. На самом деле православные путали причину со следствием.

Верховодили купцы — «миллионщики», сфера влияния которых простиралась на многие регионы. Внутри этих регионов возникали разраставшиеся анклавы территориально более ограниченных, но и одновременно более интенсивных сфер влияния так называемых «тысячников» — предпринимателей средней руки. Они имели свои суда, определяли ассортимент изготавливаемой в деревнях продукции, оплачивали места на ярмарках, где продавались изделия единоверцев, гордились тем, что их усилиями, умением, заботами «кормятся» десятки, сотни, тысячи, а то и десятки тысяч единоверцев. В укор им личное богатство не ставилось. Все видели, что они трудятся, что у них лучше получается, что заработанным делятся с общинниками, что без них общине пришлось бы туго, что не обходят они своими милостями и тех, чей молитвенный труд оберегал общину от посягательств антихриста, приближал час, когда черные дни минуют и час искупленья пробьет.

Экономически состоявшееся старообрядчество стало перемещаться из сельских поселений в города. Возвращение было не таким как бегство — голыми, босыми. Первыми шли артели монастырей-общежительств, следом — предприниматели. Суть первых известна. Менее очевиден характер последних. Они не были предпринимателями в общепринятом значении слова. Первые сомнения возникают при знакомстве уже с тем, как начиналась их предпринимательская жизнь. Приведем в качестве примера несколько узнаваемых семей из числа староверов.

54

Родители первого председателя Совета народных комиссаров СССР А.И. Рыкова — И.И.Рыков и А.С.Рыкова — владели клочком земли в Кукарке Вятской губернии, но случился пожар, все сгорело и они с пятью детьми переехали в Саратов. Раздавленный нуждой многодетный крестьянин-погорелец российского захолустья, которому незнакомый город ничего кроме социального дна не предвещал, успешно занялся посредничеством в торговле мукой. Предок В.М. Молотова по материнской линии «...Яков Евсеевич Небогатиков пришел в Нолинск (Вятской губернии) молодым парнем в лаптях и с большой жаждой лучшей жизни. Он плясал перед каждым, кто даст ему две копейки, а за три копейки плясал в луже. Занялся он сбором тряпья у населения и вскоре неожиданно разбогател. Семейная легенда допускает, что он нашел зашитые в одежде или перине деньги». На Волге хорошо известна фамилия Бугровых. «Они памятны нижегородцам не столько своими богатствами, сколько щедрой благотворительностью, а вот откуда у Бугровых взялись большие деньги, как они из бедняков стали богачами, это для многих нижегородцев всегда оставалось загадкой» 8.

Не менее таинственно происхождение богатств Рябушинских. Существует предание, связанное с казнокрадством. Когда в 1812 году армия Наполеона приблизилась к Москве, московская часть государственной казны была укрыта за Рогожской заставой, ставшей потом центром Белокриницкого согласия. После бегства французов схрон оказался наполовину пуст, зато Морозовы и Рябушинские неожиданно разбогатели. По другой версии основатель династии М.Я. Стекольщиков (1786—1858), выходец из православной деревни Ребушки, Калужской губ., 16-летним мальчиком ушел в Москву на заработки, записался в купеческое сословие под фамилией Рябушинского, принял старообрядчество, стал удачливым предпринимателем. «Не совсем ясно, откуда у молодого человека из крестьянской семьи могли появиться немалые, по тем временам деньги» — недоумевает один из биографов династии Рябушинских. Версия потомков С.В. Морозова (1770—1860), кстати сказать, не из белокриницкого, а поморского согласия, о происхождении его начального капитала выглядит также неубедительно. Сообщая о том, что крепостной крестьянин С.В. Морозов в день свадьбы получил от своего барина 5 рублей серебром, осторожно добавляют: «Считается, что этот подарок и стал поводом к открытию» шелкоткацкой мастерской с несколькими наемными рабочими 9. Сомнение биографов понятно. Ведь прежде чем стать «владельцем» собственного дела Савва Васильевич сам работал по найму за 5 рублей и хозяйские харчи в год, а для того, чтобы записаться в купеческое сословие, в то время требовалось объявить капитал не менее 1 тыс. руб., то есть копить ему пришлось бы минимум 200 лет.

О начале предпринимательской деятельности рода Зиминых, что из Зуево, где «все были старообрядцами», биограф — потомок в шестом поколении — скупо сообщает, что его родословная берет начало от крепостного крестьянина С.Г. Зимина, имевшего пятерых сыновей: Киприяна, Ивана, Павла, Никиту и Степана, что «в 1770 г. шесть крепостных крестьян Зуева получили право на владение станками ... Два брата — Иван и Киприян — выделились в самостоятельное дело в 1838 г.» 10. Откуда взялись средства, в семейной хронике не указывается. Дальнейшее повествование, как и в случаях с другими староверами-предпринимателями, вопросов не вызывает.

Ключ к разгадке — в исследовании процессов российской экономической жизни, в частности пришедшегося на XIX в. периода бурного промышленного роста в России. Предпринимателями становились не состоятельные люди, а, наоборот, те, у кого средств на это не должно было бы быть. Массовое предпринимательство зарождалось не в городе, а в деревне. Разворачивался процесс не на благодатном Юге и в Черноземье, где было больше возможностей для первоначального накопления, а там, где этих возможностей было меньше. Ранее появившиеся и достаточно крупные даже по европейским меркам предприятия бояр и дворян приходили в упадок. В начале XX века осталось лишь небольшое число частных предприятий старше ста лет, и

55

ни одно из них не занимало лидирующих позиций. Процесс создания средних и крупных предприятий в XIX в. начинался «с нуля» — с мелкого сельского предпринимательства. Если их деятельность была успешна, они вырастали до средних размеров, перебирались в город, становились крупными, которые в свою очередь способствовали созданию мелких, обрастая ими настолько, что трудно было отличить, где кончается фабричная промышленность и начинается кустарная.

Параллельно протекал другой процесс. В прошедшее десятилетие появились публикации, приоткрывающие тайны старообрядческой экономики XIX — начала XX веков. Биографии многих ранее почти неизвестных людей показывают, как происходило становление громадной производственно-сбытовой сети. К примеру, описывая ирбитскую семью купцов Казанцевых, исследователи, перечисляя привычные версии с кладом, наследством, лихоимством и скопидомством: «грошик, копейка, гривенник, рубль», затруднялись с ответом на вопрос, откуда все-таки у нее взялись капиталы. Достоверно известно только то, что не эти источники, а «доброе знакомство» с Морозовыми, что проживали в полутора тысячах километров от места действия, «возможность брать у них кредиты, умело используя взятое в долг», а еще дружба с фабрикантом Кузнецовым, проживавшим на таком же расстоянии от Ирбита, дали возможность поставить дело на широкую ногу 11. Так возникала и сама Кузнецовская фарфоровая мануфактура в Дулево-Ликино, рабочие которой, заметим попутно, изготовили и преподнесли редакции газеты «Правда» блюдо с портретом Ленина. Аналогична история обувной мануфактуры в Кимрах, ставшей поставщиком обуви для Красной Армии, возникновения производства в Палехе, где Георгия Победоносца стали изображать с серпом и молотом на щите, а также большинства предприятий хлопчатобумажной индустрии, поставивших бойцов на баррикады 1905 г. и фронты гражданской войны. Менялись имена доноров и получателей помощи, сохранялся принцип внутриконфессиональных отношений — сильный делился со слабым, слабый становился сильным и вместе они составляли мощный оплот старообрядчества.

Соборы староверов первых десятилетий XX в. трудно даже называть таковыми, настолько экономические вопросы занимали серьезное место в кругу обсуждаемых проблем. Только, пожалуй, белокриницкие староверы стали называть их съездами. Прочие сохранили прежнее название, хотя, скажем, у более религиозно ориентированных часовенных (уральских) староверов инициаторами их созыва тоже становились «видные заводские старообрядцы — промышленники и купцы» 12. Они оказывали духовным лидерам знаки уважения, но решения принимали самостоятельно. В этой связи следует отметить важную цементирующую роль старообрядческих священнослужителей. Когда предприниматели начали нарушать традиции — курить, пить, укорачивать бороды и даже бриться, одеваться не по-русски, принимать пищу совместно с еретиками, реже молиться — беспоповские наставники и поповские священнослужители брали грех на себя, замаливая его ради сохранения общинного мира.

Банальным в исследовании старообрядчества стало утверждение, что оно превратилось в XIX в. в одну из «форм первоначального накопления капитала», «купеческий род стал структурной единицей старообрядческой общины», «раскольничьи монастыри выпускают легионы сборщиков, и эти сборщики возвращаются назад с полными кисами денег», все «состоятельные» члены общин вносили значительные средства в кассу обществ... Часто представители иногородних сами съезжались со всей страны для сбора «пожертвований». Для сбора средств ... руководство общины прямо разверстывало своеобразные налоги среди предпринимателей». Все свои материальные ресурсы они с готовностью предоставляли для удовлетворения общественных потребностей. Характерна эпитафия на надгробии петербургского купца-старовера Ф. Громова: «Честность, справедливость, негласная помощь ближнему, во всем воздержание и не горделивость — вот его законы» 13. Это не было бла-

56

готворительностью: община имела права на прибыль от предприятий единоверцев. Масштабы сбора средств в конфессиональную казну соответствовали масштабам их применения: от заботы о сиротах и нетрудоспособных, обучения детей и взяток светским и духовным властям, до строительства общинного жилья и выкупа общинников из крепостной зависимости. Центральной же задачей оставалось укрепление конфессиональной экономической основы, которую на равных составляли общинные хозяйства и формально частные предприятия членов общин.

Стартовый капитал, который у православных крепостных появиться мог лишь при каком-то непостижимом стечении обстоятельств, всегда имелся у инициативных крестьян-староверов. Они имели в своем распоряжении конфессиональную систему беспроцентных и безвозвратных ссуд, когда в стране еще не сложились ни национальная кредитная, ни вексельная системы. Распад православной общины зашел настолько далеко, что ее члены на помощь могли рассчитывать лишь в случае беды. Старообрядческая же община была готова придти на помощь и оказавшемуся в тяжелом положении и желающему свое положение улучшить потому, что в обоих случаях положительный исход вмешательства шел на пользу всем. Общинная касса использовалась и для вызволения из бедности, и для наращивания богатства не только компактно проживающей, но и разбросанной по православным деревням единоверной братии. Утрата православными общинами подобной солидарности и служила причиной небылиц о происхождении старообрядческих капиталов. В действительности же ничего необычного в том, что у вышеупомянутых лиц «нашлись» стартовые капиталы, как видим, нет. Характерно, что в своей истории фабричного развития XVIII—XIX веков М.И. Туган-Барановский приводит названия местностей, где сельские промыслы и кустарная промышленность достигли особого размаха: Гжельская волость, Московская, Тверская и Нижегородская губернии 14 — все они отмечены заметным старообрядческим присутствием.

Что касается истории происхождения капиталов Рябушинских, она проста — прозелитам староверы предоставляли аналогичные и даже особые привилегии для привлечения паствы РПЦ на свою сторону. Полицейские чины доносили, что средствами материального поощрения староверы добиваются больше чем проповедями. В исследовании Ф.В. Ливанова излагается типичная «исповедь» прозелита, свидетельствовавшего, как предоставлением организационных и финансовых возможностей для развития своего дела в «раскол» вовлекались не только инициативные крестьяне, но и уже состоявшиеся «дельные образованные люди, оказавшиеся в стесненном экономическом положении» 15.

В городах структура управления общинными капиталами усложнялась. Собраниями общин избирались подотчетные им Советы попечителей. Им делегировались права распорядителей кредитами и собственностью общины. Они могли сдавать в аренду, продавать, закладывать формально частные земли, заводы, фабрики, торговые заведения и дома. Под их надзором запускался в оборот капитал общины, выдавался в рост достойным доверия иноверным купцам. Из числа опытных членов общин назначались «поставленные» старообрядцы или, говоря современным языком, директора направлений. В функцию Советов входило выделение ссуд на создание предприятий общинников. Так появлялись тысячи мелких торговцев «в развоз и в разнос», тысячи мастерских и фабрики. Советы принимали инвестиционные решения для расширения существующих предприятий. Общины обменивались информацией о конъюнктуре местных рынков. Это позволяло им своевременно оценивать ситуацию, формулировать хозяйственную политику, влиять на ценообразование, создавать и своевременно перестраивать товаропроводящие сети, координировать поставки сырья. Староверы-производители не могли разориться в конкурентной борьбе с единоверцами. Конкуренции не было. Наоборот, прочно обосновавшиеся фабриканты считали своим долгом помогать начинающим собратьям сырьем и оборотным капиталом по заниженным

57

против рыночных расценкам, не взимая процентов, с долговременной рассрочкой платежа.

С тех пор, как сотрудник МВД Кельсиев вывез секретные документы министерства в Лондон к Герцену, связывавшему, по крайней мере, отчасти свои революционные надежды со староверами, и опубликовал их с его помощью в 1861—1862 гг., стало известно, что денежные средства старообрядческих общин представляют собой анклавы социализма в капитализме, что владельцы капитала в действительности не более как экономы, кассиры и приказчики, приставленные к общинной собственности. Староверы явно не вписывались в контекст романовской России. Во второй половине XIX в. внимательные наблюдатели зафиксировали, что «раскол существует как гражданская корпорация», что «отвлеченно-религиозный элемент слабеет и вырабатывается чисто политическое направление, только под формами религиозно-символическими». «Если смотреть на раскол с точки зрения государственной, — писал протоирей Вл. Фармаковский, — то он представляет собой замкнутое общество со своей правительственной и законодательной властью, с целой системой общественных учреждений и обычаев». Согласно опубликованным в 1884 г. секретным документам, старообрядчество воспринималось властью как «какое-то особенное общество — антицерковное, антиобщественное, способное ко всему самому зловредному» 16.

Экономическую основу старообрядчества составляли общественные фонды потребления, включая денежные средства, товары и услуги. Важнейшими политико-экономическими следствиями их возникновения стали: аккумуляция средств для обживания агрессивной природной среды, капитализация средств для успешной конкуренции, разделение функций владения, распоряжения и пользования собственностью, формирование конфессионально-замкнутой беспроцентной, а нередко и безвозвратной ссудной денежной системы, создание собственных товаропроводящих систем, контроль над процессом ценообразования.

Поколения староверов-предпринимателей от мелких до крупных вплоть до последней четверти XIX в. отдавали себе отчет в том, что могут управлять средством производства, но не обладают правом безраздельного владения и распоряжения им, то есть по законам царской России они были полноценными собственниками, а по законам общины — нет. 37 лет вся недвижимость Преображенской общины числилась как собственность богатого купца И.А. Ковылина (в 1918 г. Благуше-Лефортовский Совет, признав Ковылина выдающимся революционером, назвал его именем один из переулков Лефортовского района Москвы 17). В 1809 г. община оформилась как богадельный дом, получив право владения имуществом, чем она незамедлительно и воспользовалась. Якобы частная собственность перешла в распоряжение истинного владельца — общины. Спохватившись, власть в 1831 г. обязала федосеевцев расстаться с недвижимостью, находившейся вне стен богадельного дома. Состоялся аукцион, определился покупатель — Ф.А. Гучков, внук которого принял отречение последнего из Романовых. Одна особенность — он не заплатил за приобретение ни гроша, потому что, на самом деле, он эту недвижимость не приобретал, точно также, как Ковылин ею не владел.

Романовская Россия была не в состоянии понять мотивацию старообрядческого поведения. Вот как описывал это событие апологет РПЦ Ф.В. Ливанов: «Купец Федор Гучков ... уроженец Калужской губернии, из крестьянского звания был старшим попечителем Преображенского богадельного дома и приобрел огромное состояние, основанное по всеобщему убеждению и донесениях правительству, на капитале Преображенского монастыря... жил одиноко в самом тесном и грязном помещении, разумеется, только для отвода глаз, мел сам двор, собирал старые гвозди а 1а Плюшкин и расплавлял их, носил рубище и шляпу с широкими крыльями до того засаленную, что на нее страшно было взглянуть». Когда московский военный губернатор решил учинить дознание по данному делу, то следователи услышали от него (Ф.А. Гучкова) невероятную историю, слово в слово повторенную другими федосеев-

58

цами, проходившими по этому делу: «Недвижимое имение, принадлежащее Преображенскому богадельному дому, заключавшемуся в домах и землях, в Лефортовской части состоящих, было продано согласно Высочайшего повеления, различным лицам, из коих мельница и два дома с землями были проданы сыну его Ефиму Федорову Гучкову и ему же было продано, не упомнить сколько именно, в городской части лавок на Варварской улице, но в какую именно сумму составился капитал, вырученный от продажи имения, он не припомнит. Продажа производилась без вызова через газеты, по вольным ценам, по домашнему, значит, в конторе Преображенского богадельного дома. ...Капитал был положен в Московскую сохранную казну на неизвестного. ...В последствии Алексей Никифоров (другой попечитель богадельного дома) обще с Гучковым сей капитал из сохранной казны, без ведома правительства, получили для расходов ... и весь его израсходовали ... Отчетности в израсходовании сих денег никем требованы не были» 18. Власти были бессильны что-либо изменить. Четырех федосеевцев сослали по одному в Каргополь, Вятку, Пензу и Вологду, а одного передали под надзор московской полиции. К тому же, староверов обязали собрать в качестве «номинальной компенсации» 75 тыс. рублей, де-юре внести их в казну Преображенского богадельного дома, но объявить эти средства неприкосновенным капиталом и де-факто положить всю сумму в государственную казну — надо заметить, достаточно утонченный способ грабежа староверов в духе развивавшихся в романовской России рыночных отношений.

Староверы не могли продать или закрыть фабрику без ведома и согласия общины, последняя же своим решением могла передать ее другим лицам, если купеческая семья вырождалась и не могла продолжать эффективно управлять собственностью, которая рассматривалась как источник общественного благосостояния. В подобных случаях передача управления другим доверенным лицам внутри данной общины или в другой, входящей в данное согласие общине, выглядела как смена собственника и оформлялась как сделка купли-продажи. В действительности она была мимикрией, вызывавшей у современников удивление мизерными суммами, выплачивавшимися «покупателями» за заводы, фабрики, пароходства, мельницы, и легкостью, с которой осуществлялись слияния и экономическая экспансия. Примером может служить созданные в первой половине XIX в. нижегородский завод и пароходство, переходившие от Колчиных к Курбатову и Карповой — представителям разных старообрядческих семей, затем слившиеся с пароходством Игнатова в Товарищество Западно-Сибирского пароходства. В 1912 г. в состав Товарищества вошли еще два пароходства — Корнилова и Русско-Китайского акционерного общества (на границе с Китаем много староверов появилось за годы гонений и, особенно, в период Столыпинской реформы из числа возвращавшихся в Россию из Румынии).

Примером того, как передавались бразды правления средствами, которые староверы считали общинными, а православные — частным капиталом может служить находящаяся в архиве Министерства внутренних дел копия завещания Ф. Рахманова на сумму в 1 млн рублей серебром 19. Завещатель выбрал среди своих родственников трех наиболее предприимчивых — А.А. Рахманова, С.И. Рахманова и В.Г. Рахманова. Отдавая отчет в том, что они по возрасту или состоянию здоровья могли оказаться неспособными управлять общинными средствами, в число душеприказчиков он предусмотрительно ввел купца-единоверца К.Т. Солдатенкова, к которому и перешел завещанный миллион20.

Надо заметить, что российские законодатели немало способствовали ограждению старообрядческой собственности от внешнего посягательства. Предприниматель-старовер, оказавшийся в долговой зависимости от иноверца мог почти безнаказанно перевести свое имущество на какого-нибудь члена общины, лишив кредитора возможности наложить на него арест. На руку староверам играли особенности русского семейного и наследственного права. В России собственность была не семейной, а индивидуальной. У де-

59

тей не было гарантий наследования отцовского достояния. Купеческие богатства были по большей части «благоприобретенные», и наследодатель мог делать с ними, что хотел. Это удерживало новые поколения от опрометчивого решения отпасть от веры отцов. В качестве дополнительных гарантий сохранения общественной собственности «согласия» принимали собственные постановления. Так, среди постановлений Филипповского собора 1827 г. было принято правило № 25, которое лишает никонианина права наследования, т.е. отпавший в РПЦ сын старовера терял право на участие в отцовском наследстве 21. Общинные правила превалировали и в тех случаях, когда законный собственник недостаточно радел за общее дело. Примером того, как общины избавлялись от нерадивых управленцев, может служить судьба главы третьего поколения костромских купцов-староверов Коноваловых — Ивана Александровича. За небрежение делом, кутежи и аморальное поведение его назвали едва ли не самым презрительным для староверов именем «Петра Великого», а в начале XX в. вывели из дела и выслали из Москвы, что в смысле юридическом было делом невероятным. Во главе Коноваловской мануфактуры был поставлен его сын, который потом стал заместителем председателя Московского Биржевого комитета, а потом министром Временного правительства.

Общинная казна в центре, а вокруг нее — крупные и средние предприятия общинников, в свою очередь связанные со множеством мелких предприятий-поставщиков — такова была экономическая организация старообрядчества. В западном обществе источником капитала выступал сначала ростовщик, а потом банк, аккумулирующий средства миллионов вкладчиков и делящий с ними ссудный процент. В романовской России с запозданием на несколько веков развивался аналогичный процесс. А в старообрядческой России эта роль отводилась общинной казне. Когда общинных средств для растущей экономической активности не стало хватать, появились старообрядческие банки, но и они продолжали выполнять весьма специфическую, четко обозначенную роль заемного резерва конфессионального характера.

Поскольку нужда в стартовом капитале и оборотных средствах у староверов удовлетворялась общинной казной коммерческие банки староверов появились позже, чем у православных конкурентов. Первый Ссудный банк был учрежден через 10 лет после появления Петербургского частного банка. Отцами основателями Ссудного банка стали купцы-староверы Т.С. Морозов, И.Я. Лямин и братья Крестовниковы. Контрольно-ревизионная обязанность была возложена на купца-старовера Н.М. Борисовского — совладельца хлопчатобумажных фабрик и рафинадного завода, дружина которого потом выйдет на баррикады 1905 года. Еще одним руководителем стал грек Д. Ю. Миллиоти, сестры которого вышли замуж за Н.М. Борисовского и А.К. Крестовникова. В общем, все «свои» за исключением введенных в состав учредителей для представительских целей гофмейстера барона Ф. Бюлера, графа В. Мусина-Пушкина, камергера князя В. Шереметьева, которые никакими распорядительными полномочиями не обладали. Но у староверов не было специалистов в кредитно-финансовой области — обстоятельство, сыгравшее роковую роль. Управленческие функции были доверены Д.Д. Шумахеру, Г.Я. Ландау, оказавшимся нечистыми на руку. Разорение банка в 1875 г.стало первым в истории России банковским крахом 22.

Урок пошел впрок. Староверы стали отправлять своих детей в университеты, главным образом, в Москву и в Казань. «В качестве приоритетного» в Московском университете рассматривался юридический факультет, особенно, когда его деканом стал А.С. Алексеев — выходец из семьи староверов-предпринимателей Алексеевых-Станиславских, ныне более известных в связи с Художественным театром. О старообрядческом влиянии на факультете можно судить по воспоминаниям П.А. Бурышкина, который был дружен со староверами, но которому с трудом удалось стать председателем общества взаимопомощи студентов юристов из-за того, что «ходил в церковь и иногда приезжал в университет на своей лошади» 23. Принадлежность к РПЦ осуж-

60

далась наравне с личным богатством. Хотя сам факт, что его все-таки выбрали, свидетельствовал об ослаблении исконных устоев в этой среде.

Масштабы старообрядческой деятельности в первые десятилетия XX в. достигли такого масштаба, что уже цитировавшийся выше Лященко утверждал, будто банкиры-староверы осуществили перестройку русского народного хозяйства, выведя его из эпохи промышленного капитала в эпоху капитала финансового. Бурышкин, признавая растущее значение банковского капитала в промышленности, считал, однако, что в отношении банкиров-староверов «действительность была противоположна». Старообрядческая Москва отличалась от православного Петербурга. Финансовые учреждения староверов (речь шла о Второвых и Рябушинских) обслуживали только «принадлежавшие этим группам промышленные предприятия, — фабрики и заводы» 24. Биржевая ценность их акций — показатель, на который ориентируется финансовый капитал — не имел для старообрядческих банков самостоятельной ценности.

Это принципиальный момент в понимании различий, возникших между советской и западной экономикой после октября 1917 года. Целью крупной советской нерыночной промышленности стало производство само по себе, и оно было продолжением старообрядческой традиции, которую сейчас назвали бы «социальной ответственностью предпринимательства», имея в виду обеспечение занятости и производство товаров народного потребления. Целью крупной западной промышленности осталась прибыль, получаемая от владения процентными бумагами — акциями и облигациями. Два направления, по которым конкурирующие хозяйства дрейфовали расходящимися курсами до 1990-х гг., сложились не после 1917г., как это многим представляется, а до установления советской власти.

В качестве примера сошлемся на следующий сюжет, привлекший внимание в связи с изучением старообрядчества юга Российской империи. Упоминается он и в «Истории народного хозяйства СССР». В 1868 г. в Харькове был учрежден Торговый банк, и через три года — Земельный банк. Первоначально они предназначались для скупки земель и экспорта зерна через черноморские порты. С развитием тяжелой индустрии диапазон деятельности этих финансовых учреждений расширился. Они сыграли решающую роль в создании Алексеевского горнопромышленного общества (1879 г.), а затем Донецко-Юрьевского металлургического общества — ДЮМО (1895 г.). Оба банка не пережили экономического кризиса начала XX века. Торговый банк в начале июня 1901 г. объявил о своем банкротстве, ДЮМО перешло под внешнее управление двух петербургских банков, Земельный банк был спасен московским торговым домом.

А вот как этот эпизод в истории русской экономической жизни выглядит при знакомстве с его неочевидной подоплекой. Юго-запад империи стал привлекать староверов в связи с превращением торговли зерном в один из важнейших источников дохода старообрядцев. К тому же, в этих краях в поясе, протянувшемся вдоль границы Украины с Белоруссией, Украины с Россией и дальше по югу России до сальских степей, существовали поселения староверов по численности не сравнимые с центральной, северной и северо-восточной Россией, но достаточные для ограниченных инвестиционных планов. Харьковские банки были учреждены с участием и получали льготные кредиты с помощью предпринимателей московской Рогожской общины Рябушинских, не имевших на то законного права. Возглавлял Харьковский Торговый банк А.К. Алчевский, из сумских староверов — «чумаков», некогда водивших соляные обозы в Петербург и сколотивших на этом среднее по тем местам состояние. Торговля солью исторически была первым источником накопления старообрядческих общин, изгнанных в XVIII в. на периферию обжитой части империи. В последней четверти XIX в. староверы заинтересовались строительством железных дорог и одновременно стали активно внедряться в нефтяную, угольную и металлургическую промышленность Юга, конкурируя с иностранными инвесторами, пользовавшимися протекцией

61

Петербурга. Из двух петербургских банков, подхвативших близкое к банкротству ДЮМО, один — Учетно-Ссудный банк — был более поздним аналогом вышеупомянутого московского Ссудного банка, второй, которому отводилась главная роль — Волжско-Камский банк — был создан покойным к тому времени старовером В.А. Кокоревым.