Зимой 1999 года с низовьев Енисея вместе с соленой осетриной и кедровыми орехами - гостинцами от давних друзей-староверов - прибыли к нам два старинных фолианта. Это оказались книги православного церковного круга: Учительное евангелие (с толкованиями св. отцов) и Цветная триодь (молитвословия от пасхальной недели до кануна Великого поста). Взглянув на них, обрадовались: бумага очень старая, скорее всего, "родом" из XVII века! Правда, сведений о месте и годе выхода не обнаружилось: в конце и начале книг, где можно было искать "выходные данные", первоначальный богослужебный текст был утрачен и восстановлен от руки гораздо позже. Но в остальном сохранность книг оказалась неплохой, а в таких случаях определить издание обычно несложно, благо имеются очень хорошие каталоги. Шрифт, набор и графические украшения как будто указывали на московскую печать. Казалось, тут работы на 5-10 минут. Но не тут-то было!

* *

При поразительном сходстве с московскими изданиями Цветная триодь (ее "определяли" первой) имела отличия, которые не позволили провести отождествление: сравниваешь заставку (украшение в начале текста) с аналогичной из каталога А. С. Зерновой и видишь, что многое совпадает, а какой-нибудь "хвостик" растительного узора "смотрит" в другую сторону. И так со второй, третьей, пятой заставками… Уже ясно, что это не случайность, тем более что во всех случаях сходство обнаружилось с заставками, которые есть только в московском Апостоле 1564 года печати Ивана Федорова. Так кто выдавал книги за московские? Откуда "московский след"? Тайну открыл другой каталог - белорусских книг кирилловского шрифта XVI-XVII веков, составленный В. И. Лукьяненко.

Обе наши книги были изданы в Вильно, в знаменитой типографии Мамоничей: Учительное евангелие - в 1595 году, Цветная триодь - в 1609-м. Евангелие оказалось перепечаткой с Учительного евангелия 1569 года - первого заграничного издания Ивана Федорова и Петра Мстиславца, появившегося в белорусском городе Заблудове. Они захватили с собой из Москвы многие типографские материалы (свинцовые шрифты, медные матрицы для их изготовления, деревянные доски гравюр). В Евангелии 1595 года старательно копировались орфография издания 1569 года, набор текста, расположение украшений... Текст Цветной триоди, как следовало из каталога, был дословно перепечатан с московской Триоди 1591 года, при этом копировались и особенности набора, и расположение текста на страницах. В чем же дело?

Великое княжество Литовское, объединенное в 1569 году с Польским королевством в федеративную Речь Посполитую, было частью той "контактной зоны", где сталкивались и взаимодействовали в славяно-балтской среде католицизм, православие и протестантизм. Горделивая польская мечта времен контрреформации о включении всего восточного славянства в сферу влияния католических правителей Речи Посполитой встречала серьезнейшее сопротивление православного населения этого государства и соседних земель. Она какое-то время со скепсисом оценивалась и многими реалистически мыслившими польскими магнатами. Мало кому хотелось возобновлять опустошительное вооруженное противостояние Ливонской войны. Однако по мере того как в конце XVI века в России по милости Ивана Грозного стал развертываться острый экономический, а затем и политический кризис, взоры многих политиков Речи Посполитой устремились на восток. В 1596 году была заключена Брестская уния, призванная подчинить православное население Литвы Ватикану.

В Вильно, столице Великого княжества, все эти коллизии ощущались достаточно остро не только в политике, но и в весьма высокой городской культуре. Еще в 1520-х годах здесь возникла первая типография. Ее основал в доме бургомистра, приехав из Праги, знаменитый белорусский просветитель-гуманист Франциск Скорина. Его пражские издания книг Библии стали важнейшим культурным явлением, читались на всем пространстве от Чехии до Московии. В 1570-х годах славянское книгопечатание здесь возобновил сотрудник Ивана Федорова Петр Мстиславец, типография которого располагалась в доме богатых виленских купцов Козмы (Кузьмы) Ивановича и Лукаша (Луки) Ивановича Мамоничей. Через несколько лет Мстиславец из-за наступления католицизма свернул свою издательскую деятельность в Вильно, но в 1580-е годы сами Мамоничи возобновили выпуск славянских православных книг - они имели официально подтвержденное исключительное право издания русских, славянских и греческих книг на все время жизни, продажи их внутри Речи Посполитой и беспошлинного экспорта этих книг, в том числе и на Русь. Вокруг типографии Мамоничей группировался кружок просветителей. Он способствовал развитию православной книжной культуры, которая должна была противостоять католическому натиску. С той же целью, как известно, в Остроге под крылом знаменитого белорусского магната князя К. К. Острожского, около его типографии, были собраны православные славянские просветители. Обе типографии долгое время поддерживали связь.

Заметим, что богатые купцы Мамоничи, занимавшие в 1580-е годы важные официальные должности, печатали и государственные акты Литвы, а в поддержке православия были весьма осторожны. Их типография перешла под покровительство вице-канцлера (позднее канцлера) Льва Сапеги. Воинствующий католик, Сапега не препятствовал выпуску Мамоничами на бумаге, изготовленной на его заводах ("мельницах", как их тогда называли), православных церковных книг, рассчитанных и на московского читателя. Видимо, он считал полезным распространение у восточных соседей изданий, подчеркивавших заслуги канцлера перед славянской культурой: в предисловиях к книгам Мамоничей благодеяния Сапеги велеречиво расписывались.

В 1590-е годы Мамоничи стали еще осторожнее, стараясь не афишировать свою работу в пользу православия: по наблюдениям А. С. Зерновой, из 12 церковных изданий этого времени выходные данные указаны только в пяти. Именно тогда появилось Учительное евангелие 1595 года, старательно замаскированное под заблудовское издание бывших московских печатников. Оно имело полные выходные данные; на обороте титульного листа были помещены герб "каштлана" Семена Войны и посвящение, подписанное К. И. Мамоничем. Оно, по замечанию В. И. Лукьяненко, "восхваляет Симеона Войну за его непоколебимую преданность православной церкви, просит его быть покровителем и защитником". В нашем экземпляре отсутствуют именно эти листы, что, оказывается, было частым явлением для тех экземпляров православных книг с территории Речи Посполитой, которые попадали в Россию. Листы с восхвалением сановников Речи Посполитой было легко вырвать за ненадобностью: обычно они даже не входили в тетради основного текста. Сегодня книговеды полагают, что подобным усовершенствованием виленских, в частности, изданий могли заниматься кроме читателей сами книгопродавцы, учитывая специфику московского рынка.

Изданием Цветной триоди 1609 года занимался уже представитель следующего поколения Мамоничей - Леон (Лев) Козмич Мамонич. Старшие Мамоничи от дела были отстранены, а типография, по наблюдениям А. С. Зерновой, стала печатать исключительно униатские издания. Подобная эволюция не была исключением. Князь К. К. Острожский в свое время воспитал одного из своих сыновей в православии, а второго в католицизме, и когда победила Уния, его знаменитая типография перешла именно к сыну-католику. Почему же Мамонич-младший издал православную книгу, да еще так тщательно копируя московское издание? Ведь в том же 1609 году декретом Сигизмунда III была конфискована типография православного Братства виленских горожан, в которой была напечатана книга известного ученого Мелетия Смотрицкого в защиту православия.

1609-й был весьма памятным и для России, и для Речи Посполитой. Московское государство вступало в самую глубокую стадию кризиса Смутного времени, Польша переходила от закулисной поддержки самозванцев к открытой государственной агрессии и предъявлению претензий на московский трон. На исходе лета канцлеру Льву Сапеге удалось наконец уговорить Сигизмунда III выступить во главе королевской армии в поход на Москву. Король призвал все польские отряды, давно уже грабившие русские села и посады, поспешить к нему на помощь (среди них был, кстати говоря, и большой отряд под водительством лихого полевого командира Яна Сапеги, родственника канцлера). Первую крупную крепость, Смоленск, не удалось взять с наскока, началась долгая осада. Но московские бояре согласились сделать русским царем польского королевича Владислава. Под Смоленск они прислали представительное посольство договариваться о конкретных условиях. Пока Лев Сапега в долгих прениях с московскими послами под Смоленском ломал их попытки договориться хотя бы о переходе королевича Владислава в православие, гетман Жолкевский готовился к победоносному походу из-под Смоленска на Москву.

Вот в этом-то году и появилась виленская Цветная триодь. От московского издания 1591 года ее отличали титульный лист с указанием на королевского типографа Леона Мамонича, изображение герба Льва Сапеги со стихами и издательское посвящение на белорусском языке. В каталоге В. И. Лукьяненко подчеркивается: в посвящении отмечено назначение Триоди не только для Вильно, но и "до всех краев народу языка словенского…", перечисляются заслуги Сапеги, в том числе и его содействие унии, объединению восточной и римской церквей. Понятно, что издание Триоди должно было послужить тому же самому, особенно на территории Руси, а "московский" облик книги, возможно, был призван облегчить эту задачу.

Однако польско-литовский поход на Москву, столь успешный вначале, завершился провалом: ополчение Минина и Пожарского освободило Москву. В 1618 году Лев Сапега участвовал в заключении Деулинского перемирия между Речью Посполитой и Россией. Смута закончилась, и Россия вовсе не собиралась принимать унию.

В нашем экземпляре виленской Триоди отсутствуют титульный лист и страницы с гербом и посвящением Сапеге с его заслугами - русской церкви, где молились по Триоди, это было совершенно ни к чему. Своей политической задачи на Руси издание не выполнило. Совсем иное дело - функция культурная. Текст был вполне авторитетным для православных россиян, печать великолепной, бумага добротной. А от политизированных предисловий, как уже говорилось, было очень легко избавиться.

Вернувшийся после Деулинского перемирия из польского плена отец царя Михаила Филарет, ставший главой русской церкви, крайне подозрительно относился к православным книгам, изданным в Речи Посполитой, но сходство изданий Мамоничей с московскими обеспечило им долгую жизнь в русской среде. Дошедшие до нас экземпляры виленских изданий свидетельствуют, что книги эти на Руси любили и берегли: их не раз реставрировали, дописывали утраченные места основного текста, заново переплетали.

Первым владельцем Триоди, видимо, был князь Иван Петрович Вяземский, который передал книгу как вклад по душе своей и своих родителей в Успенскую церковь Костромского уезда. Написано это скорописью XVII века, но когда именно, мы уже не узнаем: утрачен лист первоначального типографского текста с началом записи, где обычно указывается ее дата. К тому же кто-то из последующих владельцев пытался запись зачернить, и текст о точном местоположении церкви Успения не читается. Однако на обороте л. 397, где нет типографского текста, можно увидеть сразу несколько записей того же века, которые сейчас опять-таки почти невозможно прочесть. Но одна из них, 7148 года от сотворения мира (1639/1640 год от Рождества Христова), гласит, что Триодь "куплена у Ефрема попа, а дано 41…", дальше текст утрачен. Цена указана, видимо, в алтынах и составляет 1 рубль 23 коп., что в те годы было вполне обычной платой за такую книгу. Она, кстати, сопоставима с ценой крестьянской лошади в те времена.

Как могла складываться судьба книг в дальнейшем? В середине XVII века церковная реформа вызвала повсеместную замену в храмах старых изданий на новые. Древние книги ушли в народную среду - крестьянские общинные и частные библиотеки, в старообрядческие скиты и часовни. И здесь их читают вплоть до наших дней. О том, насколько их берегли, говорит такой факт: несмотря на регулярное уничтожение "дониконовских" книг во время почти постоянных преследований староверов в течение трех с лишним столетий, книг этих сохранилось до наших дней гораздо больше, чем многих "никонианских" изданий XVII-XVIII веков.

Так еще раз изменилась судьба виленского наследия Мамоничей. Мы можем только предполагать, как Евангелие и Триодь попали на Нижний Енисей. В Сибирь староверы стали уходить еще при Никоне, как только началось их преследование. Теперь нам хорошо известны пути их тайных миграций на восток. Кроме того, в Сибирь староверов ссылало и государство. И в том и в другом случае гонимые приверженцы старой веры везли с собой то, без чего ее трудно было сохранять, - церковнославянские книги. Что же касается Нижнего Енисея, то эти места оставались слабо заселенными еще в первой половине ХХ века. И те общины староверов часовенного согласия, в среде которых еще недавно читали наши две книги, оказались на Енисее не так давно.

После 1917-го, спасаясь от смут, двинулись с Урала в таежные места Западной Сибири и Дальнего Востока скитские старцы. Но старообрядческие монастырские миграции, как уже давно хорошо известно сибирским историкам, всегда шли, переплетаясь с крестьянскими. Начало 1920-х годов дало их новый всплеск: голод 1920-1921 годов, подавление Западно-Сибирского крестьянского восстания и увеличение налогов с зажиточного населения. Среди трудолюбивых крестьян-староверов зажиточных было много, что стало для них проклятием. В конце 1920-х - начале 1930-х годов насильственная коллективизация вызвала новую волну бегства, куда более мощную, тем более что государство параллельно с "раскулачиванием" наращивало религиозные преследования. Теперь одно из главных направлений побега - болотистый и таежный север Западной Сибири, Нарымский край.

Парадокс заключался в том, что Нарымский край в период сплошной коллективизации стал местом ссылки "раскулаченных", почти сплошным районом спецпоселений. Сравнение географии тайных старообрядческих миграций со служебной картой Нарымского края, составленной около 1935 года "ответственными работниками Сиблага", дает поразительные результаты. На земли, подведомственные Пудинской комендатуре, перебрался в 1930 году разгромленный на Тюменщине Исетский женский монастырь староверов-часовенных. Неподалеку поселились и десятки крестьян того же согласия. Где-то на границе территорий Галкинской и Парбигской комендатур оказался в это время монастырь выходца с Урала авторитетнейшего о. Саввы (затем его преемников о. Мины и о. Симеона). Рядом с территорией Галкинской комендатуры располагалась деревня Мошкина - место жительства крестьян Леневых, выехавших сюда в конце двадцатых и арестованных через несколько лет за принадлежность к староверию и антиколхозную агитацию. Примеры можно приводить десятками.

Следующая волна старообрядческого исхода относится ко второй половине 1930-х годов и связана с тем, что насильственная коллективизация пришла и в дальнюю тайгу Западной Сибири. Да и скрываться на заимках стало очень трудно: как показали недавние исследования С. А. Красильникова, только в результате депортаций 1930-1931 годов в Западной Сибири комендатурами Сиблага было размещено более 80 тысяч семей, из них 68 тысяч (284 тысячи человек) - в Нарымском крае. Отныне беглецы отправлялись к притокам Нижнего Енисея. И опять совпали район ссылки и район бегства: на Нижнем Енисее находится село Ярцево, где в то время располагалась знаменитая пересылка. Официальные власти не могли понять логики этих миграций и в течение десятилетий допытывались у арестованных беглецов, почему они тайно перебирались туда, куда людей ссылали (подразумевалось - на заведомую гибель). Но тайный беглец вел хотя и полуголодное, однако независимое, неподконтрольное власти хозяйство, сохранял тот образ жизни, в том числе и духовной, которым дорожил больше всего и за который иной раз предпочитал идти на смерть, чем отказаться от него.

Конечно, и на Нижнем Енисее не удалось отсидеться. В конце 1940-х годов в деревнях и поселках на притоках Нижнего Енисея были арестованы местные наставники - руководители религиозных общин староверов-часовенных, а в 1951-м оказались разгромлены их тайные монастыри, арестовано несколько десятков монахов и помогавших им крестьян. Тридцать три из них попали под суд и в 1952 году отправились в лагеря. Было сожжено огромное скитское собрание древних книг - по мемуарам, более 500 томов; немало драгоценных памятников русской культуры погибло в этом костре. А. И. Солженицын по лагерным легендам рассказал в "Архипелаге ГУЛАГ" об этом разгроме скитов.

Дальше бежать было некуда, а дотошные следователи составили обширный список тех крестьян, которых еще следовало арестовать. От окончательного истребления енисейских староверов спасла смерть "вождя народов" в 1953-м. О прошлом напоминают лишь крестьянские рассказы да новые варианты теории о конце света, которые всегда возникали в старообрядческой среде в тяжелые времена репрессий. А надежду на будущее дарят новые поколения местных часовенных и до сих пор живая их трудами и душами древнерусская книжность.

Опубликовано в журнале «Родина», 2000, № 5