Книжница Самарского староверия Воскресенье, 2024-Окт-06, 18:48
Приветствую Вас Гость | RSS
Меню сайта

Категории каталога
Книжная культура старообрядцев [52]
Центры книгопечатания [6]
Рукописные книги, переписка книг [13]
Старообрядческие писатели [26]
Старообрядческая словесность [14]
Книжные собрания [20]
Круг чтения староверов [26]
Новые издания старообрядцев [21]
Летописи [6]
Рецензии старообрядцев [6]

Главная » Статьи » Книжность. Книгоиздательство » Книжная культура старообрядцев

Лукин П.В. Особенности русского общественного сознания в старообрядческих сочинениях XVII в. Часть 1

В отечественной историографии ещё в XIX в. сформировались две основные концепции главных особенностей русской общественно-политической мысли XVII в. Одна исходила из полного господства в общественном сознании «наивного монархизма» и «царистских иллюзий» и принципиальной невозможности в связи с этим реальной, продуманной, целостной критики существующего строя; сторонники второй рассматривали все проявления социального протеста в XVII в. как свидетельство нарастания «демократических» (как писали историки-народники XIX в.) или «антифеодальных» (по выражению историков-марксистов XX в.) настроений в обществе.

 

Однако, в последнее время появилась и третья точка зрения, получившая отражение, например, в работе А.Л.Юрганова. По его мнению, со времени образования единого Русского государства в общественном сознание господствовала идея о том, что все люди являются «холопами государя» — великого князя, а потом царя. При этом она своеобразно сочеталась c христианским представлением о свободе личности, её «самовластии». Исследователь полагает, что «идея о "самовластии" была известна Древней Руси, но выражалась она только в том, чтобы определить самодержавство одного человека — русского князя, которому Богом дано владеть людьми... Его (русского человека — П.Л.) еще не мучает сознание того, что всякий христианин — не только великий князь — самовластец по природе своего рождения и бытия...» 1 Так ли это? Действительно ли существовавшая в Русском государстве форма обращения к царю («я, холоп твой государев») означала, что людей того времени «не мучила» проблема соотношения огромной власти, которой обладал монарх, являвшийся, по народным представлениям, уступавшей по своему значению только Богу сакральной фигурой, и «самовластия», достоинства отдельной личности? На наш взгляд, дело обстоит совершенно иначе. И ярче всего это видно по старообрядческим произведениям XVII в., на которые А.П.Юрганов ссылается, но не подвергает подробному анализу с этой точки зрения.

 

Прежде всего, надо отметить, что старообрядческие писатели XVII в., несмотря на оказанное на них реформами патриарха Никона существенное воздействие, продолжали рассматривать царя и царскую власть в качестве ценностей высочайшего значения. Сначала они вообще не связывали «новины» с деятельностью «праведного» и «благочестивого» государя; потом они решили, что он околдован тёмными силами (материализацией которых был, с их точки зрения, Никон) и повели борьбу за «спасение» царя; когда эта борьба не принесла успеха и лидерам старообрядцев стало ясно, что именно царь является инициатором церковных реформ, часть примирилась с властью, признав новые обряды (Иван Неронов, игумен Феоктист, Герасим Фирсов и др.), часть (пустозерские узники, инок Авраамий, соловецкие иноки и др.), наоборот, — стала рассматривать царя как врага «истинной» веры и даже, по словам одного из самых последовательных «расколоучителей» дьякона Фёдора, как «рожка антихристова».

 

На основании произведений оставшихся верными «старой» вере авторов в историографии делался вывод об «антицаристской» и даже «антифеодальной» 2 направленности их полемики. Такие оценки уходят своими корнями ещё в народнические теории о расколе как о проявлении борьбы народа за свободное развитие «начал общинной жизни», которые заключались в «духе мирской инициативы и мирской круговой поруки» 3; как движении «противогосударственном» 4. В советской историографии эти идеи в несколько изменённом, дополненном марксистской фразеологией виде, стали общепринятыми, приобретая иногда анекдотический характер, вроде суждения В.Е.Гусева о том, что «Житие» протопопа Аввакума, якобы, объективно носит антирелигиозный характер 5.

 

В несколько смягчённом виде эта концепция развивается и сейчас, особенно историками урало-сибирской школы. Например, в прекрасной работе О.В.Чумичёвой о Соловецком восстании, опирающейся на огромный, в значительной степени впервые вводимый в оборот материал, так оцениваются причины Раскола: «Все жизнеспособные силы церкви оказала резкое сопротивление бюрократизации духовной системы. Импульс их протеста соединился с общим недовольством в стране. Идеи истинной веры, социальной справедливости, верности культурной традиции сплелись в тугой узел. Они задали форму и направление народному протесту, который пересилил царистские иллюзии масс. Напряжение оказалось столь сильным, что Россия получила и первые прямые антицаристские программы... Религиозное движение повернулось не только против церковной бюрократии, но и против светской власти» 6.

 

Нам уже приходилось отмечать, что никаких особенно «антицарских» идей в сочинениях старообрядцев XVII в. нет 7. Признание Алексея Михайловича «неистинным» царём, слугой или «рожком» антихриста означало лишь отказ в доверии данному конкретному правителю, а вовсе не подразумевало принципиального отрицания необходимости царской власти. Даже в самые тяжёлые годы старообрядцы не мыслили России без царя. Характерно, что в конце открытой самой О.В.Чумичёвой и опубликованной в её монографии Шестой соловецкой челобитной, составленной представителями «радикальной» партии во главе с келарем Азарией в разгар восстания (т.е. уже после знаменитой Пятой челобитной, казалось бы, полностью уничтожившей все надежды на компромисс между защитниками Соловецкой обители и властями), содержится призыв к царю: «Милостивый государь царь и великий князь Алексей Михаулович [sic!] всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, пожалуй нас, своих царьских богомолцев, призри на наше моление. Вели, государь, нам быть в Соловецком монастыре в церковном пении по прежнему преданию, как указали чюдотворцы Зосима и Саватие, и Филипп, и Герман. А нового пения нам принять невозможно» 8. Естественно, что это обращение полностью опровергает мнение автора о появлении «антицаристских» идей у соловецких мятежников.

 

Имеются, правда, некоторые сведения о том, что в конце восстания в Соловецком монастыре перестали молиться за царя. Но, во-первых, об этом упоминается лишь в следственных показаниях попавших в плен или бежавших из монастыря лиц, и нет ни одного прямого свидетельства, ни одного происходящего из монастыря сочинения, в котором бы шла речь о таком решении (а люди, руководившие следствием, разумеется, были заинтересованы обнаружить антигосударственную подоплёку восстания для оправдания расправы: известно, что пустозерские узники были казнены именно «за великие на царский дои хулы»); во-вторых, даже если такое решение было принято, оно говорило бы о том, что восставшие перестали почитать Алексея Михайловича «истинным» царём, а отнюдь не свидетельствовало бы о принципиально «антицарских» настроениях.

 

О том, какова была бы эволюция их взглядов, если бы Соловецкий монастырь выстоял, сказать сложно. Однако, мы знаем, что практически все «расколоучители», в том числе протопоп Аввакум и упоминавшийся выше дьякон Фёдор, первым, пожалуй, заподозривший неладное в Алексее Михайловиче, снова начали надеяться на возвращение к «истинной» вере нового царя — Фёдора Алексеевича. Такие же надежды оживились среди московских старообрядцев в 1682 г., в ходе «хованщины». Более того, уже в 1691 г. автор «Отразительного писания...» Ефросин как о чём-то само собой разумеющемся пишет о «днях царствования (курсив мой — П.Л.) Софии Алексеевны» 9, персонажа крайне непопулярного в старообрядческой среде, не подвергая её ни критике, ни осуждению.

 

Представлениям старообрядцев о царской власти не могли помешать ни пытки, ни казни, ни ни разочарование в каждом последующем монархе. Дело в том, что т.н. «царистские иллюзии», а, точнее, единственно возможный в то время способ восприятия общественного строя, были основой представлений старообрядцев о государственной власти. Поэтому нельзя согласиться с О.В.Чумичёвой, полагающей, что «после падения Соловецкого монастыря (в 1676 г. — П.Л.) происходит резкое усиление антицаристских настроений, лишь временно и незначительно смягченное надеждами на нового царя — Федора, в правление которого казнь пустозерских узников окончательно создала непреодолимую пропасть между властями и старообрядцами. Исчезновение царистских иллюзий в старообрядческой среде в значительной степени вызвано было разгромом Соловецкого восстания» 10.

 

Однако, на первый взгляд, был в XVII в. один старообрядческий писатель, пришедший к подлинно антицарским идеям. Это «последний осталец Соловецкий» чёрный дьякон Игнатий. Сохранилось достаточное количество его произведений, а в последнее время обнаружены и новые 11, что позволяет проследить эволюцию его взглядов. Сначала они были обычны для старообрядца. Первое известное произведение Игнатия — челобитная Алексею Михайловичу, посвящённая волновавшему автора до конца дней вопросу о правильном написании «титлы» надписи на кресте 12. В её начале дьякон весьма почтительно обращается к царю: «Соловецкия обители эклисиярх Игнатий челом бьет царю Алексею Михаиловичю, самодержцу всея Русии. Приношу тебе, самодежавне, на росийское синодальное содержание» 13.

 

После разгрома Соловецкого монастыря и смерти Алексея Михайловича Игнатий в отрывке, названном первыми публикаторами «Об Адаме нныешнем», подвергает умершего царя (правда, называя его не по имени, а сопоставляя с праотцом, «Адамом нынешним») жестокому осуждению. «У нашего же Адама, — пишет "последний осталец Соловецкий", — покаяния не бысть нигде же, и прощения со смирением не приносит, но величаво и прегордо отверже от себе Божию милость и высокоумием вознесеся и лицемерно благочестием покрыся и ни мала добра являет.» 14 Однако, тут же он составляет челобитную новому царю Фёдору Алексеевичу, в которой, как и у других старообрядческих писателей, остававшихся в живых в то время, отразились надежды на возвращение к «древнему благочестию». «К своему царю, к вам прибегаем, о всяких своих нуждах возвещаем, помышляя обрести пристанище тихое и покров крепок, и в скорбех настоящих и напастех ищем обрести расправу разсудну» 15, — взывает Игнатий. В данном случае не имеет принципиального значения, правы ли комментаторы этого текста Н.Ю.Бубнов и О.В.Чумичёва, полагающие, что «абстрактность образа царя, выведенного в Челобитной, а также ее нетрадиционная форма вызывает вопрос: посылалась ли в действительности эта Челобитная царю и предназначалась ли она вообще для такой посылки» и даже, что «обращение к царю с челобитной — всего лишь пример использования Игнатием эпистолярной формы и имени монарха для более успешного распространения в народе своего антиправительственного сочинения» 16.

 

Совершенно очевидно, что никакого отрицания царской власти в этом произведении не содержится. Осуждается, правда, в очень резкой форме, лишь конкретный оказавшийся «неправедным» и «законопреступным» правитель. Однако, некоторые тенденции действительно можно обнаружить в последнем сочинении Игнатия — «Исповедании», написанном уже после того, как и Фёдор Алексеевич продемонстрировал верность «никонианству». Помимо именования Алексея Михайловича «слугой » и «любимым угодником сатаны», здесь не щадится и действующий монарх — Фёдор Алексеевич: говориться, что после смерти первого «в его же место облечеся именем благочестиваго царства сын его, обычаем и нравом тем же пребывая, яко Константин, рекомый Гноетезным» 17. Иными словами, старообрядческий писатель сопоставляет русских царей-«никониан» с классическими византийскими императорами-«еретиками», иконоборцами: Львом III Исаврийским и Константином V Копронимом, правившими в VIII в.

 

Само по себе это также не говорит об «антицарских» настроениях Игнатия Соловецкого, ведь после императоров-иконоборцев к власти пришли «праведные» правители, уничтожившие ересь. Однако, «Исповедание» в целом впечатляет полной безысходностью, отсутствием всяких надежд на изменение государственной политики. В этом смысле чрезвычайно показательна присутствующая в тексте напряжённость эсхатологических ожиданий и, особенно, призыв автора к власти расправиться с ним и с другими последними сторонниками «древнего благочестия». «Почто нас с вами в заточения разсылати? — спрашивает Игнатий. — Не разсылайте в заточения, предайте смерти скорее, да вам обличники не будем! А донележе дух в теле нашем пребывает, не престанем вас проклинати и суда грознова, и меча вострова на вас просити, а житие нам при вас надокучило.» 18 И это не были пустые слова или риторические обращения. Игнатий Соловецкий стал одним из главных проповедников «гарей» — самосожжений старообрядцев. В одной из крупнейших таких гарей в Палеостровском монастыре в марте 1687 г. погиб и он сам.

 

Таким образом, у старообрядцев было как бы два пути. Первый (о нём ниже) — сохранении традиционной картины мира, основанной на вере в сакральный характер царской власти при попытках каким-то образом примирить её с представлением о существовании в настоящем времени правителей не вполне «истинных», потворствующих «ереси» (попытки богословов осмыслить это противоречие относятся к более позднему времени; в XVII в. старообрядцы ещё надеялись на то, что каждый следующий царь вернётся к «старой» вере).

 

Второй путь, отразившийся в сочинениях Игнатия Соловецкого, был следствием крушения всех надежд на царскую власть и полного неверия в обретение справедливости в «граде земном». Однако, он не мог повлечь за собой никаких конструктивных выводов. В условиях, когда было невозможно представить какую-либо другую картину мира (без царя, церкви и т.д.), такое разочарование приводило, наряду с абсолютным и бесповоротным отречением от окружающего мира, к желанию умереть, к, казалось бы, противоестественному для православных христиан стремлению к самоубийству. Как очень точно отмечает Н.С.Гурьянова, «часть их (старообрядцев — П.Л.) выбрала путь бескомпромиссного отрицания государственной власти как власти антихриста и провозгласила единственную возможность спасения души в бегстве от власти, не останавливаясь перед крайним средством — самоуничтожением» 19 Разумеется, такой путь (в буквальном смысле слова — путь в никуда) не мог быть магистральным, и очень скоро он подвергся жестокой критике со стороны самих старообрядцев 20.

 

Может быть, прав А.Л.Юрганов, и большинство авторов старообрядческих сочинений XVII в., как и другие древнерусские писатели, ощущало себя, прежде всего, «государевыми холопами», для которых проблема прав и достоинств личности существовала только применительно к монарху? Однако, даже при поверхностном чтении старообрядческих сочинений XVII в. бросается в глаза резкое отличие их по своему духу, тональности, напряжению от других памятников публицистики и литературы этого столетия. И дело здесь не только в стиле или специфической религиозной направленности. Дело в том, что в них с особой остротой отражена убеждённость в личном достоинстве, в праве каждого человека, каждого христианина на отстаивание истины, в его праве и даже долге не подчиняться предписаниям верховной власти, которые противоречат высшей для него ценности — «древлему благочестию».

 

В самом деле, старообрядцы часто весьма почтительно, а порой и униженно, «по-холопски» обращались к царю. Вот слова протопопа Аввакума в первой челобитной к Алексею Михайловичу, написанной им в Москве в 1664 г. после возвращения из Даурской ссылки: «От Высочайшая устроенному Десницы, благочестивому государю, царю-свету Алексею Михайловичу, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцу, радоватися. Грешный протопоп Аввакум Петров, припадая, глаголю тебе-свету, надеже нашей» 21.

 

Проходит много лет, Аввакум томится в тяжелейшем заточении в Пустозерске, но умирает Алексей Михайлович, к власти приходит Фёдор Алексеевич, и непримиримый протопоп пишет ему челобитную, начинающуюся словами: «Благаго и преблагаго и всеблагаго Бога нашего благодатному устроению, блаженному и треблаженному и всеблаженному государю нашему свету-светику русскому царю, и великому князю Федору Алексеевичу, не смею нарещися богомолец твой, но яко некий изверг, и непричастен ногам твоим». Далее Аввакум называет себя «псом», не желающим даже «крупицы милости» нового царя 22. Подобного рода обращения и призывы можно найти практически у всех старообрядческих писателей, для которых жанр челобитных царям был одним из самых любимых. Но что на деле означало это «унижение»? Подразумевало ли оно отказ от личного достоинства и права отстаивать свои убеждения? Для ответа на этот вопрос нужно внимательно вчитаться хотя бы в те же самые челобитные.

 

Например, один из пустозерских узников, бывший романово-борисоглебский священник Лазарь говорит, ссылаясь на Священное Писание, в своей челобитной Алексею Михайловичу: «Похвалитися не полезно ми есть. Вем, яко скверен есмь (...) но закон чист. Аз грешен есмь; но отцы и братия святи суть. Пишет бо, яко царь Саул мерзок бе пред Богом; а егда бе со пророки, Дух Святой сниде и на Саула. Тако и аз со отцы. И паки пишет, яко сила Божия презирающих божественная мудрых и великих ослами обличи... Аз же ничим же осла хуждши есмь. Аще и грешен есмь, но верою правою раб есмь Сына Божия» 23.

 

Категория: Книжная культура старообрядцев | Добавил: samstar-biblio (2007-Окт-30)
Просмотров: 1890

Форма входа

Поиск

Старообрядческие согласия

Статистика

Copyright MyCorp © 2024Бесплатный хостинг uCoz