Слово «миссионер» для старообрядцев звучит оскорбительно и угрожающе. Столетние преследования со стороны господствующей церкви протекали именно под знаком «миссионерства».

Однако это не должно заслонять от нас одного из главных повелений Исуса Христа, обращенного к апостолам и ко всем нам: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам» (Мф. 28, 19-20). Господь благословил своих последователей именно на миссионерскую проповедь — распространение Евангелия, которая является долгом и сущностью Церкви. Её вселенский характер не дан, а задан и должен постоянно подтверждаться и доказываться именно миссией.

Миссионерство многообразно. Это далеко не только словесная проповедь. Это проповедь и личным примером, и молитвой, и образом жизни, и культурой, и искусством, и цивилизацией. Всем можно воздействовать, чтобы добровольно обратить человека в истинную веру.

Русская Церковь помнила об этом завете Господа, и здесь нет ни нужды, ни возможности делать очерк истории русского миссионерства. Но позволю себе напомнить о том, что движение ревнителей церковного благочестия 1630-1650-х годов, которое во многом близко старообрядчеству, было именно движением миссионерским. Отец Иоанн Неронов и его единомышленники после катастрофы Смутного времени остро чувствовали, что Русь нуждается в неустанной проповеди Евангелия, что глубинно она ещё далеко не христианская страна - иначе не было бы столь масштабных зверств и предательств, которыми запятнана русская история начала XVII в. (как, впрочем, и более ранняя, не говоря уж о более поздней).

Деятельность Иоанна Неронова в Нижнем Новгороде не ограничивалась маленьким храмом Воскресения Христова: он начал активное проповедническое и социальное служение, необычное не только для своего, но даже и для нашего времени. Прежде всего он возродил проповеди, которые исчезли на Руси с монгольским нашествием, а затем не возобновлялись отчасти из-за необразованности значительной части клира, а отчасти из-за боязни всяких ересей. Как говорится в его житии, «Иоанн же, почитавше им божественные книги с разсуждением, и толковаше всяку речь ясно, и зело просто, слушателям простым. Поучая народ, кланяшеся на обе стороны до земли, со слезами моля дабы вси, слышаще, попечение имели всеми образы о спасении своем». Мало того, Неронов и прихожан своих просил проповедовать слово Божие, да и сам не ограничивал проповедь храмом: шёл после службы на улицы и площади города, «неся с собой книгу великого светильника Иоанна Златоуста, именуемую „Маргарит"», и «возвещал всем путь спасения». При храме он организовал женский приют с монастырским уставом, школу, помогал бедным, больным и странникам.

Немало примеров миссионерского поведения содержит «Житие протопопа Аввакума». Таков, например, рассказ протопопа о том, как он лечил Симеона, сына боярыни Евдокии Кирилловны: «Не прилучилося меня дома; занемог младенец. Смалодушничав, она, осердясь на меня, послала робенка к шептуну-мужику. Я, сведав, осердился ж на нея, и меж нами пря велика стала быть. Младенец пуще занемог; рука правая и нога засохли, что батожки... Вижу, что ожесточил диявол сердце ея; припал ко владыке, чтоб образумил ея. Господь же, премилостивый Бог, умягчил ниву сердца ея: прислала на утро сына среднева Ивана ко мне, — со слезами просит прощения матери своей, ходя и кланя-яся около печи моей. А я лежу под берестом наг на печи, а протопопица в печи, а дети кое-где: в дождь пршгучилось, одежды не стало, а зимовье каплет, — всяко мотаемся... Потом и больнова принесли, велела перед меня положить; и все плачют и кланяются. Я-су встал, добыл в грязи патрахель и масло священное нашел. Помоля Бога и покадя, младенца помазал маслом и крестом, благословил. Робенок, дал Бог, и опять здоров стал, - с рукою и с ногою». Понятно, что личный пример Аввакума привлёк боярыню своей твёрдостью и милосердием, должен был утвердить её в истинной вере.

Задача миссионера ведь именно в этом - убедить не абстрактными, схоластическими доводами, а своим праведным житием, носимым на себе образом Христа, показать, что подлинный христианин совершеннее тех, кто таковыми только кажется.

Вот, например, известный рассказ о том, как Пётр I увидел на Петербургской бирже выголексинских купцов. Чем он поинтересовался прежде всего? Честно ли они торгуют. Точно так же нелицемерное усердие выговцев в деле отыскания олонецкой руды позволило избежать раннего разгрома обители, а в конечном счёте,  привлечь к древлеправославию многие тысячи душ. Соображениями трудолюбия и трезвости (духовной и физической) староверов руководствовалась Екатерина II, разрешая им вернуться из-за границы, заселить Поволжье, Сибирь и Крым, основать в Москве Рогожское и Преображенское карантинные кладбища.

Существует и немало примеров того, что можно назвать отложенным миссионерством, отложенной проповедью. Во второй половине XVII в. сравнительно немногие знали о мученической кончине инокини Феодоры (Морозовой) и её соузниц: ведь их жития, как и посвященное им «Слово» Аввакума, распространялись лишь в среде староверов. Зато со второй половины XIX в., когда эти документы были напечатаны и стали доступны всей читающей публике, образ боярыни-инокини неизменно привлекает сердца, вызывая не только сострадание, но и сочувствие той вере, за которую она отдала жизнь. Это же относится и к «Житию протопопа Аввакума».

Хорошо известно, что после войны 1812 г. влияние старообрядчества среди простого народа существенно выросло. Многие в то время принимали древлеправославную веру, тогда же закладывались и знаменитые впоследствии купеческие династии. Например, именно тогда стал старообрядцем Михаил Яковлевич Ребушинский. Чем руководствовались эти обращенные? В тяжёлую для страны пору они убедились в преимуществах именно старообрядчества: его неподдельном, нелицемерном, серьёзном, выстраданном патриотизме, братском христианском единстве.

Одна  фигура атамана Матвея Платова была убедительнее множества сочинений в защиту старой веры. Неслучайно уже через десять лет после Отечественной войны Александр I издал указ, запрещавший принимать беглых священников: власть почувствовала мощного соперника в борьбе за людские души и надеялась таким образом ослабить его и уничтожить.

Николаевское царствование подтвердило закономерность, важную для всякой миссионерской работы: какие бы чудовищные предрассудки ни насаждались властью в отношении старообрядчества, они неизбежно начинали рассеиваться при соприкосновении с лучшими из его представителей.

Вспомним «Записки из мёртвого дома» Ф.М. Достоевского и не забудем, что писал их недавний петрашевец. На каторге он встретил 2 типа старообрядцев. Одни — «сильно развитой народ, хитрые мужики, чрезвычайные начётчики и буквоеды,  и по-своему сильные диалектики; народ надменный, заносчивый, лукавый и нетерпимый в высочайшей степени». Признаемся сами себе, что этот тип нам хорошо знаком, и мы его даже культивируем. Другого типа был «старичок лет шестидесяти, маленький, седенький», из Стародубья, отправленный в каторгу за сожжение единоверческой церкви. «Начётчик, может быть, больше их, он уклонялся от споров. Характера был в высшей степени сообщительного. Он был весел, часто смеялся — не тем грубым, циническим смехом, каким смеялись каторжные, а ясным, тихим смехом, в котором много было детского простодушия и который как-то особенно шёл к его сединам». «Он так не похож был на других арестантов: что-то до того спокойное и тихое было в его взгляде, что, помню, я с каким-то особенным удовольствием смотрел на его ясные, светлые глаза, окружённые мелкими лучистыми морщинками. Часто говорил я с ним и редко встречал такое доброе, благодушное существо в моей жизни».

Так надо ли удивляться тому, что в 1862 г., когда ослабла цензура и хлынул поток старообрядческих публикаций («Житие протопопа Аввакума», «История Выговской старообрядческой пустыни» Ивана Филиппова и др.), именно журнал братьев Достоевских «Время» едва ли не первым печатал о них развёрнутые и благожелательные рецензии?

Чем шире распространялась старообрядческая деятельность, чем больше областей она охватывала, чем охотнее старообрядцы шли навстречу обществу, не поступаясь верой, тем больше росло и влияние древлеправославия. В этом один из секретов так называемого «золотого века старообрядчества».

Таким образом, каждый старообрядец должен непрестанно помнить о том, что, будучи таковым, он принадлежит уже не себе, а Богу и Церкви. Вся его жизнь, все его занятия, всё его поведение должно свидетельствовать об истинности избранной им веры, то есть быть проповедью. В противном случае это будет свидетельство противоположного плана; нейтралитет здесь невозможен.

До сих пор мы говорили о проповеди древлего православия среди русских, то есть в той среде, где всё-таки жива память о церковном расколе XVII в. Однако хорошо известно, что с 1680-х годов значительная часть ревнителей древлего благочестия была вынуждена жить не только в инославной, но и в иноязычной, инокультурной среде.

Тем более удивительно, насколько живучим оказалось мнение о моноэтничности старообрядчества, или, как его называли ещё недавно, раскола: «Мы не знаем примера, чтобы он успешно распространялся между малороссами, поляками, финскими племенами» (В. Кельсиев). Нет, знаем, и немало! Везде, где оказывались старообрядцы, они привлекали к себе местное население, причём привлекали не силой, не принуждением, а личным примером. И поэтому среди старообрядцев мы видим и карел, и финнов, и поляков, и украинцев, и белоруссов, и румын, и евреев, и татар, и американцев, и германцев. Вдохновляет пример Грузинской (Иверской) Древлеправославной Церкви. Есть глухие, но очень важные для современности упоминания о чеченах-староверах. На мой взгляд, назрела необходимость в обобщающем труде, который показал бы вселенский характер Древлего православия.

И всё же, конечно, русские преобладают. Под это часто подводят тезис о богоизбранности русского народа, его особой боговосприимчивости — и успокаиваются. Но напомню: «Итак, идите, научите ВСЕ народы». Ни один из них не назван невосприимчивым или неизбранным. Значит, необходима именно сознательная, целенаправленная проповедь. Мало просто жить, обороняясь от наступающего мира и надеясь, что каким-то чудом Он Сам придёт к нам, услышит и увидит нас. Надо понять, что никакого равновесия между Церковью и миром нет и быть не может: если Церковь не наступает на мир, мир сам, если не воинствующе, то незаметно, исподволь, начинает подчинять себе наши души. Это доказывает история многочисленных старообрядческих поселений в Америке, которые были довольны уже возможностью спокойной жизни, не ставили себе целью вести проповедь среди местного населения и — как итог — теперь постепенно, но неумолимо в этом населении растворяются. То же может произойти и со всеми нами. Никакой спокойной жизни христианину не дано.

Подумать о распространении древлего православия среди других народов следует и по иной, геополитической причине. Русское население России неуклонно сокращается: многолетние эксперименты над самими собой, которым не видно конца, сделали, похоже, своё дело. Между тем простые производственные нужды требуют постоянного привлечения рабочих рук из зарубежья — как ближнего (республик бывшего Советского Союза), так и дальнего, и в первую очередь с Востока. Например, известно, что на Дальнем Востоке в приграничных территориях живёт уже около полутора миллиона китайцев и в ближайшие годы их планируется пустить ещё столько же, но уже официально. Против этого, на мой взгляд, бесполезно протестовать; требовать же какой бы то ни было расовой сегрегации и тем более участвовать в погромных действиях и вовсе преступно.

Чтобы нашей стране не пришлось, пусть и в смягчённом варианте, повторить судьбу Византии, надо зло обратить во благо: принять неизбежную иммиграцию и вспомнить о своей миссионерской обязанности. Сегодняшние иммигранты живут замкнутыми землячествами; они понимают, что внешний мир им враждебен. Пробовал ли кто-нибудь поступить с этими людьми по-христиански, проповедовать им Евангелие - причём не только словом, но и поступком, делом? В России мне такие примеры неизвестны, хотя существуют единичные случаи обращения, скажем, китайцев в новообрядческое православие. А ведь очень многие иммигранты и просто сезонные рабочие приехали из стран, где христианство либо запрещено, либо просто неизвестно. Что они видят у нас, в нашей «православной стране», с чем уедут на родину? Захотят ли стать православными?

Мне думается, перед нами стоит задача широкой евангельской проповеди именно среди иммигрантов. Пусть у этих людей другой родной язык, другая родная культура - никому не заказано прийти к истинной вере. Воспринять старообрядческую службу им будет легче потому, что унисонный знаменный роспев и другие наши особенности ближе традиционной восточной культуре, нежели партесное пение и в целом культурный облик новообрядческих храмов.

Наши предки 100 лет назад понимали важность открытой проповеди. Неслучайно на всероссийских съездах и соборах поднимался подзабытый ныне вопрос о постройке старообрядческого храма в Иерусалиме. Такой храм был бы важнейшим свидетельством о древлеправославии в столице не только христианства, но и других монотеистических религий.

И пусть сейчас у нас несравненно, несопоставимо меньше возможностей, чем сто лет назад, и множество нерешённых более близких задач, пусть сейчас сама мысль о подобном строительстве кажется безумием, пусть нет у нас пока столь разносторонне образованных подвижников! Сколько раз в истории Церковь поднимала, казалось бы, непосильный крест?!

Дзюбенко Михаил Александрович - Государственный Литературный музей, г. Москва.

Опубликовано в сборнике Старообрядчество: история, культура, современность, т. II - М: 2005