Термин "старообрядизация", запущенный в употребление оппонентами древлеправославия, весьма неловок и неудачен. Дело в том, что он выражает лишь одну тенденцию – существующее внутри РПЦ МП намерение сторонников возвращения к старым обрядам провести поновление главной главенствующей Церкви России. Не секрет, что большая часть единоверцев, признавая на словах экуменическую теорию "равноправия обрядов", в душе считает желанным и единственно правильным именно возвращение самой крупной новообрядной юрисдикции в полной мере к дониконовским богослужебным чинам и вообще к типу дониконовского благочестия. Им противостоят, как правило, "имперцы", ностальгирующие по романовским временам. Но за пределами такого внутриюрисдикционного спора этот термин не имеет, как кажется, никакого смысла. Действительно, пока богословы РПЦ МП будут бродить, путаясь, между тремя соснами новообрядно-синодского богословия, дело "возвращения" и диалога никуда не сдвинется. Необходим отказ от этих неподвижных координат, иначе все разговоры о "восстановлении единства" бессмысленны.

Первая координата новообрядчества – миссионерская позиция, подразумевающая свою юрисдикционную исключительность. Выражается она примерно так: "Наше согласие – Церковь, а старообрядцы – раскольники вне Церкви". Соответственно разговор со старообрядчеством ведется с позиции силы, в том числе и силы "государевых людей". Любые формы "старообрядизации" рассматриваются как "потачка" раскольникам. Такую позицию занимает синодальный миссионер о. Даниил Сысоев, журнал "Благодатный огонь", "Союз православных граждан" и ряд других маргинальных организаций в лоне РПЦ МП. Надо сказать, что миссионерский эксклюзивизм зеркально соответствует эксклюзивизму староверов, так что в нем есть свое позитивное содержание.

Старообрядцы, правда, говорят, что они "устояли" в вере древней Церкви, а новообрядцы "поползнулись" в ересь. Разница тут в том, что старообрядцы призывают новообрядцев к догматическим диспутам и дискуссиям, считая вопросы веры главнее всех прочих.

Но самое неприятное то, что эксклюзивизм со стороны новообрядцев подкреплен поддержкой государства (пусть и не до конца последовательно проведенной). Это выглядит в большинстве случаев как "угроза поглощения". Кроме того, старообрядцы честно признают, что староверие разделено на согласия (они же – конфессии или юрисдикции), а новообрядцы – не признают, что их Церковь имеет какие-то "согласия". Хотя, объективно говоря, новообрядчество точно так же разделено на согласия, но обычно идеологи РПЦ МП лукаво замазывают этот факт, называя согласия, не признающие их самих, "раскольниками" и "отщепенцами". Мы еще обратимся к этой бесперспективной софистике. Эксклюзивизм имеет перспективу диалога только в плане догматических диспутов. Однако для проведения таких диспутов необходим отказ от второй координаты современного новообрядчества.

Эту координату принято обозначать словом "экуменизм", хотя мы бы предложили иной термин – "постмодернистский плюрализм". Не секрет, что "отмены клятв" на "старые обряды" как РПЦ МП в 1971 г., так и РПЦЗ в 1974 г. были приняты именно в рамках логики плюрализма. Об этом свидетельствует, в частности, исследование И. Кравецкого, опубликованное недавно в "Богословских трудах". Отказ от миссионерского эксклюзивизма привел к другой крайности – плюралистическому постмодернизму. Новообрядцы готовы признать старообрядческие иерархии только как автономные образования в структуре РПЦ МП. Но эта логика в основе своей порочна, ибо такие образования уже существуют и называются они – "единоверие". Много ли у них адептов? Нет, мало. Да и сами старообрядцы никогда на такой плюрализм не "клюнут". Поняв, что чисто плюралистическая логика не очень согласуется со святоотеческим учением о Церкви, богословы РПЦ МП стали дрейфовать обратно к миссионерскому подходу, говоря, что "обряды – хороши, а раскольники – худы". Тем самым создался замкнутый круг: ссылаются на "снятие клятв", но отвергают основание этого снятия – экуменическое учение о Церкви. Выход тут один – забыть о снятии клятв и дискутировать о вере с миссионерских позиций. Либо уж честно призывать старообрядцев признать "теорию ветвей".

Третья сосна, к которой с неизбежностью приходит новообрядное "богословие диалога", - это уже чисто модернистическое разъятие формы и содержания и представление о "обряде" как о самостоятельном от догматики феномене. Напомним, что "обряд", он же ritus – не святоотеческое и не древлеправославное слово, а термин, которым католики, причем в контексте униатской деятельности, называли тип литургической традиции – "византийский обряд", "латинский обряд", "маронитский обряд", "сиро-халдейский обряд"… В такой терминологии слова "старый обряд" и "старообрядцы" вообще теряют смысл.

За новообрядческой идеей "признания старого обряда" открывается зияющая пустота, ибо она предполагает обрядовый плюрализм как средство "присоединения", оставляя за скобками всю историю. Но надо понимать, что для старообрядцев "новообрядность" – это выражение иного менталитета, отражение иного духовного устроения. Поэтому на пути чисто литургической "старообрядизации" стоит айсберг синодальной традиции (с ее цезарепапизмом и "миссионерством"), на который неминуемо наталкивается многопалубный корабль новообрядчества. А в это время "лодочка" старообрядческой Церкви проплывает неповрежденно мимо этот устрашающей громады.

Надо понимать, что старообрядцам близка и понятна естественная каноническая и вероучительная изоляция Русского православия – она истолковывается как противостояние "мира и Церкви". Но РПЦ МП дорожит идеей "вселенского единства" с Церквами "мирового православия", в среде которых уже давно бытуют взгляды совсем не православного происхождения и свойства. Разумный и трезвый изоляционизм, естественный для старообрядчества, представляет еще одну преграду в диалоге с древлеправославием.

Итак, для полноценного диалога со старообрядцами РПЦ МП должна будет отказаться от "позиции силы" и радикально поменять идентичность, чего ожидать в ближайшей перспективе едва ли приходится. Конечно, этого хотели бы некоторые ревнители, единоверцы и представители церковной интеллигенции, чающие церковного возрождения. Но вектор встраивания РПЦ МП в структуру государства на принципах "как есть" (asis) явно препятствует этому. Все, к чему прикасается государственная длань в России, почему-то имеет тенденцию окаменевать, превращаться в застывшую форму.

Но обратимся к другим "малым судам", или "Соборам", - согласиям в рамках новообрядной традиции, которые не находятся под воздействием государственного вектора и могли бы в той или иной мере вступить в искренний диалог со старообрядцами. Может быть, у них больше перспектив на этом поле? Сейчас для старообрядцев – новообрядцы-ревнители вне "мирового православия" кажутся более близкими к тому согласию, из которого они вышли, чем к старой вере. Но в ходе объективного и честного обсуждения причин катастрофы, постигшей новообрядчество, разделившееся на множество согласий, придется признать наличие факторов более древних, чем "советская власть" и оппозиция "красные-белые". Раскол XVII в. и последующие петровские преобразования устройства господствующего исповедания заложили под него бомбу замедленного действия. Поэтому обновление могло бы начаться с отказа от нескольких наиболее одиозных "секторов" исторического наследства синодальной эпохи. И в этой дискуссии могли бы поучаствовать старообрядцы, которые всегда были готовы обсуждать пути церковного следования России.

Прежде всего, необходим отказ от цезарепапизма, свойственного русской церковной традиции. Надо признать необходимость дистанцирования Церкви (Церквей) от государства. Тут придется лечить гипертрофированный и болезненный "монархизм", который свойственен многим группам из среды ИПЦ. Отказавшись от этого направления, можно будет реально оценить то, что произошло в XVII-XIX вв. с господствующей Церковью и какие пути решения проблем предложила древлеправославная традиция. Уже одно движение в этом направлении могло бы весьма положительно сказаться на обеих сторонах. Нужен отказ от "монархических иллюзий".

Нельзя не упомянуть и наследие латинизации синодальной Церкви – разделение на "Церковь учащую и Церковь учимую", которое тормозит всякое позитивное развитие в новообрядных юрисдикциях. Миряне должны полноправно участвовать в решении церковных проблем. В духе "соборного действия" только и возможно сейчас выйти из тупика, в который Русская Церковь стала себя загонять во второй половине XVI в. Появление древлеправославия – не просто протест против богослужебных реформ бывшего Патриарха Никона, но реакция на крен и псевдоморфозу в русском православии. Начало катастрофы трудно зафиксировать, но выход из латентной фазы ясно виден в переломе 1560-70 гг., а затем в "эллинофильских утопиях" Никона и царя Алексея Михайловича.

Необходимо признание приоритета вероучительных вопросов над политическими. В вероучение нужно будет включить не только "догматы", но и все выражение церковного Предания, в том числе и богослужебное. Признание важности богослужебного выражения вероучения необходимо, чтобы двигать диалог о будущем православия дальше. Тогда "политика" - вопросы этноса, государственного устройства, отношения к политической власти - перейдут на второй, а то и на десятый план.

Неизбежно встанет и вопрос об "альтернативности". Для старообрядчества важна не сама "альтернативность", которую иногда истолковывают как "оппозиционность" даже и в политическом смысле. Главное – это борьба за истинную веру, за правду. "Альтернативность" - понятие слишком узкое для старообрядчества, которое всегда осознавало себя как Церковь русской традиции, стоящую за правду, за святоотеческий идеал. Будучи внутренне сильным, древлеправославное движение может не бояться рассуждать о вере с приверженцами других согласий и вероисповеданий. А вот новообрядным "альтернативщикам" по причине своей внутренней слабости и разрозненности кажется невозможным даже поверхностный контакт со своими оппонентами из "мирового православия", у них нет общей площадки для диспута.

Есть ряд других проблем – как новообрядцам-ревнителям, так и старообрядцам придется в части традиций критически рассматривать себя самих. И старообрядцы всегда открыты для такого непредвзятого диалога. Беда в том, что многие "ревнительские" юрисдикции куда больше РПЦ МП отмечены родимыми пятнами синодальной псевдоморфозы, мешающим им выйти на простор честного и незаинтересованного обсуждения проблем в современном православном вероучении.

Из всего вышесказанного следует несколько выводов. Во-первых, "старообрядизация" не решит проблемы диалога РПЦ МП и старообрядчества, так как она есть плод блуждания среди трех ложных богословских постулатов. Только критический пересмотр этих положений сможет вывести так и не начавшийся диалог на широкую дорогу. Во-вторых, новообрядцам для диалога придется отказываться от слишком многих компонентов синодального наследия и признать наличие внутри себя нескольких направлений (согласий). К этому государственные юрисдикции менее готовы, чем мелкие "ревнительские", но и эти последние нередко слишком сильно укоренены в этом наследии. Впрочем, надо сказать, что среди идеологов т.н. "осколков" РПЦЗ есть и сторонники дониконовских богослужебных чинов. Например, епископ Даниил Ирийский, который мог бы возглавить процесс возвращения "осколков" к дораскольной русской традиции и тем самым возобновить начинания некоторых соборян начала ХХ в., предлагавших немедленно примирится со старообрядцам на равноправной основе.

В-третьих, "закрытость старообрядчества" оказывается мифом, который опровергается неоднократно декларированной готовностью древлеправославных христиан к честному и открытому диалогу, в котором не должно быть политического или иного давления. Эти предложения делались новообрядцам в ходе многочисленных встреч и собеседований, но чувство миссионерской "самодостаточности" или боязнь не давали им вступить в такой диалог. Таким образом, беседа о будущем русского православия, скорее всего, начнется там, где не побоятся таких открытых и честных диспутов.

Алексей Муравьев (Москва)