Русских часто обвиняют в чрезмерном обрядоверии; в то же самое время духовность русского народа сегодня выглядит уже общепризнанной. В любом случае, не замечают еще одного: истинная духовность — это духовность специфическая и высокая, а не только те ее внешние формы, которые вдохновляют простой русский народ, склонный к «обрядоверию», если прибегать к излюбленной интеллектуалами терминологии. Это, однако, вполне естественно. Достаточно глубже проанализировать человеческую природу. Согласно великому психологу святому Павлу, природа человека трехчленна: тело, «психея» (душа), дух. Это природа иерархическая: тело ниже души, а душа ниже духа. Правда, не все авторитеты, особенно на Западе, относят душу и дух к разным категориям. Есть многие, кто смешивает их в одну категорию, но даже и тогда высший уровень — дух. Этого для нашей цели достаточно.

Как же тогда должны соотноситься три звена человеческого естества?

Замечательные сочинения, автором которых называли св. Дионисия Ареопагита, ученика св. апостола Павла, касаются среди прочего проблемы иерархичности. Появились эти сочинения поздно, около пятого столетия по Р.Х.; обстоятельства их появления покрыты тайной, но их влияние на христианские символизм и мистицизм очень велико. В настоящее время авторство Ареопагита отрицается почти всеми, но самого содержания этих книг данный факт, естественно, не умаляет. Для разрешения поднятого нами вопроса об иерархических звеньях человеческого естества можно привлечь аналогию из книги Ареопагита под названием «О небесной иерархии» (глава VIII, 1). В этой книге сказано, что Высшие ангелы не пользуются своей начальственной властью тиранически, для насилий, но, неудержимо и в то же время в стройном порядке возносимые к Божественному, с любовью возводят с собой те лики, которые стоят под ними. Так и дух человека, как высший лик в иерархии, поднимаясь к Божественному, помогает душе (разум и чувство), равно как и плоти, подниматься вслед за собою. Совершенное почитание Бога происходит лишь тогда, когда Божественному поклоняется все естество человека в целом, в своей трехчленной полноте. Если же в этом участвуют лишь дух и душа, а тело пренебрегаемо, то последнее тянет вниз и душу, и дух. Точно так же и ослабление духовного почитания Бога ведет прежде всего к пренебрежению обрядом. Тело начинает молиться не истово, не так усердно, как было прежде.

Естественно, что плоть должна стремиться узреть и прикоснуться к Священному — такова ее природа, сотворенная Богом. В этом и состоят смысл обрядов и смысл иконы. И именно поэтому образы Христа и святых, необходимые телу, направляемому душой и в особенности духом, должны быть образами одухотворенными. Насколько это возможно для человеческого искусства, представленная на иконе плоть должна передавать впечатление очищенной, недоступной для искушения и греха. Все здесь сказанное — не искусственная теория, вымученная; не абстрактная спекуляция, не плод праздного умствования, но объяснение того, что само собою зародилось в первые века христианства, а затем милостью Божией разрасталось. Вся история иконы свидетельствует об этом факте.

Мнение, будто у первых христиан не было священных изображений, — абсурдный предрассудок, лишь недавно преодоленный. Можно только дивиться тому, что он вообще смог зародиться и столь долго и упорно отстаиваться. Расцвет портретной скульптуры и особенно живописного портрета в Римской империи, пришедшийся как раз на время Христа и первые столетия после Него, — хорошо известный факт. Было бы невероятным отсутствие портретов, изображающих Христа, Его мать и Его ближайших последователей, а не существование таких портретов. В Египте, где изображение на мумиях портретов умерших имело религиозное значение, естественно возникла и определенная философия портрета. Мысль христианских живописцев неизбежно приходила к вопросу о том, как изображать святые лики.

 

Но, видимо, необходимость следования определенному методу при написании портретов Христа, Богородицы и святых («икона» по-гречески и означает «портрет») была прямо осознана и установлена во времена преследования священных изображений; это был ответ на обвинения, выдвинутые иконоборцами против подобных портретов. Иконоборцы подчеркивали, что православные, которые пишут портреты святых, не прославляют, но, напротив, оскорбляют их: такие живописцы, говорили они, представляют видимую плоть, тогда как плоть была как раз врагом святых, против которого они боролись всю свою жизнь. Здесь мы имеем, кстати, одно из подтверждений постоянной связи иконоборчества с теми или иными искажениями христианства, в данном случае — с манихейством, осуждавшим плоть как грязную, по своей сути нечистую, тогда как на самом деле плоть, подобно всей прочей материи, — Божие творение. Вот почему православие учит, что плоть может быть очищена и воскрешена.

 

Святые ищут очищения и одухотворения своей плоти, и именно так святые и должны быть изображаемы. Этот очень характерная черта для византийской иконографии X столетия, времени, когда была крещена Русь. Великой привилегией России было принять христианство от Византии тогда, когда последняя достигла вершины своего литургического развития в области пения, архитектуры и живописи.

 

Со временем русские добавили в иконопись свои собственные оригинальные черты; характерные провинциальные психологические особенности нашли выражение в двух главных школах: новгородской и среднерусской (Суздаль — Владимир — Москва). Первая из этих школ выделяется силой, смелостью вдохновения, даже некоторым безразличием к детали; вторая более изощрена в фактуре, просветлена и умозрительно напряжена (Андрей Рублев). Так и должно было быть: новгородцы были смелыми, буйными, воинственными, тогда как московские люди — сдержанными, уравновешенными, спокойно-стойкими.

 

Были и другие, менее значительные школы, но для простоты изложения мы их опустим. В XVI столетии произошел синтез. Но и еще раньше, с XI по XV столетия, все русские иконы, несмотря на внешние различия, были исполнены одним и тем же духом — тем самым, который определяет живопись всех ранних восточно-христианских образов — сирийских, коптских, византийских, балканских и т.д. Это выражалось в стремлении к духовности, к красоте не плотской, внешней, мирской — но к внутренне возвышенной, очищенной и просветленной красоте. Замечательно, насколько эта предельная красота выше красоты мирской просто с эстетической точки зрения. Достаточно сравнить икону Владимирской Божьей Матери с Мадонной Рафаэля.

Так обстояло дело в России вплоть до XVII столетия. До этого времени Россия была глубоко греховной, но все же мечтала стать «святой Русью»; хотя тяжелое, пылкое тело России тянуло ее вниз, она неизменно продолжала думать о высшем мире и стремилась свое тело очистить и подчинить. Иным было отношение к «душевному человеку», к уму и сердцу. Ими пренебрегали, возможно потому, что мирской ум — среднее звено иерархии — подсознательно считали безнадежно гордым и греховным. Русское благочестие с иронией относилось (и как стало ясно теперь, совершенно правильно делало) к аристотелевским силлогизмам, к всесильному уму. Но русский «дух» совершил глубочайшую ошибку, пренебрегая и презирая «душевного человека» — вместо того, чтобы с любовью лечить его, своего младшего брата, и сделать его своим спутником на пути к небесам.

Так что случилось следующее: когда в XVII и XVIII веках, во времена раскола и позднее во времена Петра Великого, русский дух стал на время казаться уставшим и слабым, тогда как ум, раздраженный пренебрежением к себе и своим забвением, потянул дух вниз; душевный человек вышел в России на передний край.

В XVIII и XIX столетиях Российская империя являла собой зрелище внешнего успеха. Была слава, были дворцы и академии, была картинная галерея Эрмитажа, были военные победы и блеск императорского двора. Были Сенат и Синод, университеты и музеи. Срединное и низшее звенья иерархии — ум и тело — властвовали безраздельно; они вытеснили высшее иерархическое звено, Дух.

Иконы отразили это по-своему: вместо древнего иконостаса с его глубоким духовным значением появляются картины в стиле рококо, весьма привлекательные, но духовно мертвые; вместо Богородицы — Мадонна, прекрасная, но от мира сего.
Изумительным выражением русского литургического искусства был иконостас Андрея Рублева, гениального художника и величайшего среди русских иконописцев. Этот шедевр, служивший украшением Успенского собора во Владимире, был в XVIII столетии убран и заменен любительской модной мазней. К счастью, несколько жителей близлежащего села Васильевское, движимые подлинно художественным инстинктом, купили некоторые из образов рублевского иконостаса для своей сельской церкви. Благодаря этим крестьянам была спасена хотя бы часть иконостаса.

Древние иконы называли «раскольническими», и так продолжалось до конца XIX века, точнее даже, до начала XX столетия.

Тогда вновь случилось нечто, определенный перелом в настроении значительной части русских интеллигентов. Исполненные новым духом и отходящие от материализма, они сдвигались ближе к спиритуализму, к религии. Это движение возглавлялось одаренными личностями, но души у некоторых из них были искажены, разрушены своеобразным декадентским духом, чем они напоминали древних гностиков. Это искажение ослабило сам импульс движения. С другой стороны, нужно учесть, сколь значительная часть русского народа в течение двухсот с лишним лет — пылкое тело России и своенравная русская душа — все больше и больше отвергала влияние Духа. В итоге это перешло в обвал. Возвращение культурной элиты к духовности случилось явно слишком поздно и было бессильно этот обвал остановить. Но что замечательно — Дух продолжает борьбу и в бездне; и здесь мы видим, конечно, важность и значимость такого, отчасти неупорядоченного, устремления к религии.

Это движение шаг за шагом: не немедленно от тела к Духу, но сначала к душе, и уже от души к Духу. Как пример подобного развития мы можем указать мемуары отца Сергия Булгакова, повествующие, как их автор обратился от Сикстинской мадонны к иконе. История выдающаяся и по интересу, и по живости изложения. Вообще нужно подчеркнуть, что новое открытие русской иконы началось не с представителей церковной иерархии — священников и монахов, но с представителей душевной области культуры — эстетов.

На иконе обвал отразился по-разному; один аспект катастрофы касается знаменитых икон высокого качества и стиля, другой имеет отношение к более обычным. Позвольте начать с последних. Часть из них была уничтожена фанатичными безбожниками, утрачена из-за безразличия и небрежения или исчезла при разных других обстоятельствах. Но значительное количество икон было сбережено сознательно или уцелело по чистой случайности. Эти иконы — могучее средство для возрождения Духа и сосуд для его сбережения. Весьма неожиданные свидетели этого процесса нашлись, и еще могут быть найдены, среди многих немецких солдат, воевавших в России во Вторую Мировую войну.

Теперь посмотрим на то, что случилось с более известными иконами. Они имели материальную ценность, которая может быть измерена золотом. Поэтому они не были уничтожены, за исключением немногих случаев невежества или небрежности. Некоторые были проданы за границу, но большинство из них, в том числе самые драгоценные, остались, слава Богу, в России, где их поместили в музеи. Конечно, это было попыткой лишить священные изображения ореола святости; но Дух не может быть погашен. Те, кто видели, например, Владимирскую Богоматерь в Третьяковской галерее в Москве, говорят, что эта икона производит сегодня даже большее впечатление, чем когда была заключена в свою драгоценную ризу, в Успенском соборе. Можно сказать, что Царица Небесная, сняв царские ризы, вышла из своего храма наружу, чтобы проповедовать христианство на улицах, где Ее могут увидеть все — и верующие, и, что еще много более важно, — те, кто не знает Христа.

Одни из так называемых «музейных икон» были забраны из церквей; другие из частных домов. Русские иконолюбцы лишились своих сокровищ, но никто не смог вырвать из их сердец ощущение Божественного Присутствия на земле. Это ощущение было прочно привито в них, еще когда они были детьми и взирали на иконы, исполненные Духа. В революцию они бежали в изгнание, взяв эти воспоминания с собой. Мелочи — мирские почести и богатства — были потеряны, но тем самым с ног и вправду были сняты тяжкие оковы; стало легче обратить ввысь свой дух; им дарована была великая радость созерцания не только прекрасных старинных икон, но и самой своей памяти.

Подлинная иконопись — искусство не мертвое, но живое. В Париже это искусство было восстановлено согласно отеческой традиции. Оно может быть хуже по качеству, поскольку вера предков была тверже, но устремление — то же самое.

В старообрядческом молитвеннике написано: «Стань перед святыми иконами и, взирая на них, устремись прямо к Невидимому Богу». Могут спросить: «Для чего нужны иконы? Даже без них мы можем направить свои молитвы к Невидимому Богу». Мы не в силах спорить со знаменитыми и учеными людьми, но одно мы твердо знаем; когда 500 лет назад лучшие из наших предков удалялись в пустыни, в уединение, чтобы подниматься по лестнице совершенствования, — они брали с собой свои иконы. Об этом мы читаем, например, в житии св. Кирилла Белозерского ([+]1427). Мы знаем также, что другой отшельник и знаменитый иконописец, святой Дионисий Глушицкий, написал икону с портретом св. Кирилла за три или четыре года до смерти последнего, провидя тем самым его прославление.

Мы знаем о духовном значение отшельнической жизни, не из книг, а из всего пути восточного христианства. Однако те, кто более верит книгам, могут справиться и в них. В Евангелии от Луки о жизни Иоанна Крестителя в пустыне говорится: «Отроча же растяше и укрепляшеся духом; и бе в пустынях, до дня явления своего к Израилю» (1, 80). Предотеча, конечно, не мог иметь никаких икон, поскольку лишь смерть и воскресение Христа завершили восстановление святости тела; мы просто упоминаем Крестителя, чтобы подчеркнуть значение отшельнической жизни. Можно сказать, что Предотеча был первым иноком на пороге Нового Завета. А если кто-то думает, что свидетельство св. Луки слишком далеко от нашего времени, пусть вспомнит Анри Бремона, французского священника, историка и члена Французской академии (1933); в своем предисловии к «Отцам-пустынникам» Бремон пишет: «Величайшие учителя Церкви готовились в Университете Пустыни». Тем же путем отшельничества следовали и великие русские святые, и они брали иконы с собою в пустыни – в университеты и лаборатории духовности. Это значит, что иконы были нужны даже этой религиозной элите, которая уже достигла высшего уровня духовности.

Как много икон нужно сегодня одиноким и стареющим русским изгнанникам, рассеянным по всему миру, брошенным и почти забытым, отвергнутым всеми, кроме Бога! Я вижу маленькую, бедную комнату в Париже. Стоит зима. На стене пятна от сырости. В углу — икона святого Николы, и перед ней горит лампада. Это 6 декабря, Николин день. И я не вижу больше убогого приюта, обители отчаяния, жилища несчастного старика — но сияющий, радостный Божий храм в праздник его святого покровителя.
Душа старого, одинокого человека теперь исполнена не тьмою, но дыханием Духа. Все это, милостью Божией, сделала эта маленькая икона, хранительница духовности.

Буди имя Господне благословено от ныне и до века.

 

На русском языке публикуется впервые по изданию: Russian Icons and spirituality // The third Hour [New York: Third Hour Foundation]. 1951. Issue V. P. 43-49.

Статью предваряет врезка, подписанная «Издатели»: «Автор этой статьи Владимир Рябушинский — известный русский исследователь искусства и истории иконы. Г-н Рябушинский принадлежит к религиозной группе старообрядцев, отделившейся от господствующей церкви Московского Патриархата в ходе "Раскола”, или внутренней схизмы. Этот разрыв, происшедший в XVII веке, создал в русском православии два различных течения. Старообрядцы, составляющие меньшинство, сохранили древнейшие особенности русской духовности, и прежде всего в том, что касается богослужения и литургического искусства. Драгоценнейшая часть старообрядческого наследия — иконопись, следующая древним образцам. Но и в целом эта религиозная группа остро ощущает "мирской” дух и влияние западной секуляризации, принесенной в Россию реформами Петра Великого в XVIII веке и последовавшим за ними периодом. Взгляды автора типичны для течения, к которому он принадлежит; но исключительный интерес они представляют не только потому, что старообрядцы выражают мощный этический и религиозный дух, все еще живой в России наших дней; но еще и потому, что, отличаясь от господствующей Русской церкви по многим позициям, они созвучны с современным русским православным возрождением в сфере религиозного искусства вообще, а в особенности в иконописи. В своем переводе русского текста мы стремились по возможности точно передать стиль и терминологию г-на Рябушинского, равно как и духовную суть того, о чем он пишет. Выраженная строгим и прямым языком старообрядцев, она не может быть переложена на "мирские” термины».

Примечания к статье носят сугубо страноведческий характер (в них объясняется, что такое иконостас, Третьяковская галерея и т.п.), т.е. явно не принадлежат Рябушинскому и потому в переводе опущены.

«Согласно великому психологу святому Павлу, природа человека трехчленна: тело, «психея» (душа), дух». «Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока…»(1 Фес., 5, 23).

«Иным было отношение к "душевному человеку”…». В христианской традиции понятие «душевный человек» имеет совершенно иное значение, чем в современной обыденной речи (где с ним связываются чуткость, отзывчивость и т.п.): «Это люди, отделяющие себя (от единства веры), душевные, не имеющие духа» (Иуд., 1:19); «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» (1 Кор., 2:14) и т.п.

«…вместо Богородицы — Мадонна, прекрасная, но от мира сего». В первой публикации здесь нелепая опечатка («вместо Богородицы Бога — Мадонна»).

«…несколько жителей близлежащего села Васильевское… купили некоторые из образов рублевского иконостаса для своей сельской церкви». В 1768–1775 гг. деисусный чин иконостаса Успенского собора во Владимире был продан в село Васильевское (ныне Шуйского района Ивановской области).

«…мемуары отца Сергия Булгакова, повествующие, как их автор обратился от Сикстинской Мадонны к иконе…». Ср.: «Это не было эстетическое волнение, нет, то была встреча, новое знание, чудо… Я (тогда марксист!) невольно называл это созерцание молитвой и всякое утро, стремясь попасть в Zwinger, пока никого еще там не было, бежал туда, пред лицо Мадонны, "молиться” и плакать…» (Булгаков С.Н. Свет невечерний. М., 1994. С. 14); «Как переменилось все с тех пор!.. С трудом от волнения подымаю глаза. Первое впечатление было, что я не туда попал и предо мною не Она… я не увидал Богоматери. Здесь — красота, лишь дивная человеческая красота, с ее религиозной двусмысленностью, но… безблагодатность. Молиться пред этим изображением? — да это хула и невозможность!.. это не есть образ Богоматери, Пречистой Приснодевы, не есть Ее икона. Это — картина, сверхчеловечески гениальная, однако совсем иного смысла и содержания, нежели икона» (Булгаков С.Н. Тихие думы. М., 1996. С. 391–113).

«…святой Дионисий Глушицкий… написал икону с портретом св. Кирилла за три или четыре года до смерти последнего…». Эта икона (ГТГ) датируется 1424 г. Надпись на ее киоте (1614) гласила: «Образ чудотворца Кирилла списан преподобным Дионисием Глушицким, еще живу сущу чудотворцу Кириллу, в лето 6932. Сделан сий кивот в дом пречистыя и чудотворца Кирилла в лето 7122 по благословению игумена Матфея в славу Богу, аминь».

«…в своем предисловии к «Отцам-пустынникам» Бремон написал: "Величайшие учителя Церкви готовились в Университете Пустыни”». По-французски эта фраза философа-неотомиста аббата Анри Бремона (1865-1933) звучит еще выразительнее: «Les plus grands docteurs se sont formйs а l'universitй du desert…» (Bremond H. Introduction // Les Peres du desert / Par Jean Bremond, introduction par Henri Bremond. Paris, 1927. Vol. I. P. XXIV).

«…6 декабря, Николин день. И я не вижу больше убогого приюта, обители отчаяния, жилища несчастного старика — но сияющий, радостный Божий храм в праздник его святого покровителя». В английском тексте («This is December 6th, the Feast of Saint Nicholas. I see no longer a miserable shelter, the abode of despair, the dwelling of an unfortunate old man — but the luminous, joyful temple of God on the feast of its patron saint») употреблен грамматически неясный оборот «of its patron saint»: «its» никак не может относиться к Богу, но и применительно к «несчастному старику» можно было бы ожидать скорее формы «his». Не располагая изначальным русским текстом, трудно судить о том, не имел ли Рябушинский в виду какого-либо конкретного человека, чьи именины приходились на Николин день (скажем, Н.Т. Каштанова или своего брата, скончавшегося 19 апреля 1951 г. в Ницце).

«Буди имя Господне благословено от ныне и до века». Хотя в старопечатной Библии (Дан., 2:20) употреблена та же форма, что и синодальной версии («… от века и до века»), обратный перевод «The Lord's Name be blessed forever and ever» следует старообрядческому «Чину обедницы».

 

На русском языке статья впервые опубликована в издании: Рябушинский В.П. Старообрядчество и русское религиозное чувство - М.: 2010, оригинал статьи: Russian Icons and spirituality //The Third Hour [New York: Third Hour Foundation]. 1951. Issue V. P. 43 – 49. Для публикации на сайте статья предоставлена В.В.Нехотиным и В.Н.Анисимовой