Черемшан – один из центров, около которых росла и укреплялась «старая вера». По запискам историков, Черемшан – это «ветвь от корени» знаменитых иргизских монастырей, сыгравших важную роль в деле распространения «древляго благочестия» в Среднем Поволжье.  В первой трети XIX в. монастыри на  Иргизе являлись  своего рода метрополией старообрядчества. Чтобы судить  о количестве обитателей монастырей,  достаточно указать, что в одном из них, Среднем (Никольском), обитало свыше 1 000 человек[2].  В  1832 г. духовным  правителем Саратовской епархии стал епископ Иаков (Вечерков)[3]. Он заявил себя рьяным преследователем старообрядчества и всеми возможными мерами стремился к его уничтожению или,  по крайней мере, ослаблению.  И при личном свидании, и письменно Иаков убеждал Саратовского губернатора Степанова в необходимости покончить с Иргизом, представляя ему все выгоды подобной операции. Степанов вполне разделял точку зрения Иакова. Переговоры с монахами о сдаче монастыря и о принятии ими единоверия ни к чему не привели: монахи не хотели и слышать о таком «позоре»[4]. Монастыри были отобраны силой в 1837-1841 гг.[5], а монахи разбежались в разные стороны, всюду унося с собой обиды и фанатическую пре­данность гонимым обрядам.

«Старая вера» не была погашена и растоптана гру­быми мерами, но разделилась на множе­ство ручейков, бегущих в Саратов, Вольск, в другие места. Так возникали и первые скиты в  местечке Черемшан недалеко от Хвалынска: местные старообрядцы давали приют иргизским беглецам у се­бя на дачах и в загородных караулках. Караулки и сторожки постепен­но обращались в кельи и молитвенные дома, вокруг них вырастали новые кельи, притекали жертвы и благостыни, устраивались сами собой общежительные монастыри с определённым чином, уставом и ликом. Но официально это были только «хутора» Шокина, Абакумова и др[6]. Светские и духовные власти время от времени наезжали в Черемшан с понятыми, урядниками, десятскими, разметы­вали «гнездилища разврата раскольнического», одних вязали и заковывали, других разгоняли, увозили монастырское доб­ро, оставляя после себя смятение и ужас. Все это вело лишь к тому, что люди продвигались глубже и глубже в леса, отыскивая более скрытые пустыни, зарыва­лись в подземелья, и, в результате, возникали новые обители и общежития: «Новый Черемшан», «Средний», «Верхний».

«Кто бы ни был ты, друг любезный, водовоз, угольщик, беглый солдат, или, наконец, безграмотный спившийся служка монастырский, тебя примут охотно в богоспасаемом тёмном граде Хвалынске Кузьмины, Пономарёвы, Толстиковы и прочие раскольничьи тузы», - писал в 1870 году известный историк, ярый противник раскола Ф.Ливанов в своем многотомном труде «Раскольники и острожники»[7].  Сюда съезжались представители самых разных старообрядческих течений из Москвы, Архангельских лесов, с Кавказа, Урала и Зауралья. Здесь существовала кафедра и рукополагались епископы на всю старообрядческую географию.

Черемшанский центр поддерживался наиболее богатыми хвалынскими купцами, среди которых возвышались Кузьмины-Михайловы. Но особой фанатичностью выделялись купчихи, Ф.Кривошеина даже была причислена к лику святых. Одна из сестер Михайловых, Анна Кузьминична, имевшая в Черемшанах свой дом, громадный сад и две мельницы, устроила у себя тайный скит[8]. Здесь нашли себе приют бежавшие с Иргиза фанатичные инокини Повольга, Олимпиада, Евпраксия, а также казначей Иргиза инок Афанасий, ставший потом епископом. Несмотря на многочисленные облавы и обыски, скит не был обнаружен властями, и его считали заговоренным[9]. В хвалынском доме купчихи Анны Кузьминичны Михайловой также в 1858 г. была устроена тайная церковь[10]. В 1861 г. имение Михайловой по завещанию переходит к её родной племяннице Ф.Е.Толстиковой[11].

15 октября 1865 года  хвалынская купеческая дочь Толстикова Фёкла Евдокимовна писала хвалынскому уездному стряпчему: «Имея я во владении за чертою города по речке Черемшанке мукомольную мельницу и плодовые сады, расположенные от города Хвалынска в семи верстах. Сюда явился 5 дня прошлого сентября месяца настоящего года неизвестно мне по какой причине какой-то неизвестный мне чиновник, как говорят, г-н Виноградов, приехал с двоими солдатами. Не объявил мне ничего. И до сего времени не объявляет, отломал в моём флигеле окошко и влез в оный, где находились мои служащие садовники, по мельнице и в садах рабочие люди, 6 человек»[12]. Этот документ начинает историю Ф.Е.Толстиковой, впоследствии легендарной настоятельницы старообрядческого женского скита Фелицаты.  Материалы большой ценности, собранные главной участницей событий, стали доступны нам,  благодаря деятельности саратовских учёных, членов Архивной Комиссии, и, прежде всего, старообрядца С.И.Быстрова.

 Особая ценность «Черемшанских документов», на наш взгляд, заключается в том, что в них чередуется, пусть официальная, но всё же «живая» речь двух противоборствующих сторон: староверов и представителей власти. Благодаря усердию местных чиновников - уездных исправников, судебных приставов и других - мы получаем представление об условиях возникновения и существования центра старообрядчества, о лидерах староверов и их помощниках. Документы, собранные в ходе следствия, содержат сведения  о происхождении старообрядцев, описания их внешнего вида, предметов культа и быта, другую ценную информацию. Сторону староверов представляет, прежде всего, сама Ф.Е.Толстикова. Её «прошения» и «заявления» демонстрируют волю, упорство, уверенность в своей правоте - те качества, которые позволили старообрядцам выстоять. Фёкла Евдокимовна и в 1865 году, и через десятки лет тяжб с властями, лишений, как «проситель», всегда занимает очень уверенную позицию, демонстрирует знание законов, своих прав и обязательных формальностей. «Где же то означенное, взятое у меня из флигеля, моё имущество в настоящее время находятся мне неизвестно, потому что при забрании помянутым чиновником имущества не сделано было никакого акта, которым бы я, подписавшись, знала, куда отбирается моё имущество и вследствие чьего распоряжения. Нанимаемый же мной флигель запечатан тоже неизвестно для чего, потому что в нём совершенно ничего нет. А я чрез то распоряжение должна лишиться того хозяйственного помещения, который мне должен был приносить доход и я несу сильную для меня потерю…»[13].

Служащие Ф.Е.Толстиковой, упомянутые выше  6 человек, «во время воскресного дня молились Господу Богу по христианскому обряду за себя и за Царя Русского, без всякого соблазна для  православных, потому более, что заведения отстоят от города в 7 верстах и флигель находится в середине самого сада»[14]. Господин Виноградов действовал весьма  традиционно, по инструкции: забрал «означенных людей» и находящееся во флигеле имущество, святые иконы и книгу Господствующей Российской патриаршей церкви, всё без остатка. Людей, служащих Ф.Е.Толстиковой, и саму хозяйку отправил в город и «засадил их в тюремный замок», где, без всякого судопроизводства, они содержались ещё, по крайней мере,  год.

4 апреля 1866 года «содержащаяся в хвалынском тюремном замке девица» Фёкла Евдокимова Толстикова пишет «Его Высокородию Господину Саратовскому Губернскому прокурору»: «10 февраля сего года я обращалась с просьбою в Саратовскую палату уголовного суда, в коей изъясняла, что т.к. я в тюремный замок заключена по неправильным действиям при производстве следствия комиссией по делу о каких-то совершенно мне неизвестных иноках, будто бы взятых в моём доме, а потому и просила Палату Уголовного суда, дабы она сделала зависящее своё распоряжение, меня из тюремного замка на основании статьи 124  XV т. уголовного закона издания 1857 года освободить, с отдачей на поручительство хвалынского общества. Но какое было сделано уголовной палатой по просьбе той распоряжение, мне не объявлено и по настоящее время…»[15]. Чиновникам и духовенству эти «неизвестные иноки» не показались безобидными, т.к. в их числе оказался «лжеиеромонах» Серапион Игнатьев - будущий основатель Черемшанского монастыря, но уже тогда личность, среди старообрядцев, легендарная.

Ф.Е.Толстикову обвинили в обращении флигеля в раскольнический скит и устройстве в нём раскольнической церкви[16]. Основанием тому послужило мнение соборного протоиерея Никольского, дающего показания по делу Ф.Е.Толстиковой: «Под именем скита должно вообще разуметь то жилище, где живут раскольники или лжеинокини. Дом Толстиковой был скитом. Лично ему, Никольскому, это известно было издавна, о чём было предоставлено и  Епархиальному начальству»[17].

Дело затянулось. Следственная комиссия собирала необходимые данные с завидной тщательностью и упорством. Это настоящее исследование относительно окружения, условий жизни и деятельности лидера  хвалынского старообрядчества. Так, на допросе Фёкла Евдокимовна Толстикова показала: «веры она старообрядческой, австрийского толка, постоянно проживает в дачах Хвалынска на мукомольной мельнице, принадлежащей купцу Михаилу Львовичу Михайлову, которую она арендует. Так как у М.Л.Михайлова  она арендует две мельницы, и у купца Пономарёва мельницу и два сада, то ей необходимы рабочие, которых она нанимает»[18]. Однако, комиссия, «сомневаясь в справедливости ея показаний»[19], произвела в её доме обыск 12 декабря 1865 года. В доме при осмотре комнаты, между женщинами, находящимися тут, оказались три инокини или монахини, постригшиеся в Иргизских монастырях, а в чулане, в сундуках, разные старообрядческие книги и в некоторых комнатах был сильный запах ладана. «Затем, осмотрев комнаты, входы и лестницы в доме, можно заключить, что дом этот построен единственно с целью для молитвы, богослужения и укрывательства старообрядцев. Мысль эта оправдывается более тем, что Фёкла Толстикова, вместе с тёткой своей Анной Михайловой, ныне уже умершей, судилась за пристано-держательство раскольнических попов и в 1858 году»[20]. В доме были также найдены разные вещи и одежда, необходимые для богослужения. Почему комиссия заключила: инокинь взять в г.Хвалынск для допроса, а книги осмотреть при бытности священника и те, которые окажутся недозволенными, отослать в Сар. Духовную Консисторию.

Кроме инокинь, в доме Фёклы Евдокимовны проживали её слуги, все староверы, однако, (замечательный факт!) не только австрийского согласия, к которому принадлежала и сама хозяйка, но и поморцы: «Находящиеся в услужении у Толстиковой крестьяне села Самодуровки [населённого преимущественно старообрядцами – О.С.] Иван Савельев с женою Ириной Сидоровой и братом Петром показали, что веры они старообрядческой, секты поморской, что живут они в услужении у Толстиковой уже 4-й год»[21].

Живущий в соседстве садов Толстиковой хвалынский мещанин Фёдор Тимофеевич Куранов без присяги показал:  он православный, в доме, где проживала Фёкла Толстикова, «близ большой дороги слышно было, что есть женский монастырь и производится богослужение;  и слух этот должен быть справедлив, потому что в прошлом году, летом, с женою своей ехали в город мимо ея дома и слышали, как в этом доме пели херувимскую песнь»[22]. Относительно сада, где «взяли» иноков тот же Куранов отметил:  «в сад тот сама Толстикова ездила очень часто» и «ему случалось слышать в том флигеле церковное пение в порядке богослужебном, и на их богослужения приезжали из Хвалынска граждане односектанты;  лжеиноки ходили по саду в своих монастырских одеждах с красными кантами и в кругленьких чёрненьких шапочках»[23].

Наконец, летом  1868 года  дело о «лжеиноках»  «слушали» в Саратовской  Палате уголовного суда, которая решением от 21 июня присудила Ф.Е.Толстикову и «её флигель»  к суровому наказанию: «за обращение своего флигеля в раскольнический скит Фёклу Толстикову  заключить в тюрьму на восемь месяцев, флигель её сломать, материалы продать и деньги употребить по указанию 206 статьи Уложения о наказаниях»[24]. Характерна реакция старообрядцев на «решительный приговор» суда: за «флигель» вступился влиятельный хвалынский купец И.Д.Пономарёв, заявив в хвалынское полицейское управление, что «в предупреждение исполнения сего решения, сим имею честь заявить, что флигель, обречённый судом к слому и продаже есть мой собственный и состоял у мещанки Толстиковой лишь в её срочном пользовании во время арендования ею принадлежащей мне мельницы, при коей для помещения служащих он и находится»[25]. Ф.Е.Толстикова сама постояла за себя: она подала прошение об апелляции в Сенат[26].

По приговору суда 21 июня 1868 года, все «лжеиноки», включая и Серапиона, «за присвоение не принадлежащих им званий иноческих» были подвержены только денежному взысканию по 50 рублей с каждого[27]. Однако, до суда они уже находились в тюремном заключении с 5 сентября 1865 года. Именитые старообрядцы г.Хвалынска неоднократно пытались вызволить единоверцев, взять «на поручительство», но, кажется, безрезультатно: «Просят хвалынские купцы: 1-й гильдии Иван Дмитриев Пономарёв, 2-й гильдии – Сергей Козмин Касарин, Николай Дмитриевич Буянов и Григорий Николаев Решетов… Более года в хвалынском тюремном замке содержатся турецкоподданные единоверцы наши Василий Иванов, Серапион Игнатьев и Михаил Михайлов, которые подвергнуты такому аресту не за преступление какое-либо, а за одно только то, что они принадлежат к старообрядчеству. Дело о них находится на рассмотрении Саратовской Палаты Уголовного суда, в которую из нас просителей Пономарёв хотя и обращался с просьбою об отдаче ему их впредь до решения дела на поручительство, но на просьбу его заключено принять только к рассмотрению, но по получении затребованных к делу сведений. А когда они соберутся и доставятся, неизвестно; между тем, сказанные турецкоподданные совершенно напрасно изнуряются арестом. Ныне все сии просители изъявляем желание взять их на поруки»[28].

9 февраля 1871 года «Правящий Сенат слушали апелляционное  дело о взятых в дачах… лжемонахах»[29]. Тогда открылись новые сведения о черемшанских старообрядцах.  Эти судебные материалы, например, подробно описывают одеяние старообрядческого иеромонаха и иноков: «на Серапионе Игнатьеве – подрясник из тёмной цветной материи, обложен золочёным позументом; бархатная малинового цвета с таковым же позументом и с золочёными пуговицами епитрахиль, на оной, во всё протяжение, шёлковый пояс с кричками и четырьмя широкими лентами. Из коих на двух золочёные кисти. Под подрясником коричневого цвета люстриновое полукафтанье, на голове чёрная камилавка в виде скуфьи и чёрный люстриновый кафтырь, кожаные чётки. На иноке же Куприяне – чёрная, с красною по краям оторочкою, мантия. Камилавка и кафтырь такие же, как у Серапиона, и кожаные чётки. На Иосифе мантия, камилавка и кафтырь такие же, как у Куприяна, и чётки. На Дионисе одна камилавка и чётки. А на иноках Варсонофии и Макарии вся одежда крестьянская, у всех волосы подстрижены в кружок, по-крестьянски»[30]. Церковная утварь, взятая Виноградовым во флигеле Толстиковой, оказалась «походною церковью».                 

Сам Серапион Игнатьев на допросе показал: веры он старообрядческой, австрийского толка, имеет билет от Казанского губернатора, полученный из его канцелярии весной 1865 года[31]. В Хвалынске живёт четвёртый год, «на мельнице при речке Черемшанке у Фёклы Евдокимовны занимается деланием овчин. Иеромонах австрийского толка, в этот сан рукоположен епископом Афанасием, служит обедни в разных местах. При подвижной церкви в саду Фёклы  Евдокимовны службу совершал постоянно с июня 1865 года. Во время совершения литургии треб частных ни у кого не исполнял… Во флигеле к ним никто из сторонних не приходил. Подвижная церковь, в ней утварь, ризы и все принадлежности церковные кому принадлежат не знает, а поручил ему заведовать этой церковью покойный епископ Афанасий»[32]. При следствии же, в комиссии Серапион Игнатьев показал: подвижная церковь, утварь, ризы и все принадлежности церковные принадлежат собственно ему, Серапиону, и заведены они были частично на собственные деньги, частично на деньги, пожертвованные от разных лиц, но от кого именно, не знает. «Эта подвижная церковь вывезена из Москвы, где он и был рукоположен. Хозяйка… не знала, что он священник австрийского толка, потому что он от неё священничество скрывал»[33].

Иноки Куприян Матвеев, Иосиф (в миру - сызранский мещанин Иван Яковлевич Сачков), Дионисий (крестьянин Самарской губернии, Бугурусланского уезда, Дмитрий Иванович Макаров), Варсонофий (Василий Иванов), Макарий (Михаил Михайлов)[34], «взятые во флигеле», дают схожие показания: все они «раскольники австрийского толка», «турецкоподданные»[35], в иноки пострижены епископом Афанасием, а Иосиф – турецким священником Виссарионом. Афанасий «помер более года», но где, никто не знает, а Виссарион «уехал в Турцию на пароходе»[36]; Фёкла  Евдокимовна «что они иноки не знала, потому что они от неё это скрывали, а она их считала за простых работников»[37].

Через 43 года, уже после дарования старообрядцам свободы вероисповедания, писатель Л.Т. Мизякин сообщает более достоверные сведения по этому делу: «В шестидесятых годах прошлого столетия явился на Черемшан инок Серапион из зарубежных монастырей, - подвижник, постник со строго аскетическими наклонностями. По происхождению Серапион (в миру -  Семён Игнатьевич Абачин) - саратовец. Родился в 1823 году. 18-ти лет он ушёл из родительского дома и отправился странствовать. Посетил старообрядцев, живших в Турции, Румынии, Австрии и других отдалённых местах. После нескольких лет странствования по монастырям инок Серапион возвратился в Россию с некоторыми другими иноками и с епископом Виссарионом во главе. Поселились на хуторе, около Хвалынска, при ключе Черемшане, где и основали скит»[38]. Что же  касается Афанасия, то, по утверждению Л.Т. Мизякина, первый саратовский старообрядческий епископ Афанасий (Кулибин) большую часть времени  проводил «в нижнем  Черемшане, в обители матери Повольги» [39]. Там он обосновался уже в 1855 году, после рукоположения его в епископа архиепископом Антонием[40],  там прожил десять лет, там и был похоронен. На  Черемшане для Афанасия было устроено под    беседкой подземелье,  куда  его  и прятали   в минуты опасности.  «Пол в ней пригнан   так искусно, что никому и   в голову не  придёт, что он легко поднимается и опускается.   Под полом заложен желтый сосновый сруб наподобие погреба, - здесь-то и укрывался   старообрядческий епископ»[41].

Судебное дело «о взятых в дачах… лжеиноках» тянулось восемь лет. Закончилось оно решением Сената от 26 апреля 1873 г., по которому и скитники, и Ф.Е.Толстикова были оправданы[42]. Серапион возвратился на Черемшан и основал обитель заново. Тогда же купец-старообрядец Архип Дмитриевич Вехов приобрел сад купца Куракова по соседству с местом жительства о. Серапиона с братией и передал его инокам. Сад, рас­положенный выше, был куплен купчихой  И.Д.Пономарёвой и также передан скит­никам, которых было уже 12 чел[43]. В саду было выстроено два двухэтажных дома, в одном из которых на первом этаже находилась моленная. В октябре 1881 г. епископами Пафнутием  (казанским) и Амвросием (саратовским) был освящен имев­ший вид жилого дома соборный храм с двумя престолами (верхний - Успен­ский, нижний - Покровский).

Так было положено начало Черемшанскому мужскому монастырю, ставшему впоследствии известным на всю Россию.

Ф.Е.Толстикова по завершении суда переселилась в дом на Мамонтовом ключе и при­няла иночество, положив начало женскому монастырю.   В 1884 году «без письменного разрешения начальства» здесь была выстроена моленная, а, по сути, каменная церковь. Освящена она была 21 сентября 1885 года во имя Введения во храм Пресвятыя Богородицы с приделом  во имя святителя Николы[44].

Постройка осуществлялась, по словам Фелицаты, «на основании мнения Гос. Совета, последовавшего 1 мая сего 1884 года, о даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб»[45]. 8 октября 1885 г. «моленная» была разрешена Саратовским губернским правлением[46]. Святыня церкви - икона «Господь сын», ей более 500 лет, привезена из Москвы.  Иконе «Божия Матерь Одигитрия Смоленская» 300 лет,  привезена епископом Пафнутием из Казани[47]. Иконостас и иконы в киотах - «Громовского письма»[48]. Антиминсу исполнилось 200 лет.

Монастыри Серапиона и Фелицаты быстро становились крупными землевладельческими и торговыми предприятиями, обрабатывая обширные сады и засевая 4 000 десятин земли, владея водяными и ветряными мельницами. Черемшанские монастыри обеспечивали себя и округу хлебом, мёдом, воском, яблоками.

 Старец Серапион умел обходить все опасности и преграды и при нём Верхний Черемшан процветал «яко крин сельный»[49]. По общим отзывам, это была личность светлая, натура впечатлительная. «Все знавшие его вспоминают о нём, как о человеке добрейшей души, всем доступном, идеально гостеприимном и словоохотливом»[50]. Даже православные миссионеры отзывались о Серапионе, как о «сосуде избранном»[51]. Но достойных ему заместителей не нашлось в монастыре. Передав перед кончиной верховенство в обители четырём инокам[52], он отошёл  с миром 7 января 1898 года.  Хоронили его 2 епископа,  10 священников и 3 диакона. Со всей России съехались тысячи богомольцев отдать последний долг почившему.

После Серапиона игуменом монастыря сделался Феодосий (Фрол  Матюнин), бывший при Серапионе казначеем. По отзывам, это человек «простого ума», почти безграмотный. Вскоре он подпал под влияние нескольких крупных благодетелей, которым слепо подчинялся во всём. Править монастырём, да ещё не признанным законом, такому игумену было не по силам. Верхний Черемшан быстро покатился под гору, утратив прежнее значение «лавры»[53]. Пантелеймон (Пётр Николаевич Маренников) - другой претендент на игуменское место после смерти Серапиона - «очень ловкий человек и как не брезгующий никакими средствами для достижения своих выгод может быть назван попросту плутом»[54]. Пантелеймон, с одной стороны, и покровители Феодосия, с другой,  спровоцировали смуту на Черемшане.  Кончилась эта смута тем,  что в монастырь явилась полиция и половина братии была изгнана из монастыря насильственно, некоторые были арестованы, а игумена Пантелеймона увезли связанного из обители[55].  Позднее Маренников всё же стал игуменом, а потом в иерейском сане, будучи уже схимником, бросил мо­настырь и, женившись, поселился в Хвалынске; на средства монастыря завёл торговлю, свои сады, дом великолепный. А монастырь оскудел.

«После всех этих событий, - рассказывал Л.Т.Мизякину (в 1908 году) игумен Евлогий, - монастырь не может оправиться до сего времени. В монастыре  при Евлогии - большая каменная церковь, сад, водяная мельница, корпуса двухэтажные, некоторые обложены камнем; однако, братии 60 человек, все престарелые, да убогие[56].

Игумен Евлогий (в миру - Евлампий Еремеевич Алгазин) - сибиряк, уроженец Тобольской губернии, крестьянин[57]. Монаше­ство принял в томском старообрядческом монастыре. На соборе в Москве встретился с епископом уральским Арсением (Швецовым), который временно заведывал   саратовской епархией, и он пригласил  Евлогия на   Черемшан.

 В монастырях Серапиона и Фелицаты, в разные времена пребывали многие старообрядческие епископы. Пафнутий, епископ казанский, несколько лет жил в обители Фелицаты[58]. Там же жил и похоронен преемник Афанасия, епископ Амвросий саратовский. С лета 1911 г. мужской монастырь стал официальной резиденцией епископа саратовского и астраханского.

Также Черемшан имели резиденцией Кирилл нижегородский, Паисий саратовский и астраханский, Арсений уральский; Порфирий самарский почти безвыездно жил на Черемшане, где у него была собственная дача с садом; нередко бывали здесь и другие старообрядческие епископы, не говоря уже о саратовском Мелетии, у которого отец «спосхимлен» на Черемшане[59]. Живя на Черемшане, старообрядческие епископы много содействовали популярности монастыря и материальному процветанию: привлекали жертвы, иные сами строили за собственный счет храмы и приделы; епископ Порфирий, например, «сам по­стоянно почти служит в Маргаритином монастыре, для которого он приобрёл сад за несколько тысяч рублей, построил придел в церкви и вообще затратил на обитель большие средства»[60].

Мужскими и женскими Белокриницкими монастырями  заведывали  попечители  из горожан: Я. М. Михайлов (хвалынский городской голова), М. С. Кузьмин,    братья П. и Е. Буяновы,    В. Абакумов, С. Кащеев, Шикин и др.  - на них была  записана земля (12 десятин); а строения переведены на бывшего игумена Феодосия и других иноков. С 1906 г. монастыри постепенно пе­реводились на хвалынскую городскую общи­ну старообрядцев австрийского согласия.

В женских монастырях в начале XX века порядок дер­жался твердый, местами даже железный. Всего их было шесть: Фелицатин Введенский монастырь, Платонидин, Нижний Елесин монастырь, Верхний - Маргаритин; между «австрийскими» скитами - обитель «проезжающих» (так здесь называли беглопоповцев), а несколько поодаль спряталась в горах обитель федосеевского согласия (беспоповцев)[61]. Таким образом, на Черемшане были представлены три основных течения старообрядчества: а) австрийское, или белокриницкое согласие, с его наиболее стройной церковной организацией; б) беглопоповщина, приемлющая священство от греко-российской церкви, и в) беспоповщина, порвавшая всякую связь с православной церковью, которую она считает антихристовой[62]. Все эти «согласия», обык­новенно враждующие друг с другом не менее, чем с общим врагом - «никонианами», «бок-о-бок»  уживались на Черемшане.

Из женских монастырей самый многолюдный (в 1908 г. здесь не менее 200 монахинь[63]), благоустроенный и зажиточный -  Фелицатин, по течению Мамонтова ключа. Жизнь монастыря основана на строго общежительных началах: общий стол, общие молитвы, общая  келарня и общий труд. Но все это держится неограниченным правлением матушки Фелицаты, «полнота власти» которой могла бы служить идеалом для иного государ­ственного деятеля. Весь уклад жизни в монастырях проник­нут общинными началами, но держится авторитетом старшинства. Это, пожалуй, и есть основная особенность старообрядческого быта в целом. Преследования и бесправие, необходимость постоянной борь­бы и самообороны создали здесь огромную, потребность в вожаке и высоко поставили значение личности «патриарха»[64]. Это заметно более или менее в любой старообряд­ческой семье, где вся жизнь, все крупные и мелкие поступки её членов заключены в непреклонную систему и железную дис­циплину.

В обители «проезжающих» не было того достатка и  благолепия,  как в   белокриницких монастырях: «Несколько изб с  высокими коньками наподобие деревенских;   в сто­роне сарайчик - вот и всё богатство монастыря,  не считая   сада.  Сестер  здесь не больше 10-12, включая и  непостриженных»[65]. Живут обособленно  и  бедно. Священники их редко сюда заглядывают, так как у  беглопоповцев  за каждую службу  полагаются богатые дани, и поэтому все   обычные  требы и службы сестры справляют сами. Православные свя­щенники «бегут» к старообрядцам, конечно, исключительно из-за материальных выгод, и поэтому никакая бедность ими не принимается во внимание.

В истории старообрядчества есть особенный период: 1905-1917 гг. -  так называемое «десятилетие свободы». Началом этого периода стал день, когда  были распечатаны алтари Рогожского кладбища в Москве. «День 16 апреля 1905 года, - по выражению историка старообрядчества В.Е.Макарова, -  навсегда останется в памяти московских старообрядцев как историческая грань, положенная между печальным прошлым многострадального старообрядчества и новой эпохой сравнительной свободы вероисповедания»[66]. Указом 17 апреля 1905 года старообрядцам разрешено было устройство моленных, скитов и избрание духовных лиц, настоятелей и наставников. Дополнением к указу явилось положение комитета министров «об укреплении начал веротерпимости». А ровно через полгода  известный Манифест даровал староверам свободу вероисповедания.

 В августе 1905 года на Черемшане  происходил собор епи­скопов, в котором принимали участие все почти старообрядческие владыки белокриницкой иерархии, начиная с архиеписко­па московского Иоанна. В это время как раз посетил Черемшан адъютант Государя граф С.Д.Шереметьев, незадолго до этого распечатавший, по Вы­сочайшей воле, московские старообрядческие храмы на Рогожском кладбище. Можно себе представить, с каким чувством призна­тельности встретил графа старообрядческий собор! От имени всего русского старооб­рядчества графу был поднесен прочув­ствованный адрес, на который он ответил памятными для старообрядцев слова­ми: «Государь о вас хорошего мнения; он ваш защитник от нападок. Моли­тесь за Государя, теперь дышите свободно, пользуйтесь всеми благами, дарованными законом о равенстве исповеданий»[67].

 В 1907-1917 гг. Черемшан, как и вся старообрядческая Россия, переживает период кипучей созидатель­ной деятельности: «куда ни загляни, всюду натыкаешься на пристройки и расширения; надстраиваются купола над церквами и восстанавливаются главы и кресты, устраи­ваются новые приделы, воздвигаются коло­кольни, подвешиваются колокола и проч.»[68]. В эти годы в Успенском мужском скиту проходили епархиальные съезды Саратовской, Астраханской, Тамбовской и Пензенской епархий[69]. Программа одного из таких съездов, организованного саратовским старообрядческим епископом Мелетием 26 мая 1913 года, демонстрирует те насущные проблемы, которые более всего волнуют тогда старообрядчество в целом. Вот её основные пункты:

1.     Открытие «Саратовского благотворительного общества старообрядцев»;

2.     О свечном епархиальном заводе;

3.     О начётчиках и о пособиях на епархиальные нужды;

4.     Приобретения для епархиального дома;

5.     Открытие старообрядческих школ;

6.     Принятие мер к искоренению народного пьянства среди старообрядческих приходов;

7.     Рассмотрение дел, касающихся духовенства и вопросов церковной практики[70].

Одним из важнейших по своим последствиям достижений старообрядчества в первый год ограниченной, но, все-таки, свободы было получение разрешения образовывать свои собственные общины-приходы. Указания «о правах общин» были высочайше утверждены 17 октября 1906 года. Со времени внесения общины в реестр она могла: избирать духовных лиц, настоятелей или наставников, сооружать храмы, молитвенные дома, учреждать богоугодные заведения и школы, приобретать и отчуждать для осуществления целей общины недвижимое имущество (но не более, чем на сумму в 5 000 руб.).

В 1906 г. на Черемшане строится новый скит старообрядцами белокриницкой иерархии с церковью Рождества Пресвятой Богородицы. Основательница его Енафа (в мире Екатерина Васильевна Кованцева) вышла из Фелицатиной обители. В  1910 г. прихожане храма Рождества Пресвятой Богородицы, на основании Высочайшего указа 17 октября 1906 года  «покорнейше просят»  Губернское правление «разрешить образование Старообрядческой общины  Рождества Пресвятой Богородицы, внести ее в реестр, распубликовать в сенатских объявлениях и местных губернских ведомостях и выдать нашей уполномоченной засвидетельствованную копию с постановления  Губернского правления об учреждении общины. Подать настоящее заявление верим настоятельнице скита Екатерине Васильевне Кованцевой в иночестве Матери Енафе, живущей на Черемшане в женском скиту близ г. Хванынска. Просим мещане г. Хвалынска:

1) Екатерина Васильевна Кованцева;

2) вольская мещанка Евдокия Александровна Черзкина;

3) хвалынская мещанка Любовь Осиповна Рябова и другие.

Делами общины заведует Совет, избираемый во всём согласно правил Высочайшего Указа 17 октября 1906 года»[71]. Прилагается также список  лиц, живущих  в этом скиту на Черемшане. Всего 56 человек[72].

 Мать Фелицата к 1908 году официально сложила с себя часть бремени по управлению монастырём (ей в сентябре 1908 г. исполнилось 80 лет[73]), поставив в звание игуменьи инокиню Измарагду. Фактически, однако, от этого ничего не изменилось: монастырь как был Фелицатин, таким и остаётся до сего времени. «На ектениях поминают обеих инокинь - Фелицату строительницу и Измарагду настоятельницу»[74]. Воля «матушки Фелицаты» - закон для всех, от белиц до стариц и схимниц, не исключая самой игуменьи  Измарагды.

17 января 1916 г. «общее собрание Черемшанской старообрядческой общины Храма Введения Пресвятые Богородицы при женском монастыре, на Мамонтовом ключе Хвалынского уезда Саратовской губернии» впервые избирает председателя и членов нового органа управления общиной - Совета[75]. Члены того Совета:

председатель - старообрядческий священник протоиерей г.Хвалынска Иоанн Карпович Исанчев, живущий в г.Хвалынске, в 1-й части, по Дворянской улице;

 товарищ председателя - старообрядческий священник Моисей Григорьевич Никифоров;

 крестьянка Евдокия Семёновна Семёнова и

 хвалынская мещанка Агафья Захарьевна Кандрунина,  живущие «в дачах г. Хвалынска по Мамонтову ключу, в саду Толстиковой».

5 февраля 1916 года  в контору хвалынского нотариуса  Николая Петровича Разумовского, находящуюся в 1-й части г.Хвалынска, по Дворянской улице, в д. №11, явились: «поверенный законно-правоспособной хвалынской мещанки Ф.Е.Толстиковой Иустин Сидорович Голованов… в сопровождении… свидетелей хвалынского мещанина Василия Карповича Ступина и дворянина Владимира Азарьевича Иевлева»[76]. Названные лица совершили дарственную запись, состоящую в следующем: «Я, Иустин Сидорович Голованов, в силу данной мне означенной выше доверенности хвалынской мещанки Ф.Е.Толстиковой, подарил… общине Храма Введения Пресвятые Богородицы при женском ските: Яблоновый (садовый) плодовый сад… с находящимися в том саду церковью Введения Пресвятые Богородицы с приделом во имя святителя Николая, постройками её, Толстиковой; и при названной церкви богослужебными книгами,  церковной утварью, иконами и всем прочим её движимым имуществом». Ещё, «по р.Черемшан, в соседстве с владениями хвалынского городского общества, сад с пчельником в нём, который достался Толстиковой по домашнему духовному завещанию умершей хвалынской 2-й гильдии купеческой дочери, девицы Анны Кузминичны Михайловой». «Дарств