Второй и третий день съезда посвящаются самым жгучим вопросам: земельной реформе и взаимоотношениям государства и церкви.

 

Съехавшиеся, главным образом, крестьяне. Из далеких углов Poccии приехали они, чтобы послушать, что будут говорить о земле и еще о... календаре. Вот он, тот русский крестьянин, землероб, кормилец родины, что он скажет? - Докладчик обстоятельно излагает, при каких условиях возможно осуществление земли, сколько этой земли и по многу ли достанется. И видно, что участники с захватывающим интересом слушают cyxие цифры. Многим не верится, что земли у нас по существу очень не много, что хватит на каждый крестьянский рот не более одной десятины.

 

Встает семидесятилетний старец с заранее заготовленной газетой в руках и старается уличить докладчика в неточности. Читает длинные цифры, многообещания о количестве земли, но в Сибири, и заключает свою речь твердым убеждением, что земли достанется по 12 десятин на душу. Можно ли винить крестьянина за это? Конечно, нет. Он так, бедный, истосковался по земле, что ему хочется все больше и больше, да и знает-то он только свою деревню. Представьте вы самарскаго мужика. Там земли действительно хоть по 12 десятин, и крестьянин видит это, а о том, что в других местах ее совсем нет, он не слышал, да и как ему верить: с детства он привык слышать, что его родина только и богата землей, да и теперь идеалисты крайних партий ему твердят, что земли много, сколько угодно. Кому же ему верить!

 

Съезд все-таки верит докладчику. Подходит вопрос о вознаграждении частных владельцев за имеющую быть отобранной землю. Докладчик вперед сознается, что вопрос очень острый и больной, что крестьяне привыкли землю считать ничьей, народной и потому скажут, что выкупать ее не следует, но что, по глубокому его, докладчика, убеждению, выкуп нужно произвести: «все равно, говорит он, "помещичья земля вся заложена" и фактически уже выкуплена; но страдают не помещики, а вкладчики и держатели закладных листов, и поясняет это примером. Вопрос вызывает страстные прения, но большинство говорящих поддерживает докладчика. «Не по-христиански будет это, братие, говорил один из участников, а мы старообрядцы не по-христиански поступать не должны». Большинство сочувственно ноддерживает его слова, вопрос о выкупе решается в положительном смысле, особенно после того, как докладчик прочел тот пункт резолюции, в котором устанавливается, что высоту выкупа должны определять местные комитеты. Мотивы - решить вопрос по справедливости, по-христиански, преобладают. Хоть и много горечи накопилось у крестьянина против «барина», но государственное благоразумие одерживает верх. Освободившийся народ не хочет строить своего счастья на слезах своих вековых врагов.

 

«Чтобы, значит, не говорили, пояснял мне один старик, что мы их ограбили. Бог с ними, много мы терпели от них, много переплатили аренды, а немного заплатим, только чтобы по справедливости». И вообще следует отметить, что настоящий крестьянин-земледелец, действительный землероб, вполне отрицательно относится к слишком резким формам решения земельного вопроса.

 

Пишущему эти строки приходилось выступать докладчиком по земельному вопросу на двух съездах, и везде и одно и то же твердое настроение: решать вопрос по возможности так, чтобы он, во-первых, не посеял рознь, не был противен христианству, и, во-вторых, чтобы возможно меньше разрушил сложившиеся изстари хозяйственные отношения деревни.

 

За решительные, радикальные меры в смысле "социализации" всей земли, высказываются не хозяйственные мужички, а те, которых деревня охарактеризовала словом «горланы», - это, так сказать, мутная пена на гребнях волн взбаломученного крестьянского моря, они всплыли благодаря своей безпардонности, в обществе они были всегда на подозрении и от них сельчане, при первой возможности, избавлялись посредством высылки на поселение; это своего рода деревенские большевики: чужая собственность всегда была у них бельмом на глазу, и они и раньше не прочь были ею пользоваться, хотя и посредством взлома. Короче говоря, это та теплая компания, которая раньше именовалась - конокрадами, амбарниками. приемщиками, шинкарями и т. п. сочными словечками.

 

Помню их по 1905 г.. тогда они были застрельщиками в поджогах и разгромах барских имений, но они очень умны, надо отдать им справедливость, и осторожны: при усмирении попало не всем, а простачкам, они сумели схоронить концы в воду. На съезд приехал один мой односелец, я поинтересовался, разумеется, и распросил насчет их житья-бытья послереволюционного. И он мне рассказал знакомую картину. Да, собственно, и не разсказывал, а я ему сам все подсказал. В начале переворота, когда еще ничего хорошенько не знали, то у власти встали но выбору волости «степенные» люди; когда же было ясно, что старый строй пал безвозвратно, то выступили на сцену деревенские большевики, мужики-горланы, свергли старый комитет и поставили новый. Мой односелец сталь называть имена и фамилии. Все знакомые лица, вся «теплая» компания налицо: здесь сапожник по ремеслу, и шинкарь и приемщик по профессии, здесь и бывший конокрад, не раз судившийся, тут же и только-что вернувшийся с каторги, участник вооруженных грабежей в 1905 г., ничего общего не имевших с политикой, рядом с ним поджигатель, продажный плут и горький пьяница и т. д. и т. д. От одних этих имен у меня зарябило в глазах, маленьких нас пугали этими именами, а теперь они во главе волости.

 

Но это временное, это просто прорвавшийся нарыв, и здоровые люди (а их абсолютное большинство), проходя, затыкают нос, скоро эта вонючая накипь сойдет со сцены, и во многих местах это уже началось. Крестъяне видят в них угрозу не только помещичьей собственности, но и своей. Первым долгом эти новые «господа» положили себе довольно солидное жалованье, и сразу обнаружили свое истинное намерение.

 

Чрезвычайно живописный словесный поединок произошел на нижегородском съезде между двумя представителями. Один из них принадлежит к типу только-что описанных деревенских большевиков, другой просто трудящийся крестьянин. Большевик бойко, по заученному, о «социализации», о справедливом распределении земли и всех богатств. Его оппонент, возражая отвечал: «я, говорит он, представитель от трех волостей, мы собрались, значит, вместе и решили, чтобы «сализации» этой не быть! Что, значит эта самая «сализация» (слова социализация он правильно не мог выговорить), чтобы нам на лодырей работать. Я буду землю-то обрабатывать, сил своих не жалея, а эти лентяи, лодыри-то, будут только глотку драть, а потом наша хорошо обработанная земля достанется им; нет, мы этого не хотим, нам штобы прирезать так, как мы сейчас владеем». И вообще у крестьян сильно желание, чтобы поменьше вмешивались в их общественные дела. Многие говорили: «вы нам дайте земли, а поделить мы и сами сумеем». Здесь ясно сказывается отрицательное отношение крестьян к тому «облагодетельствованию», которое стараются им навязать под разными видами наши партии.

 

Интересные и жгучие прения возникают по вопросу об отношениях церкви и государства и особенно о слове «царь» и об изменении календаря. Bcе предшествующие вопросы общие для всей Poccии, и когда обсуждалась форма правления и земельный вопрос, то только одно указывало, что съезд старообрадческий, - это его чрезвычайная степенность, торжественность, совершенно недостижимая (я это утверждаю) для съездовъ нестарообрядческих. В последнем же вопросе сказалось все, специфически старообрядческой, ему одному принадлежащее.

 

До того спокойный съездь сталь волноваться, даже земельный вопрос его не так глубоко интересовал. И вполне понятно: ведь правление, земля - все это вопросы шкурные, вопросы сегодняшняго дня, суеты человеческой, в некотором роде греховные, ибо относятся к плотскому существованию, к интересам тела, а ведь каждый старообрядец знает, что нужно бояться не убивающихъ тело, а гасящих дух.

 

Вопросы церковной жизни - это вопросы духа, вопросы вечного, не здешнего, не тела, а души, ее спасения. И нужно было посмотреть, какой ревностью дышали слова говоривших, чтобы понять, что именно этот вопрос глубоко всех тревожит, всем одинаково близок и понятен. Если бы на съезде присутствовал какой-нибудь современный «европейски образованный», с позволения сказать, представитель международнаго тупоумия, то он, конечно, почувствовал бы себя в средневековье; но для того, кто знает не только немецкую науку, но и русский народ, было бы величайшим интересом послушать о тех вопросах духа, воиросах вечности, которыми живет лучшая часть русскаго cеpоro народа.

 

Что такое слово - царь, а сколько с ним, с этим мертвым словом, связано острых вопросов и тяжелых сомнений. «Во всех книгах, говорили участники съезда, на каждой странице есть это слово. Как быть, что делать? Не переделывать же все священное и святоотеческое Писание? Да и чем заменить это понятие в кровь нам въевшееся. Mногие предлагали взамен царствие - державствие и т. п.; но другие указывали, что, во-первых, не везде эти слова можно вставить: во многих местах св. Писания говорится о царе не в смысле символа власти, но как о вполне реальном человеке, и, во-вторых, вообще допустимо ли делать изменения в св. Писании. Как ни горячо говорили и как ни волновал вопрос всех, однако пришлось отложить; съезд признал себя не компетентным решать подобные вопросы, отложив это дело до духовнаго собора, а пока руководствоваться на местах собственным разумением.

 

Такие же страстные прения вызвал вопрос об изменении календаря. Здесь зазвучали еще более решительные ноты. Все говорившие единодушно протестовали против возможности подобных мер. «Это вызвало бы, говорили они, полный переворот, передвиг в праздновании наших праздников: пришлось бы изменить всю пасхалию, а этого допустить ни в коем случае нельзя. Мы должны настаивать перед Временным Правительством и Учредительным Собранием, чтобы календарь остался без изменения». Один из говоривших встал было на точку зрения подчинения насилию. «Мы, говорил он, должны всеми доступными мирами протестовать против подобной меры, но если нас будут принуждать, что можетъ быть, - придется подчиниться». Эти слова вызвали бурю протестов. Сейчас же сходит на сцену солдат и горячо убеждает, лучше умереть, пойти в тюрьмы, чем подчиниться такому насилию. И по лицам присутствующих видно, что действительно они лучше умрут, пойдут в тюрьмы, чем отступятъ от своего мнения.

 

И слушая эти вдохновенные, полные огня и убеждения речи, я радовался большой сильной радостью: не погибнет та страна, где сохранились еще такие крепкие и твердые духом; верхушка качается, но фундамент прочен, тверд, как гранит, и на этом граните должна теперь построить Россия свое новое свободное здание. Страна, где есть еще люди, готовые умереть за свои убеждения, готовые бороться за них, может быть покойна за свое будущее, - в ней есть могучие живые силы и в бурях она устоит.

 

Глубокое удовлетворение оставили во мне съезды, я бы сказал, незабываемое; после злой сумятицы столичных собраний, после безплотных изнурительных словесных битв с друзьями и недругами, старообрядческие съезды явились для меня тем освежающим весенним ветерком, который дает новые силы, будит и поддерживает веру в действительно скорое наступление весны.

 

И мне хотелось бы посоветовать всем: и своим, и чужим в минуты тяжелых раздумий, сомнений, усталости, бросить знойные центры и ехать в провинцию, чтобы почерпнуть там новые силы, новую волю к действованию.

 

Недаром писал кровью больного сердца и усталой душою Ф.М. Достоевский:

 

«Чтоб изъ низости душою

 

Мог подняться человек,