Фактически уже с 70-х, а местами и с 60-х, гг. XVII в. борьба со старообрядцами приобрела весьма жесткий характер. Упорная восьмилетняя осада Соловецкого монастыря (1668–1676), костры, доведение узников до смерти голодом и т.д. – все это вполне адекватно отражало правительственную политику в отношении противников "никоновской" церковной реформы, наиболее решительной формулировкой которой как раз и являлись антираскольниче-ские распоряжения времени Софьи.

2. Хотя для пришедшего ей на смену молодого Петра проблемы церковного раскола не принадлежали к приоритетным, в наибольшей степени привлекавшим ум и отвлекавшим усилия, старообрядчество так тесно было связано со всем, искренне волновавшим Петра, что пройти мимо него он не мог. Кроме того, значительная часть старообрядцев оставалась на позиции немоления за государя, что представляло из себя поведение не просто протестное, но резко оппозиционное, несовместимое ни с принципом абсолютной власти монарха, ни с повсеместно внедряемым началом регулярности. Играл роль и субъективный фактор. У Петра старообрядцы ассоциировались с бурными событиями его юности (1682 г.), с вызывавшими не только ненависть, но и страх, стрельцами. Связь старообрядчества со всем оппозиционным в сознании Петра позднее закрепят события Булавинского восстания и некрасовский эпизод в них.

Следует отметить, что в личности Петра искренняя вера, им не скрывавшаяся и, действительно, вполне очевидная4, уживалась с поступками откровенно кощунственными для православного сознания. Самодержавная гордость, со временем только возраставшая, освобождала от многих внутренних запретов, диктовавшихся укоренившейся традицией. В том числе и в отношении церкви и государства. Его взгляд на место религии и церкви носил утилитарный, прагматический характер. Отсюда предпринятая им новая церковная реформа, включавшая уничтожение патриаршества и замену его «неправославной, антиканонической» формой коллегии5. На ее фоне весьма существенные сами по себе изменения в политике государства в отношении старообрядцев заметно теряют в остроте производимого ими впечатления. Между тем осуществленная Петром перестройка отношений в этой сфере дала импульс их развитию на долгие годы.

Высокое напряжение между государством и старообрядцами сохранялось лишь в начале царствования Петра I. Впоследствии прямое преследование их ослабевает. Его вытесняют иные, не столь откровенно репрессивные формы их дискриминации – формы, которые, собственно, и составляют существо петровских новаций в этой сфере. И если теперь в отдельных случаях гражданская власть действительно с ними борется, то только в тех, когда религиозный конфликт приобретает политическую окраску (как это было, например, в Тарском бунте 1722 г.). Роль главной скрипки в борьбе с расколом переходит теперь к церкви – в рядовых ситуациях государство ограничивается содействием ей. В терминах борьбы эти отношения адекватно уже не описать – требуется подключение дополнительных словарей.

3. Тем не менее, тот факт, что раскол, несмотря на как будто толерантное к нему отношение, из драматического эпизода истории русской церкви превратился в язву, столетиями разъедавшую единство нации – заслуга, на наш взгляд, в значительной степени гражданской власти, в первую очередь, основателя и строителя великой империи.

Даже чисто конфессиональный аспект старообрядческого вопроса никогда не был ему вполне безразличен – чего стоила одна их эсхатология, отдававшая современность, ее события и деятелей, логике «последних дней». Тем более – социально-политический и экономический аспекты.

Личная религиозность Петра I была такова, что при изначально православной ориентации вполне допускала интерес к неправославным религиозным течениям, связанным, в частности, с религиозной реформацией. Одним из них были квакеры, со взглядами которых Петр познакомился во время его поездки за границу, отнесясь к ним весьма сочувственно. Т.С. Мамсик проводит параллель между образованием возникшей благодаря усилиям У. Пенна квакерской колонии в Пенсильвании и "легализацией" Петром общежительства выговцев6. Оставим специалистам по истории Выга оценивать корректность этой параллели.

И все же доставшийся Петру вместе с короной и скипетром в составе «государственного наследства» раскол беспокоил его, прежде всего, как явление политическое – ведь в нонконформизме старообрядцев отчетливо просматривался антифеодальный протест различных групп в составе непривилегированных сословий. Старообрядчество, которое эволюционировало по пути все более глубокой диверсификации, порождало согласия, отказавшиеся от сотрудничества с властью и ее обличавшие. Для наиболее радикальных старообрядцев сначала Алексей Михайлович, потом Петр I7 являли собой воцарившегося антихриста. Столь радикальное диссидентство и самодержавный абсолютизм на уровне идей не сочетались уже абсолютно, фактическое же их сосуществование непрерывно порождало проблемы, уйти от которых было невозможно. И один из самых масштабных наших реформаторов и модернизаторов поначалу решал их вполне традиционалистски – насилием.

В начале XVIII в. его (а с ним и гражданской власти вообще) отношение к старообрядчеству начало изменяться. По частным вопросам удается нащупать развязки, прежде маловероятные. Относительно успешно сложилась, например, судьба основанного в начале 1690-х гг. Выго-Лексинского общежительства. Взгляды умеренных старообрядцев (а выговцы в значительной их части демонстрировали лояльность власти, в подходящих случаях даже подчеркивали ее) выглядели в глазах этой власти в достаточной степени деполитизированными; сами же выговцы, может быть, вызывали у Петра ассоциации (обоснованные или нет – в данном случае неважно) с квакерами. Неуверенно чувствовавшие себя в первое десятилетие существования Выговской пустыни, ее основатели и насельники, обсуждавшие даже возможность переселения из этих мест к Москве или в Поволжье8, в начале следующего столетия добились относительно терпимого к ним отношения. «Пускай живут», по преданию, сказал царь, проезжавший поблизости в 1702 г.9 Добросовестное сотрудничество здешних жителей с казенными Олонецкими заводами должно было укрепить царя в правильности избранного им варианта взаимоотношений со старообрядчеством.

Тот факт, что выговским старообрядцам удалось отстоять право на известную автономию, в том числе конфессиональную, едва ли правомерно объяснять только отношением к ним Петра. Определенную роль сыграло то, что важные должности на заводах и в центральном аппарате занимали иностранные специалисты (менеджеры и техники)10, которых конфессиональная принадлежность работников не волновала. Им нужна была добросовестная работа и ее результат, в данном случае – качественная и в необходимом количестве руда, разведкой и добычей которой занимались выговцы.

Эта – экономическая – сторона вопроса стала осознаваться не сразу, и возрастала в своей значимости постепенно. Основная цель настоящего сообщения – не умаляя значения прочих аспектов темы выделить аспект экономический: попытаться показать, что он для позднепетровского периода (как и для ближайшего постпетровского) являлся очень важным, может быть определяющим в формировании отношения светской власти к церковному расколу и к тем, кого на официальном языке именовали "раскольниками".

4. В новорожденной Российской империи ее обширные периферийные территории, которые впоследствии приобретут определенное сходство с заморскими колониями других империй, в обычном для колоний экономическом качестве (как источники сырья) пока еще особенно нужны ей не были (исключая Сибирь с ее «мягкой рухлядью»). Ей требовались подданные, налогоплательщики. Увеличить сборы в казну можно было, сосредоточив усилия на двух направлениях. Первое – расширяя круг реальных плательщиков. Для достижения этой цели следовало: во-первых, противодействовать процессам, ведущим к уменьшению их наличной численности, для чего, в частности, активизировать сыск беглых и воз-вращение задержанных "на прежние жилища" с последующем восстановлением в составе тяглых сословий; во-вторых, пополнять их за счет новых групп населения. Вторым направлением являлось развитие штрафной системы: разработка эффективных санкций за различного рода отступления от поведения, предписанного в качестве социокультурной нормы.

Исходные данные для реформы налогообложения ожидали от первой ревизии. В ее ходе готовился демографический материал, без которого "запуск" реформы терял смысл. Вот на этом этапе, по нашему мнению, и должно было стать окончательно очевидным, что политический вред государству от старообрядчества может быть не только компенсирован, но и перекрыт пользой, его существованием приносимой. Но чтобы стало именно так, для старообрядцев следовало установить особую ставку налога.

Именно введение подушного обложения с полной ясностью продемонстрировало возможность принципиально нового взгляда на старообрядцев. На них посмотрели приблизительно так, как "прибыльщик" Алексей Курбатов на бумагу для написания документов – снабженная гербом и принудительно проданная, она оказывалась способной приносить доход. Петр I с его, с одной стороны, прагматизмом, с другой, скажем так, прохладным отношениям к ортодоксальным вопросам, осознав положительные стороны такого поворота в отношениях со старообрядцами, соответствующую правительственную политику изменил. Планы «переупрямить» старообрядцев теряли актуальность – на чужом упрямстве оказалось возможным зарабатывать деньги.

Перепись старообрядческого населения и положение его в особый оклад стоят у самого истока первой ревизии. Эта тема была затронута в обращенных к царю вопросных пунктах киевского губернатора кн. Д.М. Голицына еще в начале 1715 г. ("В Стародубском уезде поселены слободы великороссийскаго народа раскольники..." и т.д.). Несмотря на указанную Голицыным потенциальную опасность вмешательства в жизнь приграничных поселений старообрядцев ("коммисар пишет, что во оные слободы ехать опасен, дабы не разбежались за границу"), Петр 18 февраля не удержался от искушения всех их «обложить в оклад»11, что автоматически предполагало проведение перед обложением переписи.

В следующем году было принято решение о переписи старообрядцев по всей территории государства (но теперь исключая местности «близ рубежей») и обложении их увеличенным против обычного окладом. Согласно приговору Сената от 8 февраля 1716 г., «где есть раскольники, тех во всех губерниях губернатором как мужеска, так и женска полу, описать ... и, описав, положить их в оклад, против настоящаго нынешняго платежа, по чему купечество в посады, а крестьяне с тяглых своих жеребьев платят, вдвое; а которые по описи явятца, а преж сего податей никаких не платили, тех обложить, применясь к тому ж; а женска полу со вдов и с девок против оного в полы»"12.

Наряду с одномоментным (при переписи) получением данных о населении необходимо было наладить постоянный текущий учет старообрядцев, а также, по возможности, выработать способ выявления среди них затаившихся и новообращенных. Добиться этого позволяло (так, во всяком случае, казалось) установление обязательной ежегодной исповеди. Цитированная выше резолюция Сената содержит распоряжение послать во все епархии и губернии указы: «велеть в городех и в уездах всякаго чина мужеска и женска полу людям объявить, чтоб они у отцов своих духовных исповедовались повсягодно; а ежели кто в год не исповедуетца и на таких людей отцем духовным и приходским священником подавать в городех архиереом и духовных дел судьям, а в уездех старостам поповским имянные росписи, а им те росписи отсылать губернатором, а в уездех к ландратом; а им, губернатором и ландратом, на тех людей класть штрафы против доходу с него втроя, а потом им ту исповедь исполнить же»13.

В тексте цитированного документа отсутствует мотивировка введения обязательной исповеди. Ее можно было бы даже счесть попыткой принудительным порядком поднять уровень благочестия населения, если бы не включение ее в блок с переписью старообрядцев. Проведением этих двух акций законодатель, несомненно, преследовал достижение общей цели – прежде всего, превращения старообрядцев в прослойку населения, дающую казне дополнительные доходы.

Введение подушной подати поделило мир российского старообрядчества на две группы: на тех, кто публично объявил себя к нему принадлежащим и платил двойную подать ("раскольников записных") и тех, кто эту принадлежность скрыл ("раскольников потаенных"). Численность последних, особенно в городах, была значительной – во всяком случае, соизмеримой, а нередко и превышавшей число первых. В бизнес-планы казны оказались включенными и те и другие. Двойным окладом записных дело не ограничилось. В закрепленной указами практике отношений со старообрядцами к моменту введения подушной подати содержалось немало уже опробованных ходов, позволявших влиять на них сразу по нескольким каналам. Основные приемы воздействия на потаенных, делавшие их источником дополнительных финансовых поступлений в Камер-коллегию, были выработаны еще в начале столетия – оставалось только выявить внутренние резервы давно действовавшей системы.

26 августа 1698 г., на другой день по возвращении в Москву из первого путешествия по Европе, 26-летний царь Петр Алексеевич собственноручно и публично лишил бороды нескольких бояр знатных родов. Уже к концу 1698 – началу 1699 гг. требование брить бороду было распространено на основные группы городского населения; была определена и штрафная сумма за неисполнение распоряжения14. Указ о брадобритии от 16 января 1705 г. предписал бритье бород и усов всякого чина людям, кроме попов и дьяконов, и взятие пошлины с тех, которые делать этого не захотят. Учитывалась платежеспособность: гости и торговые люди 1-й статьи гостиной сотни должны были платить по 100 рублей в год, служилые люди московских и городских чинов, торговые люди 2-й и 3-й статей гостиной сотни и верхушка посада – по 60 рублей, остальные посадские люди и боярские холопы – по 30 рублей15. К нашей теме все это имеет самое прямое отношение: брадобритие для старообрядцев являлось практикой, однозначно осуждаемой, "внешним признаком" ереси, а в некоторых беспоповских согласиях оно прямо считалось ересью16.

Мы не утверждаем, что все городские бородачи, оставшиеся таковыми после введения запрета на бороду, были старообрядцами, но что старообрядцы имелись среди этих бородачей в немалом количестве – несомненно.

Второй перспективный источник штрафования – регламентация одежды. Лишь с небольшой задержкой в сравнении с парикмахерскими нововведениями были начаты нововведения портновские17. 12 февраля 1699 года на шуточном освящении Лефортова дворца царь столь же решительно и в сходных с «бородоборческими» сюжетами формах продемонстрировал свое неприятие традиционного русского костюма: ножницами стал отрезать у присутствующих длинные рукава их богатой верхней одежды. Через год – 4 января 1700 года – последовал указ об обязательном ношении в Москве и городах европейского платья – венгерских кафтанов. Указом от 20 августа того же года границы разрешенного дизайна костюма были раздвинуты: позволялось носить платье не только венгерское, но и немецкое18. В декабре 1701 г. этот вариант снова откорректировали: в качестве образца предписали ориентироваться на немецкую (саксонскую) и французскую национальные версии общеевропейской моды. При проезде через городские ворота с нарушителей должны были взыскивать пошлину: с пеших 40 копеек, с конных 2 рубля19. За перечисленными последовал указ от 23 декабря 1704 г., за ним – другие. В общей сложности, в период с 1701 по 1724 гг. было издано 17 указов, регламентировавших пра-вила ношения бытовой, праздничной и форменной одежды, типов ткани, правил их отделки и т.д.20

Активное нормотворчество в вопросе, который в наши дни вообще не нормируется (за исключением особых случаев), свидетельствует, что внимание на него было обращено самое серьезное. Это было очевидно и старообрядцам. Не вдаваясь во вполне земные мотивации законодателя, во введении Петром I иноземного платья и брадобрития они обнаружили указанные в святоотеческой литературе признаки приближения конца мира, наступления царства антихриста21. Между тем, власти увидели в новых указах дополнительный источник пополнения бюджета, новый и перспективный финансовый ресурс

Правила относительно бороды и платья в том виде, который они приобрели к концу петровского царствования, изложены в указах от 6 и 12 апреля 1722 г., 12 июня 1722 г. и 3 января 1724 г. В них борода и традиционная одежда между собой связаны: бородачи обязаны носить особую «указную» одежду, разумеется, на основе традиционной национальной одежды. Таким образом, налог на бороду стал одновременно налогом на русское платье.

Для всех упомянутых указов характерен весьма решительный тон. Таков, например, указ от 12 июня 1722 г., трактующий санкции в отношении тех, кто, не желая носить «указное» платье, подстригает бороды ножницами "не в плоть". Таких, по указу, следовало «причитать за бородачей же и велеть им носить с прочими ж указное же платье». Таких следовало «по градским воротам караульным урядникам и солдатам приказать смотреть, и ловить, и приводить» в губернские и провинциальные канцелярии. Если таковых приведут или донесут на них фискалы – приведенных следовало принять, а по доношениям послать немедленно, после чего чинить по указам. При необходимости (для организации поимки) разрешалось выделять под начало фискалов до шести человек солдат с урядниками.

Интересно, что в тексте указа бородачи не названы старообрядцами. Но взаимная, до неразличения близость тех и других была очевидна даже публикаторам этого текста в Полном собрании законов: согласно редакционному заголовку, речь в документе идет о «раскольниках, касательно подстрижения им бород».

Но что это за странные старообрядцы, которые сохраняя бороду (хотя бы в виде огрызка – постриженной «не вплоть», избегают ношения традиционной одежды? Не традиционной они избегали – «указной». Последняя имела особые опознавательные знаки, прямо изобличавшие в данном лице старообрядца. А старообрядцы указа от 22 мая – потаенные, которым и бороду жалко потерять и носить обязательную для бороды старообрядческую одежду никак нельзя – иначе придется «легализоваться» в качестве старообрядца. Обратим внимание: система доведена до высокого совершенства: штраф может быть взят и за ношение определенной одежды (нестарообрядцами русской) и за ее неношение (старообрядцами европейской).

Перечисленные указы петровского времени имели долгое историческое эхо: они последовательно подтверждались и Анной Иоанновной и Елизаветой Петровной22, причем каждый из подтвердительных указов порождал всплеск деятельности по проведению его в жизнь.

Итак, отношение светской власти к расколу политика и экономика ориентировали различно. Политика склоняла с ним бороться (старообрядцы были противниками преобразований, неважно тайными или явными, активными или пассивными). К ином действиям побуждало рассмотрение вопроса в экономическом его измерении. Экономика советовала раскол не просто терпеть, но может быть отчасти и культивировать (хотя бы неборьбой) в его социально приемлемых, минимально дистанцированных от общества и государства формах. Скоро выяснилось, что на практике подходы вполне могли сочетаться. Теперь бороться нужно было только с той частью старообрядцев, теми их толками, которые отличались подчеркнутым политическим диссидентством. Прочим слишком уж досаждать не следовало – они превращались в дойных коров, нравом, в общем, довольно мирных23.