Динамика развития взаимоотношений государственных структур со старообрядчеством во второй половине XIX - начале XX вв. была очень интенсивной. С одной стороны, сложившаяся к 50-м годам система в отношении раскола, цель которой: контроль численности староверов, стрем­ление к локализации его распространения и в конечном итоге, уничтоже­ния раскола как явления28.

С другой стороны, постепенное осознание того факта, что раскол есть реалия жизни, которая имеет право на существование и наделение староверов вначале некоторыми правами в религиозной и гражданской жизни, затем принятие Закона 3 мая 1883 г. и, наконец, Манифеста о веротерпимости в 1905 г.

Сложность развития процесса взаимоотношений раскола с государственными структурами, а также запутанность тех указов и положений, которые выходили из официальных источников, объясняется еще и тем фактом, что являясь элементом конфессиональной политики, раскол на­ходился в ведении как светских, так и духовных властей. В то же время, церковь в России не была отделена от государства, следовательно, политика церкви должна развиваться в рамках государственной, совпадать с ней, имея одно направление. Однако и в отношениях самой Церкви с государством имелись проблемы, что еще более усугубляло непростой процесс формирования взаимоотношений на разных уровнях Об этом, в частности, свидетельствует Заявление членов Государствен­ной Думы Е.П. Ковалевского и В.Н. Львова, которые выражали мнение объединенного большинства Гос. Думы, о необходимости скорейшего про­ведения церковной реформы для освобождения церкви от гражданских функций.29  В этом Заявлении говорится о необходимости освобождения Русской Православной Церкви из-под опеки государственной власти, пре­доставлении ей самостоятельности и возможности устраивать жизнь на основе соборных постановлений. Для этого необходимо провести рефор­му церковного местного управления, суда и духовно-учебных заведений; ускорить подготовительные работы к созыву поместного церковного собора для внутреннего подъема церковной жизни. Кроме того, требовалось отречение гражданской власти от взгляда на православную церковь как орудие внутренней политики или полицейской власти. Таким образом, речь шла, в сущности, об отделении церкви от государства.

Теперь посмотрим, как на ту же проблему смотрит государственный чиновник. В 1907 г. Департамент духовных дел Министерства внутренних дел представил Записку в Государственную думу об изменении законопо­ложений о переходе из одного исповедания в другое30.

В этой Записке излагалось мнение Министра внутренних дел, который считал, что в области веры принуждение недопустимо и нельзя насильно удерживать человека в определенном вероисповедании. "Но, с другой стороны, не следует забывать, что полная религиозная свобода ... мыслима только при полнейшем индифферентизме государства к религии"31.  Но это недопустимо. "Во-первых, государство имеет прямой своей задачей устраивать всю общественную жизнь обнимаемого им народа и заботиться о всех его потребностях и интересах". Первенствующее положение занимает потребность религиозная, "...хотя религия есть дело совести, но она настолько сильно охватывает всего человека, сливаясь с его общим мировоззрением и жизненными интересами, что религиозные правила весьма часто становятся, вместе с тем, главными правилами всей деятельности человека на избранном им поприще, а потому государство и не мо­жет относиться вполне безразлично к религиозным воззрениям его граждан. Нравственные правила, преподаваемые религией, служат фундаментом правового порядка". Самый нежелательный элемент в государстве, по мнению Министра, - это подданные без религии, которые легко становятся благоприятной почвой для зарождения смуты и беззакония. "При низком уровне русской культуры, при отсутствии хотя бы начального образования у огромного большинства нашего крестьянства религиозные верования служат если не единственным, то во всяком случае наиболее действенным сдерживающим стимулом в отношении общего развития преступности, и идея греховности преступления имеет в этом отношении  большое нравственно-воспитательное значение32. Таким образом, по мнению Министра внутренних дел, начала свободы совести выражались в том, что граждане получали свободу придерживаться любого вероисповедания и свободно переходить из одного вероисповедания в другое. Но государство не могло допустить образование класса людей внеисповедных.

Развивая эту мысль дальше, Министр замечал, что если теоретически для государства все равно, к какой вере принадлежат его подданные, то на практике, в законодательстве, оно все равно стремится к тому, что большинство его подданных — христиане. Поэтому при существовании пол­ной религиозной свободы, "закон государства может быть проникнут ис­тинным христианским воззрением". Таким образом, какие бы законы и Манифесты не принимались, государство всегда будет стремиться контролировать идеологию своих граждан, поддерживая всеми имеющимися в его распоряжении средствами христианскую религию. Добавим, что Министром внутренних дел в это время был П.А. Столыпин.

Такова была основа проведения внутренней политики в отношении раскола, база для формирования вероисповедного направления.

Если мы обратимся к фактической стороне вопроса, то необходимо отметить, что решение дел по расколу и во второй половине XIX века очень часто находилось в зависимости от частного мнения того или иного государственного чиновника. Запутанность законодательства, неточность его формулировок зачастую ставила в тупик государственных деятелей, что заставляло их обращаться за разъяснениями в вышестоящие инстанции. В 1869 г. Таврический Губернатор обратился в Министерство Юстиции с просьбой разъяснить, могут ли быть раскольники допускаемы в число присяжных заседателей33. Суть проблемы состояла в том, что по имущественному цензу в список присяжных заседателей попало большое количество молокан и беспоповцев. В Судебных Уставах 20 ноября 1864 г. относительно раскольников особых распоряжений не было, отсюда и появился данный запрос.

В своем ответе Таврическому Губернатору Министр Юстиции высказывался резко отрицательно против допущения раскольников в присяж­ные заседатели, хотя по ст. 669 законодательства от присяжных заседате­лей, принадлежащих к вероучениям, не приемлющим присяги, отбирает­ся только торжественное обещание. Однако Министр считал, что данная статья неприемлема к раскольникам, т.к. "все раскольнические секты от­личаются крайним нерасположением и даже враждебностью вообще к судебным правительственным учреждениям и в особенности к тем внешний формальностям суда, которые несет на себе более или менее характер религиозный»".  

Таким образом, в данном случае решение вопроса основывалось нет четком чтении закона, а на трактовке его одним из деятелей государственной системы. И это был далеко не единичный случай.

Необходимо иметь в виду, что старообрядчество на протяжении второй половины XIX века весьма сильно изменялось, занимая все более активную позицию, отстаивая свои интересы на разных уровнях государственных и общественных структур. Это касалось, прежде всего, московского старообрядчества.

9 февраля 1883 года Московские старообрядцы, приемлющие священство, подали докладную записку Министру внутренних дел, которая на основании постановлений Комитета 1864 г. и Особой Комиссии 1875 г. была передана в Госсовет34. Интересно, что такую же записку, с изложением нужд и проблем своих насущных, старообрядцы подавали Министру внутренних дел и в мае 1876 г., однако в то время ей не дали никакого хода.

Что же волновало старообрядцев поповского толка в 70-80-е годы ? Прежде всего, они выступали против причисления себя к раскольникам, доказывая верность Престолу и Отечеству. В отношении преданнос­ти, старообрядцы, приемлющие священство, ставили себя в один ряд с Православной и Единоверческой Церквями, поэтому претендовали на разряд "безвредных", согласно разделения сект, установленного еще в 1864 г. II Отделением С.Е.И.В.К.

 Второй вопрос, поднятый старообрядцами, касался несправедливого ограничения в старообрядческих школах образования чтением, четырьмя правилами арифметики. Теперь они ходатайствовали иметь "наравне со всеми русскими людьми" начальные училища одинаковые с существующими в Москве. Старообрядцы считали, что ограниченность постановления была еще и в том, что традиционно коренная причина раскола усмат­ривалась в невежестве народной массы. "И разве надзор со стороны местного учебного начальства не может служить для правительства достаточ­ным обеспечением в согласном с законом устройстве и содержанием на­ших начальных училищ?".

Третий пункт ходатайства старообрядцев касался отмены преследований "публичного оказательства раскола", в данном случае имелся в виду запрет ношения икон при погребении, использования церковного обла­чения и запрет иметь наружные колокола, кресты и т.д.

И, наконец, четвертый пункт, касался попытки староверов изменить взаимоотношения с духовной властью.

Распечатание молитвенных домов происходило с разрешения местного Епархиального начальства. Но староверы прекрасно понимали, что духовенство по самому положению своему призвано ограждать господству­ющую церковь от влияния всех других исповеданий. Так "может ли оно беспристрастно подать свой голос по вопросу о даровании нам свободы богослужений?".

Еще в 1878 г. прошение староверов было передано для предварительного г заключения Московскому митрополиту Иннокентию, который отреагировал следующим образом: "Я в этом вопросе поставлен в тягостное положение: если сказать мне, что я согласен на свободу вашего богослужения, то меня будут упрекать наши православные, а если бы я сказал, что этого допустить нельзя, то это было бы против моей совести. А поэтому и скажу вам только, что лучше бы об этом меня Правительство и не спрашивало35.

В результате старообрядцы пришли к совершенно справедливому вы­воду о том, что если решение этого вопроса будет по-прежнему предос­тавлено православному духовенству, то все заботы правительства о даро­вании каких-либо льгот останутся мертвою буквою.

В результате родилось ходатайство достаточно смелое, которое претендовало на изменение системы управления делами староверов. "Мы ходатайствуем перед Высшим Правительством о том, чтобы нам было даровано такое же право закона, как и всем русским подданным, и чтобы управ­ление нашими делами всецело принадлежало гражданской власти, как и управление делами иноверных исповеданий под общим руководством Министра Внутренних дел. Если же православное духовенство по-прежнему останется судьею в собственном деле, то еще более усложнятся и уси­лятся взаимные пререкания и еще более ужесточится вражда между пра­вославным духовенством и старообрядчеством, считающими в среде сво­ей много миллионов самых верных коренных сынов России"36.

Отношения с официальной Церковью у староверов складывались всегда непросто, даже когда речь шла о возможной стабилизации отношений и о попытках наладить их с той или иной стороны. Конечно, подобного рода события могли иметь место только в конце XIX или в начале XX ве­ков, когда в целом изменились отношения старообрядчества с официальными органами.

Об одном из таких эпизодов рассказывает Н.И. Субботин37. Московские старообрядцы Австрийского священства летом 1893 г. пришли с первым визитом к высокопреосвященному митрополиту Сергию и, не подходя под благословение, поднесли ему хлеб-соль. Митрополит отказалсяся принять. Тем самым, новый московский архипастырь указал старообрядцам те отношения к расколу, в рамках которых он намерен находиться: он всегда готов принимать старообрядцев для бесед с ними о вере, для разъяснения им истины в вопросах разномыслия между расколом и православием, для разрешения их сомнений и недоумений относительно церкви, но хлеба и соли не примет дотоле, пока они сами не примут npeжде его благословения и не согласятся разделить с ним благословенный хлеб, то есть пока остаются в расколе с Церковью"38.

Субботин отрицал истинность намерений старообрядцев, т.к., по его мнению, они не могли питать уважения к митрополиту Сергию, который для них еретик, "незаконно занимающий место, якобы принадлежащее их "древлеправославному" Московскому архиепископу". Более того, он видел  корыстный элемент. Достаточно благоприятная ситуация для староверов в Москве сложилась благодаря снисходительному отношению со стороны Московского высшего духовного начальства. Визит к митрополиту  должен был укрепить данное положение, чего, однако, не произошло. Однако снисходительное, а иногда и покровительственное отношение к староверам не редко встречалось и со стороны гражданских властей. Тот факт, что старообрядцы умели с помощью подкупов налаживать отноше­ния как с полицейскими, так и с властями самого высокого уровня, был хорошо известен. Об одном из таких случаев сообщает журнал "Братское слово" в 1896 г.39

Речь здесь щла об устройстве в селе Безводном Нижегородской губернии по сути раскольнического скита. Дело началось с того, что здесь образовалась община австрийцев, которая под руководством монаха Иоасафа быстро собрала значительную сумму для строительства громадного здания церкви. Высшее правительство разрешения на постройку не давало, тогда они обратились к своему покровителю, нижегородскому губернатору, который и дал им словесное разрешение на строительство. В результате появилось двухэтажное каменное здание. По официальной версии — это фабрика местного кустарного промысла, на деле — раскольничий скит. В нижнем этаже располагалась церковь, полностью соответствующая устройству православного храма — с папертью, трапезной, алтарем, жертвенником, иконостасом и т.д. В верхнем этаже были устроены просторные, поместительные кельи, в которых обитали раскольнические монахи, иеромонахи, схимонахи. Богослужения отправлялись в полных облачениях. Никаких гонений на этот скит со стороны официальных властей не было. Но этот скит, однако, имел еще одно предназначение: он стал местом для подготовки раскольнических начетчиков. На несколько месяцев они приезжали сюда для прохождения практического и теоретического курса. Автор с негодованием говорил: "Понятно, что с таким специальным назначением раскольнический безводненский скит представляется учреждением, крайне вредным для православного российского государства. Он - благополучно устроен, существует и процветает с ведома и даже под покровительством гражданской власти. Это ли гонение на раскол, оплакиваемое раскольнической газетой?"40. В этой же статье обращалось внимание на дополнительные факты о строительстве раскольнических храмов, скитов и другие примеры распространения и укрепления раскола в Нижегородской губернии.

Даже, если мы примем во внимание, что источник  носит явно враждебный характер по отношению к старообрядцам, а также то, что речь идет о Нижегородской губернии, где позиции раскола издавна были достаточно крепкими, нельзя не согласиться с тем, что покровительственное отношение со стороны гражданских властей имело место. Несомненно и то, что определенный и даже весьма значительный вес в налаживании этих отношений, имел фактор материальный: старообрядцы умели и знали, каким образом можно с помощь денег решить любую проблему в отношениях с властями. Возможно, что имели значение и другие факторы, например тайное сочувствие идеям раскола, понимание старообрядческого вероучения или лояльное отношение к их образу жизни со стороны гражданских властей. Так или иначе, но  во многих губерниях России на местах очень часто складывались вполне дружелюбные и покровительственные отношения между расколом и властями, в обход существующего законодательства. Возможно, именно поэтому раскол и просуществовал столь длительное время, несмотря на всю суровость гонений. Не менее актуальный характер носила проблема возможности объединения старообрядцев с Православною Церковью. К ее анализу обратился Н.Н.Дурново41

.

Он пришел к выводу о том, что при Московских патриархах возможно было воссоединение и прекращение раскола "ибо Русская Церковь стояла на высоте, имела частые общения с Восточными Патриархами, созывала соборы и пользовалась свободою. Петр I лишил Церковь не только свободы, но даже самой жизни и теперь трудно говорить о воссоединении с тою Церковью которая не сегодня-завтра сама может стать в расколе с Великою Церковью Константинопольскою и со всеми прочими православными церквами Востока .."42.

Для того, чтобы факт объединения стал возможен, Церковь должна была вернуть себе каноническое церковное управление, "ибо только вполне каноническому синоду, состоящему из свободно избранных архиереев и председателя Синода — архипастыря ветхого Русского Рима — Москвы архиереями же избранного и Монархом утвержденного, старообрядцы будут иметь возможность обратиться относительно своего воссоединения с господствующею Церковью"43. Дурново, таким образом, не снимал с  официальной Церкви ответственности за ту ситуацию, которая сложилась в сфере взаимоотношений двух конфессий.