С самого начала рогожские храмы были устроены с алтарями и подобием престолов, но литургия в храмах не совершалась из боязни притеснений, хотя еще в 1789 г. московские старообрядцы добыли на Иргизе походную полотняную "церковь" с антиминсом древнего освящения. Лишь изредка на этом антиминсе литургию решались совершать тайно, с большими предосторожностями, главным образом, для освящения запасных даров. В храмах служились вечерни, утрени, всенощные, часы, а также совершались венчания, свадьбы, крещение, исповедь, причащение, отпевание усопших, панихиды, молебны и проч.

Венчаний прежде совершалось на кладбище необычайно много, так как при тогдашней "скудости священства" на Рогожское кладбище приезжали венчаться не только со всей Москвы и губернии, но и из других губерний, даже с окраин России. Когда священников на кладбище было много, свадьбы венчали одну за другою, а когда осталось только два священника, по необходимости приходилось венчать каждому по несколько пар брачущихся, иногда сразу до 15 пар, "гуськом", как говорилось. Для этого устроено было двадцать пар одинаковых бронзовых венцов, хранившихся в Рождественской часовне. Для венчания богатых свадеб были венцы серебряные, вызолоченные, с бриллиантами, жемчугом, драгоценными камнями. На Рогожском соборе 16 февраля 1823 г. относительно венчания свадеб, между прочим, было постановлено: "Браков на все вселенские субботы не венчать". В другом "Постановлении о церковном благочинии" говорится: “Чин второго брака неупустительно стараться исполнять”.

Исповедь священниками своих духовных детей производилась обыкновенно в часовнях, а иногда и у себя на дому. Для записей исповедников заведены были в конторе особые книги. О количестве говевших в то время можно судить по такой книге за 1841 г.: Из четырех священников, у старшего, - Иоанна Матвеевича Ястребова значится исповедников обоего пола 922 человека, у Александра Ивановича Арсеньева 1440, у Петра Ермиловича Русанова 331,у Иоанна Максимова 335, а всего 3028 человек. Но нужно принять во внимание то обстоятельство, что огромное большинство прихожан не записывалось в эти "метрические" книги, по исконной боязни и подозрению старообрядцев ко всякой "записке", как делу греховному, установленному не церковью, а гражданской властью. Что это так, видно из сличения названной исповедной книги с именным списком жителей кладбища, из которых лишь несколько десятков записаны бывшими на исповеди.

Причащали запасными дарами после часов, в часовнях. Обыкновенно четверо священников с потирами в руках выходили из алтаря в фелонях и становились двое по клиросам и двое у северных и южных дверей алтаря, и причащали каждый своих духовных детей.

Крещение младенцев производилось обязательно в часовнях. О числе крещений можно судить из того, что в Рождественской часовне находилось 46 купелей.

Покойников отпевали обыкновенно в Никольской часовне. В ней же исполнялись и "заочные" погребения.

Сначала вследствие "скудости священства", а потом и совершенного его прекращения в провинции, старообрядцы стали хоронить покойников, отпев над гробом только панихиду, а потом уже по почте или с кем-либо лично посылали на Рогожское кладбище просьбу тому или другому священнику отпеть "заочное" погребение.

В большие праздники, в царские дни и "викторные" (дни воспоминания побед) обязательно служились "молебны соборные", т.е. всеми без исключения священниками и клиром кладбища, зимою в Рождественской, а летом в Покровской часовне.

Крестные ходы 6 января, на Преполовение Пасхи и 1 августа на "Иордань", а также вокруг часовен в заутреню Страстной субботы и Пасхи и в некоторых других случаях совершались необычайно торжественно, конечно, пока было много священников т.е. до суровых времен казарменного режима Николая I. Путь устилаем был зеленым сукном и коврами. Впереди шли с хоругвями избранные носильщики, все в кафтанах старого покроя, за ними следовали такие же избранные прихожане с иконами, потом священники в дорогих ризах, и все это чинно, в строгом порядке. Зрелище, до глубины души умилявшее истого старообрядца!

Но при всем этом долг беспристрастия и исторической правды требует отметить, что на Рогожском кладбище бывали и упущения, и беспорядки, несообразные с правилами святых отец, вызывавшие сильный ропот и неудовольствие прихожан, и что "мзда заслепляла тамошних священников", принимавшихся от господствующей церкви, не всегда искренних, честных и благочестивых, чаще же с детства, с бурсацкой скамьи испорченных до мозга костей.

Чтобы не показаться голословным, привожу здесь несколько статей "Постановления о благочинии церковном" Рогожского собора 1823 г., которое было повешено в Рождественской часовне за подписью священников, дьяконов и попечителей: Павла Дунякова, Лариона Абрамова, Ивана Окорокова, Трифона Лубкова, Давыда Щекина, Федора Бокова, Николая Царского, причем священник Петр Ермилович Русанов к своей подписи добавил такие слова: "Обязуюсь исполнить по вышеписанному".

Вот что гласят некоторые статьи этого документа, ныне находящегося в архиве министерства внутренних дел:

Статья 2. Священники и служащие при них ни под каким видом не дерзали бы на паперти и в молитвенном храме требы перехватывать и тем нарушать благочиние церковное. Имеющий нужду сам может о том просить, когда должно.

Статья 3. Из соборных панихид, погребений, молебнов и треб, не окончивши одно, на другие не переходить, кроме смертного случая, так и диаконам к священникам без нужного случая во время служения не подходить и от одного к другому, не окончивши требу, не переходить.

Статья 5. Священники, без нужного случая, а паче в священных ризах, от службы Божией и требы, какой ни есть, не выходили бы вне молитвенного храма.

Статья 6. Священникам молебны более шести канонов не начинать, ибо сие невместимо, а более по усердию просителей оставлять на другой раз, дабы молитва могла быть со вниманием, а не дерзостью.

Статья 7. Две требы вдруг не править.

Статья 9. Священникам особенно иметь во внимании, дабы требующие их по бедности и по неимению дерзновения к ним непрезримы были, но наипаче сильных и богатых покровительствуемы, по словеси Спасителя мира: "Не презрите единаго от малых сих ибо ангели их выну [всегда] видят лице Отца Моего, Иже есть на небесех..."

Если же кто, забыв страх Божий и свое священноначальническое звание, вышеописанное оставит в неисполнении или пренебрежении, таковаго 10 статьею наказывать судом духовным.

Для совершения богослужения и исполнения треб на Рогожском кладбище всегда содержалось большое количество священников, принимаемых от господствующей церкви “вторым чином”, т.е. через миропомазание с проклятием ересей. В 1822 г. были изданы верховной властью известные ограничительные правила насчет принятия вновь священников: вновь не принимать. Попечители кладбища заявили правительству, что у них находится 12 священников и 4 диакона. До 1827 г. из них пять священников и два диакона умерли, а два священника ушли обратно в господствующую церковь, так что ко времени издания Высочайшего указа 1827 г., совсем воспрещавшего принимать вновь попов и диаконов, на кладбище осталось только пять священников и два диакона. В перспективе виделось полное прекращение священства и все отсюда проистекающие бедствия для верующего человека. И хотя последние из “указных” попов дожили до 1854 г., они, естественно, не могли уже удовлетворять всех духовных потребностей массы прихожан и приезжих из других мест, где тоже наступило полное “оскудение священства”. Приходилось содержать, конечно, с большим риском, “тайных” попов, но, понятно, что “тайные” попы еще менее могли исполнять требы для народной массы. Они жили скрытно в домах богатых людей, как более гарантированных от придирчивости и насилия со стороны агентов власти, а также у содержателей постоялых дворов, “ямщиков”, которые в то время получили большое значение в старообрядчестве, так как развозили тайных попов по разным местам для исполнения треб: привезут обыкновенно священника ночью, он тут же исправляет все необходимейшие требы, и тут же его увозят “неведомо куда”, так что в простом народе создался даже особый термин для таких священников - “проезжающие”. Эти тайные священники иногда бывали и на Рогожском кладбище, укрываясь в обителях инокинь Пульхерии и Александры или в особых тайниках. Из таких тайных священников, одно время около 1826 г., проживал на кладбище принятый от греческой церкви архимандрит Геронтий с Афонской горы. В сороковых же годах из таковых были известны священноинок Иларий и священник Феодор Соловьев.

Но при “оскудении священства” появились по необходимости еще так называемые “благословенные” старцы, большей частью иноки или же “черноризцы”, т.е. давшие иноческие обеты и добровольно надевшие на себя иноческую одежду без пострижения (если не могли найти для пострижения священноинока - иеромонаха). Они обыкновенно съезжались в Москву к Великому посту со всех концов России: из Стародубских слобод, с Ветки - из монастырей Лаврентьева, Макарьева и Пахомьева, с Керженца, из Городца, с Кавказа и Сибири, с Урала, с Дона, с Иргиза, пока существовали там старообрядческие монастыри, с Поволжья и других мест. Эти чернецы и старцы проживали обыкновенно при домовых моленных богатых старообрядцев, в течение поста говели, исповедывались и причащались, помогали священникам при исполнении треб, а затем, отпраздновав Пасху, уезжали каждый в свое место, а некоторые пускались в “странствие”, т.е. разъезжали или ходили по разным местам России, где есть старообрядцы, чтобы поддерживать и вдохновлять колеблющихся и унывающих под тяжестью гонений и “оскудения иерейства”, вселяя в них веру и надежду на лучшие времена, а также поддерживать связи с центрами. Они же обыкновенно увозили с собою из Москвы запасные Дары, или же так называемую “большую” (богоявленскую) воду, которыми “по нужде” и причащали а также принимали “исповедания согрешений”  для чего существовал даже особый упрощенный чин “скитского покаяния”. Они же по нужде крестили, как говорилось тогда - “погружали”, обязывая при первой же возможности “довершать” крещение и исповедь у священника. Они же руководили “простецким” богослужением. На все это они получали благословение у священников, откуда название “благословенные”. Браки, за отсутствием священников, сводились обыкновенно “по благословению родителей”, и редкие имели возможность лишь потом, имея уже детей, а часто и внуков - в старости, чуть не перед смертью, “улучить священника” для церковного венчания. Насколько сильна была вера у наших предков, видно из того, что многие, лишь бы исповедаться и причаститься у священника, ходили для этого пешком за тысячи верст.

Я уже упоминал, что так как за отсутствием епископа некому было освятить престолы Рогожских часовен, литургии совершались в них в походных полотняных церквах древнего освящения. Еще в 1789 г. для кладбища была добыта в Иргизских монастырях одна такая церковь; с того времени на кладбище и начали совершать изредка литургию, главным образом, для освящения запасных Даров. Разумеется, делалось это в большой тайне, дабы не навлечь гнева властей. В 1813 г., по окончании войны с французами Москва была занята казаками, среди которых всегда было много старообрядцев. С духовными нуждами и за исправлением треб казаки обращались к рогожским священникам. Как бы в благодарность за это войсковой атаман граф Платов, который тоже был старообрядец, оставляя столицу, по просьбе священника Иоанна Ястребова, подарил кладбищу древнюю походную церковь, освященную во имя Пресвятой Троицы. Старообрядцы обратились к тогдашнему начальнику московской столицы за разрешением служить в этой церкви литургии, и им таковое было дано. Кроме этих двух походных церквей, таковые имелись еще в обителях матерей Пульхерии и Александры, а с 30-х годов 19-го столетия еще и у священноинока Илария, во имя Симеона Столпника.

С 1822 г.   повеяло   другим    духом  в   отношениях  властей   к  кладбищу:   опять-таки  из-за  доносов  и  под  влиянием правящих кругов господствующей церкви, недовольных    “уклонением   православных   в    раскол”.  13 и 14   января 1823 г. в Рождественской часовне была расставлена новая походная церковь, в которой служили литургию соборне все кладбищенские священники. Молящихся было огромное количество. Некий купец Яков Игнатьев, “православная” душа которого не стерпела такого “соблазна для православных”, сделал об этом донос. Кладбище было подвергнуто обыску, после чего походную церковь из алтаря Рождественской часовни отобрали, а в довершение ужаса прихожан все до одной часовни запечатали.

Однако по ходатайству попечителей кладбища Антипа Дмитриевича   Шелапутина  и Василия Ефремовича Соколова   часовни вскоре были распечатаны, но походную церковь не возвратили,  так  как  cинод  постановил: “По неимению   доказательств,  что  полотняная  церковь   действительно  существовала  на  Рогожском   кладбище   до  нынешнего ее    открытия   в   1823   г.,   на   основании  указа   1818 г., быть  ей  не  дозволять,   а церковь возвратить в тот монастырь, из   коего  взята”.   Император  Александр I   при докладе cинода сказал: “Если хочет Рогожское кладбище сохранить    эту  церковь, пусть присоединится к единоверию, а если не согласится - отправить церковь”. От попечителей отобрали расписку в том, чтобы впредь на кладбище литургий не было. Изредка литургии все-таки служились тайно, по ночам, при двух-трех надежных свидетелях. Но скоро стал ощущаться недостаток в запасных дарах, так как “указные” священники “страха ради иудейска” стали отказываться служить литургии и тайно. Запасные Дары стали выписывать из других тогдашних видных центров старообрядчества: из Иргизского Верхнепреображенского монастыря от игумена Силуяна, а также из стародубских слобод - от игуменов Сергия (Никольского монастыря Сурожского уезда) и Рафаила (Покровского монастыря Новозыбковского уезда). Когда эти монастыри были разорены или насильственно обращены в единоверческие, пришлось, при всей боязни, служить литургии тайно в кельях матерей Пульхерии и Александры, у которых, как мы уже говорили, имелись походные церкви. Когда прибыл на Рогожское кладбище первый старообрядческий епископ, поставленный для России в Белой Кринице (Софроний  симбирский), он первую архиерейскую обедню на кладбище служил тайно в походной полотняной церкви, раскинутой в так называемой ”холерной палатке”.

Рогожские священники были независимы друг от друга. Доходы их были большие, но половина доходов отчислялась в капитал кладбища и на поддержание кладбищенских богаделен и других учреждений. Всем священникам были выстроены дома на кладбище. Для “указных” священников была установлена очередь служения, при каждом из них состоял свой уставщик и певчие. Вот что гласит “Записка о поповских очередях” 1845 г., когда на кладбище оставалось только три священника:

Поп первой очереди - Иван Матвеевич Ястребов, при нем дьячок Василий Иванов. При них 14 певчих, из которых Антон Полиектов, Назар Семенов и Исаак Антонов уважаются кладбищем, как искуснейшие знатоки Священного Писания. Поп второй очереди - Петр Ермилович Русанов, дьячок его Тит Софронов. При них 15 певчих, из коих Иван Григорьев Донской, Федор Васильев Жигарев и Тимофей Прокофьев считаются знатоками церковного порядка, особенно Иван Донской. Поп третьей очереди - Иван Михайлов, при нем дьячок Евсей Мартынов и 19 певчих.

Вследствие “оскудения священства” уставщики часто справляли вечерни, утрени и т.п. без священников.

За все время существования Рогожского кладбища до водворения на нем белокриницкого священства вышеназванный священник о.Иоанн Матвеевич Ястребов был наиболее уважаем. За свой большой ум и начитанность, за ревность к распространению и упрочению старообрядчества, “за словеса учительные и пользительные”, а также за огромную услугу, оказанную им кладбищу в деле спасения его от разгрома французами в 1812 г., о.Иоанн Ястребов стяжал славу “крепкого адаманта и твердого хранителя святоотеческих законов и древлецерковного благочестия”. Он пользовался таким авторитетом, что все слушались беспрекословно одного его слова или даже взгляда.

К сожалению, некоторые из рогожских священников, современников о.Иоанна, не остались до конца верны старообрядчеству - вследствие притеснения властями, из-за житейских расчетов или по каким-либо другим причинам. Так, священники Александр Арсеньев и Петр Русанов уклонились в единоверие, причем вместе с этим Русанов принес кладбищу и огромный вред тем, что способствовал отнятию у кладбища Никольской часовни, некоторых учреждений и водворению в них единоверия. Далее, эти попы, оставшиеся на кладбище к 40-м годам 19-го столетия, боясь установления над собою контроля и законного начальства, а главное - боясь уменьшения своих доходов, на Рогожском соборе 1832 г. были против учреждения за границей старообрядческой кафедры и приема на нее епископа. Но о.Иоанн Ястребов был в числе поддерживающих учреждение епископской кафедры, и в 1847 г. подчинился власти белокриницкого митрополита. Вместе с попечителями кладбища он отправил за миром послов в Белую Криницу. В числе этих послов был и названный выше уставщик Федор Васильевич Жигарев, поплатившийся потом пожизненным заключением в казематах Суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря. По прибытии в Россию первого из епископов Софрония симбирского (в миру Стефан Жиров), о.Иоанн Ястребов подчинился ему. Признал он над собою и власть прибывшего в Москву архиепископа Владимирского Антония. Надпись на надгробном памятнике о.Иоанна гласит: “Под сим камнем погребено тело священноиерея Иоанна Матвеевича Ястребова, трудившегося паствою православных христиан при сем Рогожском кладбище 49 лет и 9 месяцев. Скончался 19-го декабря 1853 года. Жития его было 83 года”.

Другой рогожский священник, Петр Русанов, также признал вначале власть прибывшего из-за границы архиепископа Антония. Но после допроса его “Высочайше утвержденной следственной комиссией о действиях Кочуева и других раскольников” по делу устройства заграничной епископской кафедры, он 23 ноября 1854 г. присоединился к единоверию.

Таким образом “бегствующее священство” на кладбище прекратилось. Священникам же белокриницкого поставления служить на кладбище в часовнях было немыслимо вследствие страшного гнева Николая I на учреждение белокриницкой иерархии, из-за чего усилились гонения на кладбище и на все старообрядчество. Поэтому службы в часовнях стали отправлять одни уставщики с певчими. На кладбище был назначен казенный “смотритель”. Настали времена небывалой строгости. Искали малейшего повода для расправы с Рогожским кладбищем за то, что оно принимало большое, если не главное участие в учреждении за границей епископской кафедры. И этот повод был найден.

Конечно, желание иметь своего епископа было всегдашней мечтой не одного кладбища, но и всего старообрядчества: конечно самый замысел утвердить епископство именно за границей, принадлежит не кладбищу, а известному в истории старообрядчества того времени Авфонию Кузьмичу Кочуеву, который при помощи о.Иоанна Ястребова убедил в правильности этой мысли рогожских попечителей, а затем и весь рогожский собор 1832 г., в котором участвовали видные послы из главных центров старообрядчества - Стародубья, Ветки, Иргиза, Керженца, Вольска, Казани и всего Поволжья, Тулы, Дона, Урала, Кавказа и т.д. Собор одобрил его мысль и уполномочил на ее осуществление, за что Авфоний Кочуев и окончил свои дни в суздальском каземате.

Конечно, практическим осуществлением этого великого дела, спасшего старообрядчество от окончательного разрушения, мы обязаны горячей вере, неусыпным трудам, великому уму и неутомимой энергии инока Павла Белокриницкого; конечно, учреждение за границей епископства было делом общим, результатом решения всероссийского собора 1832 г. и других совещаний. Но при всем том ясно, что без согласия Рогожского кладбища, и тогда уже занимавшего доминирующее положение в старообрядчестве, без больших материальных затрат на это дело со стороны его видных представителей, например, Федора Григорьевича Рахманова и некоторых других, это большое, трудное и сложное дело едва ли осуществилось, и в этом отношении нужно отдать должную дань благодарности Рогожскому кладбищу. Что роль кладбища в деле устройства Белокриницкого монастыря и приема в старообрядчество митрополита Амвросия - одна из существеннейших, показывает и отношение к кладбищу Николая I, по приказу которого упомянутый попечитель кладбища Федор Рахманов также окончил дни свои в Суздальской монастырской крепости.

Разумеется, все подобные гонения и кары не могли остановить распространения и роста белокриницкого священства. На самом кладбище для исполнения необходимейших треб иногда появлялись священники нового поставления - конечно, тайно, и лишь по частным кельям.

В 1854 г., как выше замечено, кладбищенский священник Петр Русанов “страха ради иудейска” и по другим причинам перешел в единоверие. В скором времени за ним последовали некоторые из прихожан кладбища во главе с Сапелкиным, Аласиным и другими. Этим воспользовались враги старообрядчества: “без всякой церемонии” у кладбища насильно отобрали Никольскую часовню, а митрополит Филарет “освятил” ее как единоверческую церковь под тем предлогом, что отступившие от старообрядчества якобы имеют право на часть кладбища, как будто оно представляло их личную собственность, как совладельцев, а не было наследием предков, созидавшимся десятки лет. Как истинные ренегаты, новые единоверцы старались всячески навредить старообрядцам. Они делали донос за доносом о том, что на кладбище водворились и тайно служат ненавистные правительству попы “австрийского поставления”. По настоянию митрополита Филарета казенный смотритель кладбища своей властью совсем запретил совершать в часовнях богослужение. Но это являлось слишком уж вопиющим произволом. Очевидно, по ходатайству старообрядцев, “в январе 1856 г. - как гласит официальный акт, - московским военным генерал-губернатором было доведено до сведения министерства (внутренних дел), что смотритель Рогожского богаделенного дома, статский советник Мосжаков самопроизвольно воспретил рогожским раскольникам совершать в часовнях их богомоления. Министр внутренних дел действительный тайный советник Ланской, принимая во внимание, что рогожские раскольники издавна (со времен Екатерины II) отправляли богомоления в своих часовнях по их обрядам, и имея в виду, что Высочайшим повелением 21 декабря 1853 г. раскольникам беспоповщинской секты дозволено собираться в часовнях на Преображенском кладбище для молитвы, отпевания умерших и совершения панихид, причем разрешено им церковное пение, и что Высочайшим же повелением 9 августа 1854 г. предписано принять по Рогожскому богадельному дому те же меры, кои были установлены для Преображенского кладбища, признал распоряжение смотрителя Мосжакова о воспрещении богомоления в рогожских часовнях неправильным и вместе с тем сообщил генерал-адъютанту графу Закревскому о том, чтобы на будущее время не было делаемо препятствия рогожским раскольникам отправлять богослужение по их обрядам в упомянутых часовнях, строго, однако, наблюдая за недопущением ими при сем публичного оказательства раскола”.

На первый раз, таким образом, “сорвалось”. Но очень ненадолго. Хитроумному Филарету нужно было лишь придумать “публичное оказательство раскола”, благо распоряжение министерства давало к этому повод. Как раз в это время к нему поступил ложный донос, может быть, им же и внушенный, будто священник белокриницкого поставления Д.Д.Крынин открыто служит в алтарях рогожских часовен. Филарету только это и было нужно. На основании доноса он немедленно послал в синод протест на распоряжение министра Ланского, отменявшее неправильные действия Мосжакова.

“Затем, в феврале месяце того же года 1856, - говорится в том же официальном документе, - Государь Император, вследствие сообщенного Его Величеству святейшим синодом протеста московского митрополита Филарета о самоличном оказательстве рогожцами раскола, произведенном ими во время богомолений, совершенных после отмены неправильного распоряжения смотрителя Мосжакова, а также и полученного письма иеромонаха Парфения по тому же предмету, в коем указывалось, между прочим, и на бывшее какоето столкновение между раскольниками и православными, высочайше повелеть соизволил: внести настоящее обстоятельство, по важности предмета, на рассмотрение Секретного комитета.

По выслушании означенным комитетом упомянутого протеста митрополита Филарета и заявления иеромонаха Парфения, между членами оного произошло разногласие: шесть членов, признавая обвинения, возведенные на рогожских раскольников в публичном оказательстве ими ереси, доказанными, полагали запечатать алтари, дозволив раскольникам посещать часовни и молиться про себя (?); другие же три члена, признавая таковые обвинения, в виду отсутствия формального по сему предмету дознания, не доказанными, находили справедливым ограничиться строгим внушением раскольникам, дабы они, при совершении своих богомолений, отнюдь не дозволяли себе таких действий к соблазну православных, кои противны существующим на сей предмет законоположениям.

По доведении о сем до сведения Государя Императора, Его Величество высочайше соизволил утвердить мнение шести членов.

Во исполнение такового высочайшего повеления было немедленно сделано распоряжение об опечатании алтарей рогожского богаделенного дома, что и исполнено 7 июля 1856 г.

Затем, - говорится в том же документе, - в виду возникших сомнений относительно справедливости обвинения рогожских раскольников в противозаконных действиях по расколу, высочайше повелено было произвести по сему предмету строгое исследование чрез особо для сего назначенных чиновников от гражданского и духовного ведомств.

Командированными вследствие сего от московского военного генерал-губернатора и канцелярии обер-прокурора святейшего синода чиновниками, для производства дознания вообще по всем обвинениям, взведенным на раскольников рогожского богаделенного дома, и по спросе некоторых свидетелей обнаружено, что самоличного оказания раскола на Рогожском кладбище, а также столкновения с православными никакого не было. О чем и было министром внутренних дел всеподданнейше доложено Государю Императору”.

Примерная, как видите, логичность! Некто подозреваемый, представьте себе, оговорен и оклеветан. Его немедленно, “без формального по сему предмету дознания” судят и лишают прав. “Затем, в виду возникших сомнений относительно справедливости обвинения”, приказывают “произвести по сему предмету строгое исследование”. Официальное следствие “обнаруживает” с несомненностью, что преступление осужденного выдумано доносчиками. Несмотря на это, несчастного не освобождают от присужденной кары и не возвращают отнятых у него прав...

Со времени рокового события 7 июня 1856 г. начинаются частые и настойчивые ходатайства представителей Рогожского кладбища пред правительством об открытии алтарей в храмах. Несколько раз подаются такие прошения нарочно в самые, казалось бы, удобные моменты - при восшествии царей на престол, при короновании и т.п., но безрезультатно; обыкновенно такие прошения возвращались, с приказом "не беспокоить впредь такими неосновательными и тщетными просьбами". В 1880 г., в эпоху либеральных веяний при Лорис-Меликове, выборные Рогожского кладбища, в числе 23 лиц, подали на высочайшее имя одно из таких прошений; оно препровождено было министру внутренних дел - на заключение заинтересованных ведомств. Обер-прокурор синода, с которым по этому ходатайству снесся министр внутренних дел, уведомил, что “святейший синод не находит со своей стороны оснований к удовлетворению настоящего ходатайства московских раскольников". "По доведении о сем до сведения Государя Императора Его Величество в 28 день марта сего года высочайше повелеть соизволил: внести настоящее ходатайство на рассмотрение в комитет министров".

2 апреля 1880 г. министр внутренних дел Маков представил в комитет министров доклад с благоприятным для Рогожского кладбища заключением, присовокупив такой же отзыв тогдашнего московского генерал-губернатора. Тем не менее "отпечатать" алтари разрешено не было. В 1881 г., правда, было получено дозволение поставить временные алтари на амвонах храмов, в каковых и начали совершать литургию священники белокриницкой иерархии. Но скоро началась крутая реакция. Известный ненавистник старообрядчества профессор Н.Субботин и другие мракобесы выступили в реакционной печати против "вопиющего потворства оказательству раскола, угрожающего государственной безопасности", и "унижения святой православной церкви", и под влиянием этой травли, по настоянию мрачной памяти К.П.Победоносцева, в 1884 г. министр внутренних дел приказал убрать временные алтари.

Во время коронационных торжеств 1896 г., ныне царствующему Государю Императору опять было подано прошение о распечатании рогожских алтарей. Как рассказывал владыка Арсений, со слов покойного Т.И.Филиппова, государственного контролера, имевшего большой вес и влияние в петербургских сферах и являвшегося сильным заступником за старообрядцев при грубых покушениях на их права К.П.Победоносцева, - прошение это принято было милостиво, но чуть ли не перед самым подписанием указа о "распечатании”, узнав об этом, явился Победоносцев с киевским митрополитом и стали доказывать, что от такой меры чуть ли не рухнет русское государство. И прошение удовлетворено не было.

В 1903 г. московские старообрядцы опять подали такое же прошение министру внутренних дел В.К. фон-Плеве, но опять безрезультатно: прошение, видимо, положено было под сукно.

Надежда на открытие алтарей вновь воскресла, когда начались либеральные веяния 1904 г., так называемая "весна" при князе И.Д.Святополке-Мирском. Опять подано было ходатайство об открытии алтарей.

И 16 апреля 1905 г., накануне издания указа о веротерпимости, старообрядцам были оказаны впервые необычные дотоле знаки официального внимания.

В этот памятный день московским генерал-губернатором была получена следующая телеграмма Государя Императора:

Категория: Рогожское кладбище | Добавил: samstar-biblio (2007-Ноя-05)