Интерес исторической науки к характерным особенностям духовной, культурной, бытовой деятельности старообрядцев вполне закономерен. Уже в середине XVII века противники церковных реформ считали целью своей жизни сохранение «древляго благочестия» не только в культе, но и в образе мышления, в поведении, общении и труде. Их потомки веками бережно несли и передавали новым поколениям заветы отцов. Потому жизненные ценности староверов: духовные, этические, книжные и прочие, все без исключения, - являются историческими. Удивительная живучесть принципов старообрядцев объясняется содержанием этих ценностей: «раскольники» хранили не мертвые «архаизмы», а живое знание о предназначении человека и исторической роли православия, знание, предопределившее характер самого народа.

В бурном потоке реки времени трудно держаться прямого курса. Русская история назовет не много периодов затишья и покоя в староверческой среде на общем фоне извечных гонений, притеснений, борьбы за любое проявление свободы веры и воли. Многое пришлось выстрадать, многое перетерпеть, но хранители старой веры, ведомые отеческим наказом, не теряли ни крепости духа, ни трезвости рассудка. И каждый раз, когда наступал момент свободы, пусть даже ограниченной, неполной, старообрядчество немедленно являло чудеса возрождения и расцвета. Одно из таких чудес было и в нашем крае, на р. Большой Иргиз, в первой четверти XIX века.

О расцвете иргизских старообрядческих монастырей существует довольно много научных работ, прежде всего, авторов второй половины XIX века: статьи И.М. Добротворского, «Сборник для истории старообрядчества» Н. Попова, книги Д. Дубакина и, наконец, наиболее полная  и построенная на обширном документальном материале монография Н.С. Соколова «Раскол в Саратовском крае». Эти и другие исследователи иргизского старообрядчества завершают свои работы, как правило, описанием событий 1837-1841 годов, связанных с обращением монастырей в единоверие. Далее следы деятельности иргизских «раскольников» становятся почти незаметными. Николаевские репрессии, имевшие своей целью искоренение раскола в государстве, вынудили староверов по всей России уйти в тень. Среднее Поволжье не стало исключением. О старообрядцах нашего края во второй половине XIX - XX веках пишут скупо, отрывочно. Заметки о них обычно критического или иронического содержания. Между тем, дореволюционные переписи свидетельствуют, что земля Самарская, наряду с  Нижегородской и Саратовской губерниями, входила в число регионов, наиболее плотно населенных старообрядцами. Нынешние потомки тех староверов налаживают деятельность своих общин и восстанавливают храмы, моленные в городах и сёлах Среднего Поволжья. В Самарской области общины разных толков  действуют в Самаре, Сызрани, Жигулёвске, Тольятти, Новокуйбышевске, Кинеле и т.д. Поэтому большой интерес представляет история старообрядчества Самарской губернии.

Как известно, созданная в 1851 году Самарская губерния вобрала в себя земли, ранее принадлежавшие губерниям Симбирской, Оренбургской и Саратовской. Саратовское наследство было самым беспокойным. Сам Саратов, по меткому выражению гр. Стенбока, «с самого начала своего получил значение Вавилона, сборища всех возможных пороков, языков и верований»1.

В составе Саратовской губернии в 1851 году остались два «раскольнических» центра - Вольск и Хвалынск.  Но сам Иргиз, в пределах Николаевского уезда, отошел к Самаре. Утверждения о многочисленности староверов в прииргизском крае до и после обращения монастырей в единоверие мы находим в разного рода источниках. Официальная статистика - ведомости, составленные Саратовской Духовной консисторией и Вольским духовным правлением, - называет цифры, относящиеся только к «отписным раскольникам», следовательно, не дает точного представления об общем, существовавшем в действительности, количестве последователей «раскола» на Иргизе. Н.С.Соколов в своей работе ссылается на наблюдение члена совета Министерства внутренних дел, статского советника Арсеньева, командированного для осмотра Иргиза в 1833 году и в конце 40-х годов 2. Арсеньев, сопоставляя официальные данные с мнением самих иргизских старообрядцев о размерах «раскола», также признает последнее более близким к истине.

Итак, сравним данные «ведомостей» с выводами Арсеньева о числе старообрядцев на Иргизе к моменту его вхождения в состав Самарской губернии. «Ведомость, составленная  в Саратовской  Духовной  консистории, о числе раскольников и молокан, обитающих в Саратовской епархии, за 1833 год», должна была определить самые неблагонадежные районы для направления в них миссионеров. Безусловными лидерами в «расколе» явились уезды Вольский и Хвалынский. В них зафиксировано более половины поповцев Саратовской губернии (20 788 человек из 37000)3.Через два года после составления ведомости  из левобережных земель именно этих уездов и будет образован Николаевский уезд. Согласно «Ведомости, составленной в Вольском духовном правлении, за 1848 год о количестве раскольников разных толков в Хвалынском, Вольском и Николаевском уездах», общая цифра старообрядцев в трех уездах составила 23619 душ обоего пола, поповцев из них - около 18000 человек4. Арсеньев сообщает цифры «неофициальные», но «положительно всем известные»: в середине 30-х годов XIX столетия раскольников на Иргизе (т.е. в Николаевском уезде) «считали до 30000 душ»5. И, если к 50-м годам, после массовых обращений старообрядцев в единоверие, в Саратовской губернии по спискам числилось до 10000 единоверцев, то по наблюдениям Арсеньева, едва ли и пятая доля этой цифры исполняла правила единоверия 1800года; остальные же только слыли единоверцами, «продолжая жить раскольниками свободнее прежнего, под прикрытием нового звания»6.

Самарская губерния была создана 1 января 1851 года указом Сената. 30 марта того же года в Самаре было торжественно открыто Епархиальное управление. На следующий же день было совершено и открытие епархии преосвященным Евсевием, первым епископом Самарским7. Много усилий пришлось приложить епископу Евсевию ради организации деятельности новоучрежденной епархии, но самая трудная работа предстояла ему в деле возвращения многочисленной, как было показано, «заблудшей» паствы в лоно Святой церкви. Борьба с «расколом», серьезная, планомерная, начинается в 1853 году с выходом секретного указа Святейшего Правительствующего Синода о сборе сведений относительно численности и деятельности раскольников. Архиепископ Евсевий выступает инициатором настоящего расследования о состоянии раскола на Иргизе. 3 сентября 1853 года он, «согласно указу», предписывает Благочинному единоверческих церквей, настоятелю Верхнего Спасо-Преображенского единоверческого монастыря архимандриту Иоасафу собрать следующие сведения:

«1. В каких местах, каких толков и в каком именно числе во вверенном Вам благочинии имеются раскольники?     

2. Кто их наставники и главные руководители? Давно ли они действуют к поддержанию раскола? Что известно о вредных делах их? Было ли доносимо, где есть тайные раскольники или по духу близкие к расколу, хотя остаются еще в видимом союзе с церковью? В означении числа не ограничиваться  показанием клировых ведомостей, а стараться это число проверить и исправить, если оно окажется неточным. Были ли они судимы? Если были, то чем дело кончилось?

3. Какими раскольники располагают средствами? То есть, нет ли у них общественных сумм, секретных подушных сборов или других способов, которыми они пользуются для поддержания своего раскола?

4. Чем особенно держится раскол? Нет ли потворства их вольностям? Нет ли покровительства или другого чего, особенно поддерживающего раскол?

5. Чем с благонадежностью можно было бы потрясти основания раскола того или другого толка, применительно к местным обстоятельствам, свойствам раскола и понятиям раскольников?

6. Кто из духовных лиц признается более способным действовать против раскольников?»8.

Сведения таковые следовало собирать «со всем вниманием и осторожностью», без всякой огласки, не входя ни в какие сношения с местными гражданскими властями и «действовать в том случае под видом исполнения каких-либо поручений»9.

Материал, которым мы располагаем, позволяет проследить три уровня переписки по этому делу: Самарский архиепископ дает предписание Благочинному единоверческих церквей, а тот, в свою очередь, переадресовывает задание священникам единоверческих церквей своего благочиния. Этим последним и предстояло стать непосредственными информаторами по делу о «расколе». Систематизация сведений идет в обратном порядке: от не всегда грамотных, сбивчивых, написанных неразборчивым почерком «репортов» приходских священников к упорядоченным, официальным отчетам архимандрита епископу. Сам  Преосвященный Евсевий, по-видимому, тоже отчитывался перед Синодом. Тем не менее, наибольшую ценность, на наш взгляд, представляют, все же, «первичные» источники - грубоватые, но часто искренние, сведения сельских священников.

В 1853-1856 годах Благочинный Иоасаф переписывается всего с тремя единоверческими священниками: Алексеем Надеждинским прихода села Теликовки Николаевского уезда, Владимиром Покровским из слободы Криволучья того же уезда и Климентом Меркурьевым села Красного Яра Новоузенского уезда. В 1856-1858 годах адресатами архимадрита Иоасафа становятся: преемник Евсевия архиепископ Феофил, с одной стороны, и, с другой, священники Федор Павловский прихода села Теликовки и, опять же, Владимир Покровский. К своим отчетам Самарским епископам архимандрит «присовокупляет» также сведения о «расколоучителях» деревни Пузановки (ее он иногда называет «Пузанихой»), находящейся поблизости от монастыря, управляемого Иоасафом. Отсюда можно предположить, что в 1853-1858 годах, кроме иргизских монастырей, обращенных в единоверие, в Николаевском и Новоузенском уездах Самарской губернии существовало всего три единоверческих церкви: в Теликовке, Криволучье, Красном Яре. В прочих же селах старообрядцы приписывались к приходам православной церкви и заведовать ими должны были «тамошние» священники.

Принудительное обращение старообрядцев в единоверие было первой серьезной мерой борьбы с «расколом» в николаевскую эпоху. Рапорты единоверческих священников доказывают, что это предприятие не дало положительных результатов. Так, в ноябре 1853 года  Алексей Надеждинский сообщает: «В приходе моем единоверцев, удалившихся в раскол беглопоповской секты… обоего пола 763 души. Наставников нет, а главные их руководители - деревни Острой Луки казенные крестьяне: Алексей Антонов, Архип Никифоров, Тимофей Иванов и Иван Григорьев Поляков; означенные крестьяне к поддержанию раскола действуют издавна»10. В то же самое время Владимир Покровский признает, что все прихожане его единоверческой церкви только числятся единоверцами, на самом же деле, находятся в расколе, «как прежде от обычаев»11. Всего подобных старообрядцев-беглопоповцев в приходе Покровского 800 душ. Одни из них желают священника, но при условии «сделать над ним по второму чину исправление и чтобы не имел ни от кого сношения, ни от своего епархиального епископа, а зависил бы сам собою, а не от начальства»12. Покровский также называет руководителей староверов в слободе Криволучье: «Петр и Семен Дмитриевы Кругловы, Нестор и Семен Антоновы, Павел Иванов Кузьмин, Иван Журавлев, Иван Филлипов Андриянов, Гаврила Чиянов, Иван и Иван Иванов Погановы». Все они «делают в обществе вредное самое развращение», как-то: творят в домах своих чин богослужения, крестят, исповедуют скитским покаянием, совершают обряд погребения. Опорой же раскольнической вольности Покровский считает местное начальство: старосту Василия Егорова и общественной запашки смотрителя Иова Савастьянова, «на которых вся обязанность состоит к потворству в сем деле».

 Священник единоверческого молитвенного дома Климент Меркурьев «доносит», что раскольников в его приходе не имеется, а раскольники поморской секты села Красного Яра числятся в приходе православной церкви13. В приходе Меркурьева и единоверцев поменьше, и не ощущается сопротивления старообрядцев единоверию - сказывается удаленность от Иргиза. А вот картина «раскола» в деревне Пузановке, представленная самим архимандритом Иоасафом, близка по содержанию к произведениям Надеждинского и Покровского, написана в тех же тонах, и, действительно, возвращает нас на Иргиз, в Николаевский уезд: «В соседстве вверенного мне Верхне-Спасо-Преображенского единоверческого монастыря в деревне Пузановке раскольники находятся числом мужеска пола 850, женскаго пола 900, все они беглопоповской секты…»14.  Здешние наставники: Кондратий Исаев, Савелий Иванов. А еще «руководствуют в расколе» переселившиеся по уничтожении раскольнического женского Успенского монастыря монахини: Динара, Апрония, Серафима, Лизавета, Драгомира, Агафья, Порфирия, Александра, Вирсавия, Пелагея - а также непостриженные старуха Домна, и Дока, «ея девка». К поддержанию раскола они служат двенадцать лет. Истинных же единоверцев в деревне Пузановке 11 душ обоего пола, прочие же, если и приняли единоверие, то только «в видимость», «в необходимом для них случае». 

Теперь, представив количественные показатели иргизского старообрядчества в первые годы существования Самарской губернии, обобщим и качественные его характеристики, полученные из «репортов» единоверческих священников и архимандрита Иоасафа. Все староверы, естественно, обращаются только к старопечатным книгам. Собираются в домах своих на общественные молитвы, поминовения усопших. В воскресные и праздничные дни они читают и поют «на голос»15. В собрании старообрядцев отправляются богослужения: вечерня и всенощная. Чин богослужения творят наставники, но многие считают, что «если бы не было у них наставника, то тоже можно действовать и по лестовке»16. Кроме треб, названных Владимиром Покровским в вышеприведенном отрывке из его отчета, есть сведения о приобщении перед смертью, а некоторые берут на себя «должность попечителя в сведении браков наподобие поморского обряда»17. «Начитанные» руководители старообрядцев «обольщают» своих последователей в чтении и пении18. Главный их способ «совращения в раскол»- тайные внушения другим о невозможности спастись в Церкви. Несмотря на правительственный запрет инокиням упраздненного Успенского раскольничьего монастыря именоваться инокинями и носить монашеское одеяние, они «в обществе деревни Пузановки именуются, по-прежнему, инокинями, и носят монашество;  впрочем, последнее не совсем  гласно»19.

Как инокини, так и наставники старообрядцев «состояние, как видится из показаний, имеют каждый из них весьма удовлетворительное» и поддерживают они свое состояние «более исполнением треб, не занимаясь работою»20. Староверы, кроме того, «не хотят знать над собою никакой власти, ни духовной, ни гражданской»21. Или утверждают: «Нам гражданское правительство дозволило собираться молиться». И «не допускают до переписи и поверки душ»22 .

 Даже судя по этим штрихам в общем портрете средневолжского старообрядчества середины XIX столетия, можно признать безрезультатным первый этап «планомерной» борьбы с «расколом» николаевского режима, попытку навязать единоверие. Историк Н.А. Архангельский, изучая детали первого крупного обращения в единоверие иргизских крестьян слободы Криволучья, пришел к такому выводу: несмотря на острую потребность в священниках и склонность принять их от Саратовского епископа, беглопоповцы Иргиза «далеки были от мысли соединения с церковью на началах единоверия» 23.

На этих священников они смотрели как на беглых попов, соглашаясь принять их, непременно, после исправы. Под давлением удельных властей 1740 криволуцких крестьян обратились в единоверие. Причем местный удельный начальник, К.А. Гуськов, при первоначальных переговорах об устройстве в Криволучье храма допустил непростительную «фальшь»: он не вполне раскрыл им волю Синода. Служа посредником между правительством и крестьянами при составлении указа криволуцким прихожанам, он прописал резолюцию Синода, в указе его от 14 августа 1843 года, № 10477, с опущением слов: «28 октября 1800 года» и «единоверие» 24. Благодаря этим пропускам старообрядцы Криволучья были уверены, что все дело присоединения состоит только в том, что они примут священника  не тайно, а с разрешения архиерея. О дальнейшей судьбе криволуцкого единоверия мы узнаем из рапортов священника Владимира Покровского. Монография Н.С. Соколова проливает свет и на «истоки» единоверия в селе Теликовке Николаевского уезда. Во время «обращения» 1844 года, казалось, особенно искренне присоединялись именно теликовские крестьяне. Потому для них, в 1845 году, выстроен был молитвенный дом и дан священник. Прошел какой-нибудь год после этого и обнаружилось, что почти все единоверцы «уже отклонились от молитвенного дома и хотят привесть себя в первобытное состояние»25. Дело в том, что из этого состояния они и не выходили!

Итак, политика массового «обращения» в единоверие - как иргизских старообрядцев, так и «раскольников» всей страны - потерпела крах. Тогда тактика правительства была изменена. В 1854 году последовало правительственное распоряжение, имевшее целью склонить к единоверию старообрядческое купечество, то есть нанести удар по наиболее состоятельной части старообрядчества и лишить его своих благодетелей. Так, было объявлено, что с 1 января 1855 года староверы лишаются права записи в купечество. Согласно высочайшего повеления, при объявлении купеческих капиталов предписывалось «требовать от предъявителей свидетельства о принадлежности их к православной церкви безусловно или на правах единоверия; не представившим таковых - выдавать торговые свидетельства по гильдиям на временном праве»26. Это распоряжение произвело громадный переполох среди старообрядцев торгово-промышленного класса, так как лишение права внесения капитала вело к лишению сословных привилегий и к выполнению рекрутчины с ее 25 - летним сроком службы. Самое большое количество обращений в единоверие последовало 30 и 31 декабря 1854 года, то есть в последние числа, назначенные для объявления купеческих капиталов.

 Прошло некоторое время, страсти улеглись, и выяснилось, что и эта новая мера не возымела желаемого результата. Старообрядчество, прежде всего, очистилось от самых слабых своих элементов. Ограничение внешней свободы снова укрепило внутренние резервы.

14 июня 1856 года епископ Евсевий, «во исполнение секретного указа Правительствующего Синода», предписывает арихимандриту Иоасафу теперь уже регулярно, «два раза в год, секретно доносить о состоянии расколов и о мерах против них» 27. И, судя по отчету Благочинного от 26 ноября 1856 года,  за три прошедшие года мало что изменилось в деревне Пузанихе. Все также исправляют требы те же инокини. Из крестьян, кроме Савелия Иванова, называется новый расколоучитель Петр Абросимов. Главный же руководитель над ними - николаевский мещанин Иван Михайлов - «преподает им зломышленные советы и решает всякие их недоразумения»28. И  все также, как и в 1853году, в Пузанихе, «кроме самомалейшей части православных и единоверцев, все общество тем расколоучителям Духовные Дети». Здесь же называется имя главного покровителя «иргизского раскола» 50-х годов XIX столетия-это  николаевский купец Михайла Трофимович Мальцев. «Пока он жив, расколоучители надеются, что их зловредное влияние на раскольников и на слабых в вере, с какою силою продолжается, с такой же и продолжаться будет»,- писал архимандрит Иоасаф29.

Новый единоверческий священник села Теликовки Федор Павловский называет новых руководителей «раскола» по своему приходу. Это крестьяне Ларион Игнатьев, Федор Гарин, Поликарп Дудочкин, Викул Курякин и Прохор Шепенев в деревне Теликовке; Архип Двуженихин, Тимофей Гуськов, Сидор Лапшин, Иоанн Поляков, Иоанн Марков, Стефан Анисимов и Матфей Горохов в Острой Луке, Никита Капицин, Яков Сидоров, Федор Маринин, Ларион Михайлов в Дураковке[30]. Как видим, несмотря на ужесточение мер против старообрядцев, список наставников только увеличился.

Отрицательный результат политики николаевского режима по отношению к старообрядчеству явился уроком правительству Александра II: система притеснений и гонений не достигла, и не могла достичь, своей прямой цели. Она  лишь укрепила староверов в их упорстве. Порождением же этой системы стали  лицемерие и взяточничество, развращавшие и ту и другую стороны.

Отчеты священников о «раскольниках» 1853 и 1856 годов близки по содержанию, однако, явно изменилась их форма. Если в 1853 году представляемые сведения были отрывочными, голословными, то в «репортах» 1856 года уже чувствуется системный подход, каждое утверждение аргументируется подробным описанием действий «раскольников» с обязательным указанием места и времени событий. Священники теперь собирают улики, необходимые в судебных разбирательствах. Их донесения – подтверждение тому, что эпоха николаевских гонений «без суда и следствия» сменилась временем александровских «законных» мер против староверов. Крестьянскую реформу 1861 года и последовавшие за ней буржуазные преобразования верхушка старообрядчества приняла восторженно. Группа верноподданных последователей Преображенского кладбища написала по этому поводу Александру II: «В новизнах твоего царствования нам старина наша слышится». Старообрядцы приветствовали освобождение крестьян из крепостной неволи, расширение прав крестьянской общины, свободу предпринимательства. Но радость их была преждевременной. От желаемой свободы их отделяла еще почти половина столетия.

1 Цит. по: Соколов Н.С. Раскол в саратовском крае. Саратов, 1888. С. 115.