СЕМЕН ДЕНИСОВ

ПРЕДИВНЫЙ И ВСЕСЛАДЧАЙШИЙ ВИНОГРАД РОССИЙСКОЙ ЗЕМЛИ

Гряди на царственную тризну, на столичное поле битвы и виждь начальный град Российского царствия, не столько златом сияющий, сколько неповинною кровью обагряющийся преславных страдальцев. Виждь суровое и кровавое принуждение к Никоновым новшествам. Виждь и крепких оруженосцев Христа моего, за слово свидетельства Его храбро страдавших.

ГЛАВА I

О епископе Павле Коломенском.

Начальник оного доброго воинства не от простого народа был, не от поселянского сословия, но пастырь Христова стада. Страж бодрый церковной доброты, труба златокованая благочестия, как ревностью, так и именем согласный сосуду избранному <апостолу Павлу>, архиерей чудный Коломенского града. Богатство ревности, изобилие разума, постоянство твердости во время оное вознесли его на светильник и пресветло всем показали.

Ибо когда Никон Собор собрал, то коварством всех уверил, что старопечатные книги с древними харатейными и письменными несогласны и их исправить подобает. Все архиереи и священники простою верою поверили тому, думая, что Никон – истинный пастырь. Но не Павел, тезоименный верховному <апостолу>, внутренние очи которого были отверсты!

Он познал овечьим одеянием прикрытого волка. Так противостал дивным дерзновением о древнецерковном благочестии, что Никон писал на оного жалобы и ко вселенским патриархам.

Глаголют же некие, что тогда по Никонову принуждению российские архиереи подписывались под свитком <соборных постановлений>, под написанным или ненаписанным, точно сказать не могу. Дивный же Павел, коломенский архиерей, дивное подписание предивно начертал. Явил не согласие некое, не соглашение, бывающее от младенческого страха, но мужественный церковный глас пречудно объявил: «Если кто от обычных преданий Святой Кафолической Церкви отымет, или приложит к ним, или по-иному развратит, анафема да будет!»

Сим мужественным начертанием Никоново сердце, как оружием преострым крепко пронзил. Посему Никон не смог удержать презлобную ярость, но призвав предивного Павла, своими руками (о злобной ярости!) бил того по священному лицу.

Не усрамился священства великого чина, не устыдился святости честных седин мужа, не убоялся апостольских правил, извергающих таковых дерзких <преступников>. Отсюда показал о себе, что не пастырскою ревностью, но мучительскою лютостью будет вводить новые догматы. Что же славный Павел? Разве убоялся досады, разве смалодушествовал о бесчестии? Никак! Но стоял в древнецерковнем благочестии непреклонен, как столп. И говорил тому патриарх Никон многие увещания и лестные словеса и прежде, и тогда, и потом, чтобы преклонить того к своему намерению. Но обрел не малодушного, но крепкого и великодушного воина.

Указывал Никон на просторечие старопечатных книг, неукрашенных словесною красотою. А Павел указывал на простоту истины евангельской и рыбацкий язык апостольской проповеди. Никон утверждал, что правление новопечатных книг необходимо, и должно совершаться по правилам грамматического художества. А Павел указывал, что не по правилам грамматическим новшества полагаются:

«Какие правила трисоставный крест с просфор отметают? Какая грамматика двумя перстами знаменоваться возбраняет? Какой синтаксис пятью перстами благословлять постановляет? Какая пиитика «аллилуйю» троить узаконивает? Не по правилам грамматики седмицу просфор в службе отметаете, символ <веры> приложениями и отложениями умножаете, поклоны в посты отъемлете. Всему тому грамматика не учит, не законнополагает. Но по писанию святых отцов, должны неизменно до конца содержаться древнее предание Святой Кафолической Церкви, учительства и гласы святых церковных учителей, и греческих и российских, обычай древнецерковный, неизменно от греков приятый, неизменно до нас сохраненный. Мы же древнему законоположению церковному последуем! Мы заповеди святых отцов соблюдаем! Еще же должно бояться и клятв отеческих и запрещений, глаголющих: проклят разоряющий уставы отеческие, и непременные уставы церковные, которые положили отцы твои».

Никон предлагал греков новопечатные книги, нынешние обычаи, сегодняшние чины, которым увещевал последовать. А Павел указывал, что греческие новопечатные книги древнегреческим рукописям весьма не согласны, ибо печатаются в латинских странах, и растленно печатаются, оттого и не достоверны.

И говорил о греках, что нынешние обычаи греческие с древним греческим обычаем и преданием несходны. Троеперстное их <крестное> знамение и пятиперстное благословение несогласны древнегреческим учителям Феодориту, Мелетию, Петру Дамаскину, Никифору Панагиоту и Максиму Греку. Они своими богодухновенными словесами двумя перстами и креститься, и благословлять научили.

Несогласны и всей Древневосточной Кафолической Церкви, иконным изображениям, всегда изъявляющим двуперстное сложение. Несогласны и святым апостолам, чрез дивного евангелиста и живописца Луку показывающим иконным изображением самого Христа Бога, благословляющего двумя перстами Своих учеников. Говорил о греках, что живут они неволею под страхом агарянской державы и нуждами стеснены, оным агарянам сообщаются и отступают от многих чинов церковных и преданий.

Показывал <Павел> Никону древний Устав славянский, в нем же повелеваются поклоны во святой Великий пост и <содержатся> прочие уставы и обычаи согласно старопечатным книгам. Такими и иными показаниями Павловы богодухновенные уста явили Никона всего безгласна, всего осрамлена. Не сумев увещаниями одолеть духоносного мужа, <Патриарх> на ярость и гнев паки обратился. Повелел книгу оную Устав отобрать, самого богоносного Павла темнице предать. Написал на него <Патриарху> Константинопольскому Паисию, поведав об упорстве и крепости сего мужа.

Также Никон Патриарх, когда не смог ни страхом, ни биением, ни темницами и оковами преклонить <Павла>, в ссылку заточения того посылает, в один от убогих монастырей, именуемый Палеостровский, в северные страны, в Олонецкий уезд, близ студеного моря лежащий. Там предивный Павел на малое время долготерпеливо провел, свободно проповедуя ясным гласом и светлою душою древнецерковного благочестия светлость.

Не смогли новолюбцы стерпеть ревности богоносного мужа. Оттуда в новгородские края отвезен (о немилостивой суровости!). По томлении многом несвященные в срубе огненной смерти немилостиво предали священного епископа. Так священный Павел, приносивший Господу священные жертвы, себя принес Владыке в жертву преосвященную. В огне добре скончался, быв добрым пастырем. За догматы отеческие свою душу предал радостно.

ГЛАВА II

О протопопе Данииле Костромском

Еще же явились и добрые советники, и ревностные свойственники, и предивные сострадальцы предоброму Павлу, как в совете стояния за благочестие, так и в терпении за христианские догматы. Дивный и твердодушный муж Даниил, протопоп костромской, вкупе с Аввакумом протопопом в самом начале нововведений познал Никоново коварство.

И от книг святых древнецерковных они тщательно собрали <выписки> как о двуперстном сложении крестного знамения, так и о поклонах в Великий пост. Подали прошение царю, жалобу на Никона принесли. В ней же написали, что православно двумя перстами креститься и благословлять, что церковными законами повелено творить поклоны земные, то есть коленопреклонения. А те, кто не крестятся двумя перстами, клятвою осуждаются. Так же и не творящие коленопреклонения во святые посты от Церкви низлагаются и с еретиками анафематствуются. Царь же принял их прошение, но ничего не сделал, ибо имел веру лестным ухищрениям Никона.

Когда Никон услышал о ревности Даниила и о жалобе к царю на себя, разжегся природною яростью, посылал взять Даниила. Когда же его привели <к Никону>, то сколь ругательно обесчестил, сколь немилостиво томил, сколь яростно умучил! При царе бесчестно главу его остриг, бесчестно одеяние содрал, издеваясь над священным мужем, повелел в хлебницу Чудова монастыря отвести.

И так великими томлениями того помучив, не смог его крепость расслабить, не смог его твердодушие низложить. Наконец, что умышляет: ищущего небесных селений посылает в заточение, но каким неслыханным бесчестием (о нрава бесчеловечного!). Возложили венец терновый на дивного Даниила, как иудеи на Христа моего, и так в ссылку во Астраханский град привезли, в земляную темницу посадили.

Но мужественный страдалец, радуясь, бесчестие претерпел, веселясь, язвы Христовы на теле своем носил. Благодушно в мрачней темнице седел, благодатью Владычнею осиянный. В ней же гладом и нуждами довольно томим, <всё> благодарственно терпел. И от мрачной темницы к Незаходящему Солнцу Христу, за Его же законы пострадал, радуясь, взошел.

ГЛАВА X

О боярыне Феодосии Морозовой, княгине Евдокии Урусовой и прочих

Тогда и некие из благородных жен, если лепо наречь их женами, мужественно и предивно путь страдания прошли. Великая в терпении страданий, великая в царедворцах Феодосия великих бояр Морозовых богатством премногим столь изобиловала, что имела крестьян до восьми тысяч, а дворовых слуг – до четырехсот. Сияла славою премногою при царском величестве и присно повседневно в царских дворах бывала. И сестра ее, ревностная княгиня Евдокия князей Урусовых, и благородная в женах Мария. С ними же предобрая их наставница и спасения учительница инокиня Иустина. Славные жены преславно и храбро прошли поприще страдальчества и увенчались венцом победным. Их же страдание таким было.

Великая и предивная боярыня Феодосия, кравчая царского величества, всегда пребывала в доме монаршем. И когда новины никоновы начали смущать и колебать Россию, она, будучи благодатною ревнительницею древнего благочестия, начала помалу уклоняться царских дворов. И прибывала в домах любителей древнецерковного благочестия. Посему в царском доме, как царь, так и царица присно вопрошали: «Чего ради не обретается присно при царском дворе?»

И когда узнал монарх, что она древнецерковного благочестия держится, потому и не приходит, тогда призывал оную к себе, увещевая ее покориться царской воли и архиерейским Соборам. Каких увещаний не явил! Каких обещаний не давал! Каких словес ласкательных не говорил ей, чтобы приняла Никоновы новины!

Но что оная предивная в ревности, предивная и в рассуждении боярыня? Дивно монарху отвечала: «Вашему царскому величеству всегда покорны были, и есть, и будем. Ибо от прародителей сему научились и от апостола учимся Бога бояться и царя почитать (1 Петр. 2,17). К новинам же Никона Патриарха пристать никогда не дерзнем! Ибо от благочестивых родителей рождены и в благочестии воспитаны, измлада навыкли священных письмен, от пелен научились Божиему закону. Не отвержемся того, чему добре обучились! Не преступим отеческих святых пределов, не загладим письмен, коими во Священной Церкви священно воспитаны были. Наученные в древнем православии, никогда и никак не посмеем переучиться наново, и новыми руководиться законами. Отеческих запрещений и страшных клятв ужасаемся, зело боимся и трепещем!»

Увидел самодержец, что сия преславная боярыня не покоряется и к новинам пристать не хочет. Рассказал о том, как отцам, архиереям. Они же, привыкнув свои догматы дивным учением кровопролития утверждать, советуют и увещевают монарха, оную преславную боярыню и сущих с нею гражданскому суду отдать.

Когда отдали жен на немилосердное истязание, что страшное, что ужасное с ними сделали! Как благородных узами оскорбили! Как славных темницами обесчестили! Как пречестных мучениями немилостиво растерзали! Послушайте.

В ночи собрались честные и великие бояре: Долгоруков, Воротынский, Сергиев и прочие. Привозится на двор испытания и дивная в терпении Феодосия. Уготовляются мучительные инструменты, реброломательные орудия предлагаются, огнь великий разводится.

Как их приготовили, сказал князь Иоанн Воротынский: «Благородная боярыня Феодосия! Видишь ли огнь? Зришь ли орудия мучительные, уготованные тебя ради и на тебя? Послушай нас, прими новоизданные книги и догматы, тогда первую честь и славу от монарха и от нас примешь».

Что же храбрая душа? Что мужественная страстотерпица отвечала? «О, бедный князь Иоанн! Что грозишь мне огнём угасающим и тварным, который я всегда разводила в домашних потребах для печения, для варения, для согревания дома. Так присно поступала и потому нисколько не боюсь сего огня, обычного и угасающего. Но трепещу вечного и неугасающего пламени, хотящего бесконечно палить всех законопреступников».

После сих речений судии повелели прежде взять сестру ее, благородную княгиню Евдокию, и повесить нагою на древе мучительном и мучить немилостиво. Также и самую благородную боярыню, терпеливую Феодосию, повесили нагою.

О свирепого немилосердия судящих! Не устыдились такого благородия, не усрамились честности их, не помиловали слабости женского пола! Но яростно пролили неповинные крови, растерзали праведные плоти, ранили преподобных тела, без всякого стыда расцветили хребты их кровавыми глубочайшими ранами. И не дивно – архиереи на свои главы взяли <ответственность за> пролитие праведной крови!

Потом, сняв с мучительного древа, нагих на землю бросили, а была суровая зима и много снегу на земле лежало. О конечное бесчеловечие каменных сердец, называющихся христианами! Христиан православных и честных в благородии, соблюдающих святые законы, ненавистно и постыдно мучат паче злодеев, паче разбойников! Ни малейшей капли человеколюбия не являют!

Что же Всеблагой Господь? Разве презрел, разве оставил Своих страстотерпец беспомощными в таких муках? Никак! Не призрело на них человеческое око, но Божие милосердие призрело. Не согрела их в зимний мраз людская одежда, но Божия благодать и без одежды так одела, так тепло согрела, что и снег окрест них растаял, и благодатную теплоту премилостиво подала страждущим. Однако не согрелись милосердием архиерейские души, не растаяли жестокие сердца судящих!

После сих лютейших пыток, после кровопролитного мучения <судьи> осуждают немилостиво заточить неповинных в граде Боровске в земляной темнице, как живых во гроб. Ни света сего, ни солнца видимого не дают зреть достойным небесного сияния.

В оной темнице дивные и многострадальные жены, столь премужественно, столь храбро, столь ревностно претерпели, что даже до самой смерти, до самого исхода душевного, великодушно скорби и беды понесли. Вчетвером просидели пять лет, живя в оной темнице, присно преболезненно томимы и мучимы гладом, хладом и нуждами. Преставились от мрачной и прегорькой темницы в присносущий и немеркнущий свет будущего блаженного наследия.

         Предивные жены как пострадали, зрите!

Как богатство и славу попрали, блажите!

Преславную четверицу не держат палаты,

Приняв славные узы, носят венцы златы.