Как это ни покажется странным, но П.И. Мельников, занимавшийся изучением старообрядчества на протяжении многих лет и создавший замечательные образы поволжского купечества, совершенно обошел стороной старообрядческое священство. Мы имеем в виду создание художественных характеров лиц, над которыми совершалась хиротония: епископы, священники, диаконы, и которые становились духовными лидерами в старообрядческой среде. Литературный анализ старообрядческого духовенства ограничен у писателя главным образом миром заволжских скитов, миром монашества. Мы ставим целью проанализировать совсем иной феномен.

Своих епископов, священников, диаконов старообрядцы-поповцы не имели почти 150 лет. Поэтому они были вынуждены принимать особым чином священство от господствующей церкви. Такие священники получили название «бегствующих», в нестарообрядческой среде - «беглых». В дилогии П.И. Мельникова «В лесах» и «На горах» «бегствующие» священники появляются эпизодически. Между тем в духовной жизни старообрядцев они играли одну из ключевых ролей.

Замечено, что движение времени у П.И. Мельникова имеет свои особенности. Вводя нового героя, писатель раскрывает и его родословную, его становление; знакомясь с действующими лицами, мы знакомимся с их семейной хроникой, которая сама по себе – самостоятельный сюжет. Хроника уводит от основного действия в прошлое. Иногда в этом прошлом фигурируют и «бегствующие попы». Коротким штрихом к судьбе купца Доронина («На горах») служит его обращение к такому священнику, когда он узнает о смерти жены. «Наутро беглый поп, что жил в Вольске при богатой часовне, строенья знаменитого откупщика Злобина, отпел Доронину канон за единоумершую и за то хорошие деньги получил на негасимую свечу и годовое чтение псалтыря по покойнице» (5, 148).

Так же мельком видим мы «беглого попа» на крестинах внука Патапа Максимыча («На горах»). Сам купец тайком привез батюшку из Городца, затем его «...тотчас после крестин, прикрыв рогожей, спровадили обратно в Городец». Мастер слова, П.И. Мельников только одним глаголом «спровадили» передает пренебрежительно-отрицательное отношение к священнику, без пояснения, чем этот эпизодический герой его заслужил... Чапурин снабжает батюшку деньгами, чтобы задобрить «враждебного попа» Сушилу – синодского священника, который мог бы донести о крещении.

А вот разговор с городничим, которого интересуют подробности предстоящих похорон Марко Данилыча Смолокурова («На горах»).

«– Попа, чать, своего привезете? – с усмешкой спросил городничий.

– Какие, ваше высокоблагородие, у нас попы по нынешним временам!.. Сами изволите знать. На всю-то Россию, может, двое либо трое осталось, – сказал Чапурин. – Кто-нибудь из домашних прочитает молитву над покойником, и дело с концом.

– То-то, смотрите. У меня на этот счет строго. Высшее начальство обратило внимание на вашего брата. А то и в самом деле очень много уж воли вы забрали...» (7, 38).

Но «беглые попы» как вполне самостоятельные персонажи, с которыми связана какая-либо линия повествования, со своей психологией, характером, с представлениями о жизни, у П.И. Мельникова отсутствуют. Их функция – служить коротким штрихом к изображению старообрядческого быта.

Другое дело - «Очерки поповщины», своеобразный «опыт художественного исследования», где в нескольких главах идет речь о старообрядческом священстве. Главным действующим лицом «Очерков…» является само старообрядчество, точнее, то его согласие, где признают священство. Старообрядчество, показанное на протяжении двухвековой истории, от реформ Никона - Алексея Михайловича до современных писателю лет. В соответствии с традицией современной П.И. Мельникову очерковой прозы писатель отходит от изображения отдельных типов и берется анализировать целое явление, среду, причем в ее историческом развитии, насыщая произведение цифрами, пространными выдержками из документов, что также было свойственно очерку 1860-х гг.

Понимая под темой произведения объект художественного отражения, те жизненные характеры и ситуации, которые как бы переходят из реальной действительности в художественное произведение и образуют объективную сторону его содержания, можно определить темой «Очерков…» историю старообрядчества и его попытки приспособиться к вызовам действительности. В каждой главе подана определенная конкретно-историческая ситуация и раскрыта реакция старообрядчества на нее. Проблематика «Очерков…» строится на изучении жизнеспособности старообрядчества, которая, по мнению автора, невозможна при условии строгого соблюдения церковных установлений, незыблемость коих старообрядчество провозглашает. Своеобразие «Очерков…» заключается в глубокой проработке множества архивных и малодоступных документов, законодательных актов, которые органично вписаны в структуру произведения. «Очерки поповщины» с их массой самых разнообразных сведений, добытых из разных источников, – своеобразный портрет старообрядчества. П.И. Мельников смотрит на него с позиций неприятия, которое определяет авторскую позицию, оценку, идейный мир - область художественных решений, ту сферу, где становится ясным авторское отношение к изображаемому, авторская позиция и  утверждение/отрицание определенной системы ценностей (определение А.Б. Есина)[1]. Идея «Очерков…» - обоснование исторической и нравственной несостоятельности старообрядчества вообще. Так, например, целая цепочка очерков повествует о неудачных попытках старообрядцев обрести епископа и восстановить полноту церковной иерархии («Зарубежные старообрядцы. Искание архиерейства в Молдавии», «Епископ Епифаний», «Афиноген», «Анфим», «Искание архиерейства в конце XVIII столетия» и т.д.).

Идея несостоятельности старообрядчества перед развитием просвещения определила отбор образов, ситуаций и их интерпретацию, отбор фактов, документов и их комментирование. Эта идея определяет использование художественных средств и приемов, придающих произведению публицистический характер в противовес беспристрастности научного исследования. Индивидуальный стиль и художественные приемы писателя направлены на то, чтобы создать особый образ старообрядчества в своих «Очерках…» Центральная мысль о том, что «раскол старообрядчества… есть порождение невежества, и больше ничего», что «пред светом просвещения ему не устоять» (7, 409), была не просто выражена в произведении так прямо, но преображена в индивидуальном стиле П.И. Мельникова, который пытался донести ее до читателя как художник. Ю.И. Минералов обращает внимание на то, что на уровне индивидуальных стилей в широком осмыслении термина Л.Н. Толстой, например,  в своих философско-исторических рассуждениях в «Войне и мире» вместо научного доказательства и вместо научной концепции создает художественные образы таковых. В ХХ веке к аналогичному образу доказательства прибегал А.И. Солженицын («Красное колесо», «Архипелаг ГУЛАГ»)[2]. «Если ученый оперирует лишь подлинными фактами, писатель то и дело создает  образы фактов, ставя их в один ряд с истинными фактами, и в итоге к его идеям и выводам в целом приходится относиться, конечно же, как к художественным построениям, а не как к объективной информации о той или иной коллизии из истории Отечества»[3]. То же, собственно, можно отнести и к «Очеркам поповщины» П.И. Мельникова.

Историческая сторона «Очерков…» - выявление фактов, публикация документов, включенных в стилевую ткань произведения, исторические изыскания автора. Все это сближает произведение с историческим трудом. Художественно-публицистическая сторона заключается в использовании приемов, свойственных именно литературе и публицистике. Писатель часто прибегает к антитезе прошлого и настоящего: прошлое старообрядчества не показано в негативных тонах, здесь даже есть подвижники, личности героические, и это прошлое сопоставлено с картиной современного состояния старообрядчества, где показаны распад, полное падение нравов, что подчеркивает и делает рельефной основную мысль писателя о неизбежном конце древлеправославия. В арсенале художественных средств П.И. Мельникова - портрет с  авторским комментарием («Афиноген»), лирический пейзаж («Лаврентьев монастырь»), ирония («Рогожские послы в Петербурге»), с помощью которых автор стремится создать определенный эмоциональный фон, а также выразить свое отношение к изображаемому. Этой же цели служит выбор стилистических фигур, например, отрицательное авторское отношение к старообрядческим монахам, мужчине и женщине, подчеркивает оксиморон «страстно любящая иночествующая чета», намекающий на их неиноческие отношения. Выбор  конкретных словесных единиц также направлен на выражение собственной субъективной позиции. «Сманив попа», «покупали попов на Иргизе», «обзаведясь достаточным количеством попов и даже диаконов», - пишет П.И. Мельников. Как будто речь идет не о старообрядческих священниках, а о неодушевленных предметах или животных. 

Современное автору состояние старообрядчества затрагивается в целом ряде глав «Очерков…» и отличается злободневным содержанием, что является характерным признаком  публицистической литературы. Публицистика в отличие от художественной литературы редко использует вымысел, но отличается ярко выраженным личностным началом (в отличие от собственно информационных жанров).

Попробуем теперь выделить наиболее характерные особенности изображения старообрядческого священства в «Очерках».

1.Сатирическая заостренность ряда образов и акцентирование отрицательно окрашенных характеристик.

Подобный подход напрямую восходит к исканиям и принципам противостарообрядческой публицистики XVIII - XIX веков. В его основе - антитеза, несоответствие между подлинным призванием духовного лица и его реальным поведением (см. параграф 2.5). Для создания этой антитезы используются гиперболизация и ирония, характер утрируется, изображается однобоко. Например, рогожские священники (глава «Рогожское кладбище») изображены лишь как носители определенных человеческих пороков. Благодаря использованию гиперболы и иронии приобретает сатирическую заостренность образ Ивана Ястребова. «Была у него жена, попадья ревнивая, Афимьей звали, а поп падок был на греховную женскую лепоту. Грехом случилось так, что молоденькая попова работница от батюшки учинилась непраздна. <…> Иван Матвеевич заблагорассудил  вытравить ребенка в утробе своей Агари. Пеньевская Сарра не знала о проделке своего Авраама и равнодушно смотрела, как работница, лечась от лихоманки, пила взварец, приготовленный руками своего батюшки» (7, 437). Не оставлял Ястребов «своей греховной страсти» и на Рогожке. «И не покидала его страсть сия даже до смерти». Ироническое сравнение Ястребова с библейскими персонажами призвано вызвать читательскую насмешку.

П.И. Мельников сообщает о тех полезных делах, что сделал Иван Ястребов для Рогожского кладбища в годы Отечественной войны 1812 года (фактически спас его имущество), но именно иронически обыгранная страсть к прелюбодейству, к «красивым девицам из собственного своего духовного вертограда» выступает доминирующим качеством характера священника. Ему, по сути, ничего не противопоставлено.

Сатирически заостренный образ Ивана Ястребова погружается в очерково-биографический контекст, придающий ему историческое правдоподобие. Так поступает П.И. Мельников и с другими своими героями, желая подчеркнуть их отталкивающие стороны. Мельниковская противостарообрядческая сатира никогда не поднимается до гротеска (как уже указывалось), когда неправдоподобие очевидно и автору, и читателю. Цель П.И. Мельникова - не только высмеивание, но и дискредитация конкретного человека в глазах людей, его знающих или знавших, - тех людей, у которых он пользуется почетом и уважением. Подчеркнуто фантастический прием выглядит здесь менее подходящим.

Так же иронически гиперболизирована склонность к пьянству и беспринципность другого рогожского священника - Петра Ермиловича Русанова. Цель и здесь та же самая - дискредитация.

В противовес этим двум священникам дан образ Александра Арсеньева - третьего рогожского батюшки, который вернулся в господствующее православие. Его образ уже не служит мишенью для насмешек. П.И. Мельников находит и выдвигает положительный идеал. Положительное в нем - разрыв со старообрядчеством и присоединение к официальной церкви. Поэтому и Петр Ермилович Русанов, присоединившийся под конец жизни к единоверию, вдруг лишается ряда вредных привычек и страстей. Впрочем, наследие «тяжелого старообрядческого прошлого» дает себя знать: «алчность к деньгам не оставила его». В обоих случаях слышны отголоски «мотива кающегося грешника»: герой, порывающий со старообрядчеством, избавляется от негативных качеств характера.

Таким образом, мы можем определить изображение старообрядческого священства П.И. Мельниковым как изображение сатирическое. Объект сатиры осознается автором как «непримиримо противоположный его идеалу, находящийся с ним в антагонистических отношениях»[4].  Сатира, как известно, отрицание, необходимо включающее в себя в той или иной форме, с той или иной степенью конкретности и ясности и положительный момент утверждения лучшей действительности наряду с отрицанием[5]. Сатира П.И. Мельникова направлена на те отрицательные, по мнению писателя, явления, которые препятствуют утверждению его идеала, - воссоединению старообрядчества с официальной церковью, при котором церковный раскол перестанет существовать, распространению просвещения в народе, отказу от понимания религии как свода догм. И одновременно сатира выступает средством дискредитации конкретных, невымышленных лиц.

Изображая старообрядческое священство, П.И. Мельников нередко обходился и без каких-либо элементов собственно сатирической поэтики, рассчитанной на создание комического эффекта. Он нередко строил оценку того или иного явления в старообрядчестве на инвективе. Благодаря инвективам суждение выглядело однозначным, исключая дальнейшее художественное исследование явления, да и научное тоже.

2.Опора на непроверенные слухи при отборе материала.

В «Очерках поповщины» мы встречаем следующие обороты: «про него даже ходили между старообрядцами слухи, будто…», «был слух, что…», «передаем как слух…», «говорят, что...». Это особый прием индивидуального стиля писателя. Таким образом в очерк вводится некий необходимый автору факт (а факты в публицистическом произведении служат, кроме всего, и средством убеждения). Но достоверность слухов писатель не подвергал проверке. Поэтому при изучении архивных источников исследователь выявляет явные расхождения того, о чем пишет П.И. Мельников, сознательно не стремившийся выдавать это за вымысел, с тем, что было в действительности.

Так, в «Очерках поповщины» упомянут старообрядческий архимандрит Геронтий, приехавший в Россию из Иерусалима, примкнувший к старообрядцам и якобы сидевший в 1829 году на цепи в богадельне на Рогожском кладбище за пьянство и бесчинство. «Не имея на то документальных доказательств, не отвергаем этого, но передаем как слух, впрочем, весьма вероятный», - пишет П.И. Мельников (7, 431 - 432). Таким образом создается отрицательно окрашенный образ архимандрита, принявшего старообрядчество, недостойного сана священнослужителя, – образ, довольно типичный для мельниковской манеры изображения.

В Государственном архиве Калужской области нам удалось выявить документы об этом архимандрите[6]. В 1829 году он находился в Калужской губернии, куда прибыл несколькими годами ранее, под арестом и не мог пребывать на Рогожском кладбище. Совершенно ложный слух П.И. Мельников выдает за «весьма вероятный».

Из архивного дела видно, что реальный архимандрит Геронтий (Григорий Плотников) - трагическая фигура. С самых ранних лет он остался без родителей и попал на воспитание в монастырь, расположенный где-то у Черного моря. Оттуда он переехал в Иерусалим, где принял православное монашество и сан архимандрита. Это было нарушением закона: посвящение в сан за границей запрещалось. Вскоре, испытав немало трудностей, Геронтия разыскала родная сестра, которая также приняла  монашество за пределами России. Назад, на родину, брата и сестру занесла война с Турцией. Однако на родине Синод отказался признать их сан, принятый за границей. Геронтий не мог считаться монахом и архимандритом. Духовное служение в лоне официальной церкви было ему закрыто. Обстоятельства присоединения к старообрядцам неясны, однако оно имело место. В конце концов Геронтий уехал в 1826 году из Москвы, был арестован и в 1830 году Калужская палата уголовного суда приговорила его и сестру к пожизненной ссылке в Сибирь за бродяжничество. При этом брата и сестру, которые с трудом нашли друг друга, разлучали вновь, предписывая поселить их в разные места[7].

Так, опираясь на слухи, П.И. Мельников изображает Геронтия в «Очерках...» заурядным забулдыгой. Между тем его жизнь дает основания акцентировать внимание совсем на других - социальных аспектах и позволяет совершенно иначе выстроить образ, а также ту сюжетную линию, что связана с жизнью архимандрита. Геронтия толкнули к старообрядцам бюрократические порядки, из-за которых он не нашел места в государственной церкви. Но они, эти порядки, стали предметом изображения и анализа в «Очерках…» лишь отчасти и далеко не в полной мере.

Мы подходим к еще одной характерной для писателя особенности:

3.Вуалирование социальных причин, толкающих священников к «побегу в раскол».

П.И. Мельников ставит во главу угла моральные причины: алчность, страсть к стяжательству, «неразвитость» (т.е. слабое образование). Подобная тенденциозность не помешала ему упомянуть о бедности священников, о постоянной необходимости бороться с нуждой, которые способствовали решению оставить приход, однако сказано это было осторожно, вскользь (7, 383). Но в целом в «Очерках…» нет анализа отношения между церковью и государством, высшим и низшим духовенством. Основная идеологическая нагрузка сосредоточена на дискредитации старообрядчества и старообрядческого духовенства, в частности, а не на социальном анализе, что и позволило в начале ХХ века старообрядческому мыслителю И.А. Кириллову заявить, что все  очерки П.И. Мельникова основаны «на субъективных наблюдениях, ведшихся с предвзятой целью и при обстановке, близко напоминающей обстановку застенка»[8].

Достаточно резко отзывался об очерковом творчестве П.И. Мельникова публицист и критик А.И. Богданович. «О его научных работах по расколу можно говорить лишь с большими оговорками. В них нет ни научного беспристрастия, ни желания критически разобраться в богатом материале, который благодаря условиям службы сам собою накопился в руках Мельникова. Говорит ли он о раскольниках или о сектантах, как хлысты и молокане, пред нами не ученый, не беспристрастный исследователь, бескорыстно радующийся новому открытию, а всегда и везде чиновник, прежде всего взирающий на начальство, которому он во что бы то ни стало стремится угодить. Бранчливый тон, прокурорские приемы и неблаговидное толкование самых глупых слухов и толков - таков Мельников-ученый»[9].

Мнение А.И. Богдановича не лишено оснований. Но можно спорить о стремлении П.И. Мельникова «во что бы то ни стало угождать начальству». Вряд ли писатель заслуживает столь суровой оценки.

4.Для характеристики стиля «Очерков…» нам кажется немаловажным отметить отсутствие «живого голоса» самих старообрядцев, своего рода «монофоничность» «Очерков…».

Фактическим материалом для создания образа старообрядчества в «Очерках…» служат в основном данные архивных документов, всегда преломляемые в противостарообрядческом мировоззрении автора, опубликованные к тому времени сведения, но его личные воспоминания о контактах со старообрядцами (которых было немало), его личные впечатления о них в «Очерки…» практически не включены. На наш взгляд, это существенно обедняет их в художественном плане. П.И. Мельников всегда говорит за старообрядцев, вместо них, не давая им права высказать свою точку зрения, свое мнение, свою позицию, свой взгляд, свою правду по тому или иному вопросу. Мельников-публицист и Мельников-сатирик сильнее Мельникова-историка. В «Очерках...» нет столкновения идей, нет споров, но все подчинено авторской идее, все служит для более полного ее раскрытия.

Методологические особенности изображения старообрядческого священства видны при сопоставлении их с произведениями писателей-народников. Старообрядческий быт затрагивался ими вскользь. Как известно, в центре внимания народников лежал мир крестьянской общины, пореформенная деревня и происходящие там изменения, сильная личность, способная возвыситься над массой, преобразовывать действительность. В связи с этим поднималась тема мелкого духовенства - сословия, довольно близкого к крестьянскому. На рубеже 1870 - 1880-х гг. с рассказами о «маленьких» сельских дьячках, пономарях, священниках, бедных и беззащитных перед консисторским бюрократизмом, выступил писатель-народник О. Забытый (Г.И. Недетовский).

В связи с нашей темой нас интересует один из его рассказов - «Не угодил». Главный герой рассказа, о.Петр Богородицкий, решает присоединиться к старообрядцам и служить у них. Рассказ был впервые опубликован в пятом номере «Отечественных записок» за 1883 год. «Повесть эта - странная. Конец началу не соответствует, как будто средина пропущена. А впрочем, говорить об этом излишне, - отозвался о рассказе М.Е. Салтыков-Щедрин в письме Г.И. Недетовскому. - Я даже не могу хорошенько уяснить для себя, в какой степени ужасен, в цензурном смысле, эпизод перехода идеального попа в раскол».[10]

Итак, если принять характеристику М.Е. Салтыкова-Щедрина, перед нами «идеальный поп» - не пьяница и не распутник, как у П.И. Мельникова. Петр Богородицкий изображен как сельский интеллигент, полный высоких устремлений, честный, правдолюбивый и твердый в отстаивании своих убеждений.

«Это тип батюшки, живущего по преимуществу нервами, рефлектирующего и скорбящего – не своими только, но и чужими скорбями. Учился он не шибко, но зато много читал, слыхал кое-где размышления о житье-бытье народном и наконец сам стал присматриваться к этому житью, серьезно и заботливо. Мало-помалу у него сложился идеал общественной деятельности, который был незнаком не только старым батюшкам, но и большинству новых. <...> Деятельность, втиснутая в очень тесные рамки, деятельность, регулируемая звонками и цифрами, деятельность, состоящая в отмеривании устаревших параграфов и совершающаяся в такой среде, в которой можно говорить, но нельзя разговаривать, такая деятельность не соответствовала его стремлениям»[11]. О.Петр бросает учительскую работу, становится священником, получая место в обеспеченном приходе и полагая, что на этом поприще сумеет принести больше пользы. Его благородные порывы противоречат устремлениям причетников и некоторых прихожан. Начинаются неурядицы, упреки и ссоры. В конце концов при участии причетников против священника фабрикуется дело: его обвиняют в алчности, нанесении побоев, игре в карты, пьянстве. О.Петр неспособен защитить себя. Консисторский суд повелевает молодому батюшке искать новый приход, а для этого нужно продавать в старом приходе дом жены, и, скорее всего, за бесценок. Один знакомый священник из архиерейских певчих советует о.Петру перейти к старообрядцам, снабжает нужным адресом. И о.Петр решается. Его окрыляет мысль, что он может «принести пользу»[12]. Материальный аргумент («обеспечение великолепное, почет громаднейший») о.Петр «запасает» для объяснений с женой.

Из обеспеченного прихода выталкивает священника не бедность, а равнодушие  вышестоящих и церковный бюрократизм. Душевные устремления о.Петра не находят понимания среди самых близких ему людей – жены и причетников. Последние укоряют священника в том, что он отдает голодным старикам несколько копеек из той суммы, что они вместе собрали по крестьянским дворам и должны разделить между собой.  Из этого случая потом раздуют обвинение... в присвоении чужих денег, в той пресловутой алчности, которую П.И. Мельников ставил во главу угла, объясняя причины побегов.

Но желание служить у старообрядцев также не воплотилось. О.Петра  отвергли. Оказалось, он курит. То был веский аргумент для отказа, но Богородицкий готов бросить вредную привычку. Оказалась весомее другая причина. Она отражает общую установку О.Забытого, который постоянно сталкивает молодого Богородицкого и священство старшего поколения.  «Вы дюже млади», – главное основание для отказа. Так заявляет тридцатилетнему о.Петру старообрядческий купец, старик лет шестидесяти. «Идеальному попу» нет места, где он мог бы приложить свои силы.

О.Забытый отошел от общих стереотипов изображения старообрядчества, попытавшись показать психологию священника, оставляющего приход, и разобраться в причинах такого поступка.  П.И. Мельников, как уже говорилось, напротив, шел в ногу с общими методологическими установками противостарообрядческой публицистики. Он стремился создавать тип старообрядца в полном соответствии с ними.

В 1875 году вышел из-под типографского станка роман Н.Александрова «Пропал!», также посвященный судьбе «беглого попа». Книга была запрещена, тираж уничтожили.

В романе «Пропал!», как и в  рассказе «Не угодил», нет картин старообрядческого быта, нет выпуклых старообрядческих характеров. Главное в нем другое - критика социальной несправедливости в среде духовенства, бюрократических порядков в церкви и тема распада священнической семьи. Социальная острота во многом роднит роман с  рассказом О.Забытого.

Министр А.С. Тимашов в представлении комитету министров писал о главном герое романа, отце Петре Сидонском: «Судьба этого священника и его семейства служит только рамкой или канвою для романа, но главные и наиболее патетические сценки этой книги посвящены иному предмету. С первых же страниц автор начинает живописать картины “крепостного мученичества” крестьян и продолжает их через всю книгу... Выводить на сцену подобные черты, являющиеся как редкое исключение даже в продолжение существования крепостного права, в настоящее время, когда право это давно уже упразднено, можно не иначе как с целью восстановлять крестьян против бывших помещиков и против правительства»[13]. Нужно признать, что министр прав. Быт духовенства обрисован с особенной критической остротой. Мытарства Сидонского и в самом деле только канва для рассказа о зверствах при крепостном праве. Характер главного героя обрисован схематично и во многом подчинен авторскому произволу.

Действие романа происходит «в лесах» – в лесистой части Поволжья, в селе с «говорящим» названием Печальное. Это помещичье имение. Хозяин нанял жестокого управителя. «Редкий день проходил без того, чтобы на заднем дворе господского дома не проводилось возмущающих человеческое достоинство истязаний». Главный герой, о.Петр Сидонский, потрясенный зверской расправой крепостных над крутым управляющим, винит (вдруг) себя в этом убийстве. Основным приемом психологизма автор избирает развернутый внутренний монолог. Сидонский казнит себя за то, что за 18 лет служения в Печальном ничего не сделал для «христианского просвещения» своих крестьян. Закономерности его поведения во многом зависят от того, куда Н.Александров заблагорассудит повернуть действие. Психологизм в романе малоубедителен, внутренние монологи и раздумья священника, а также других героев и их поступки часто не согласуются логически.

Пытаясь выйти из душевного потрясения, о.Петр запил. Его посылали два раза в монастыри на длительный срок, отрывая от семьи. Моральные унижения и пребывание в Печальном стали невыносимы для о.Петра, но сменить этот приход на другой он не мог. Батюшка искал утешения в исступленных молитвах. Потом неожиданно исчез.

Сын о.Петра Егор решил выйти из духовного сословия и стать купцом, не находя никакого смысла в служении у алтаря. Со временем в семье Сидонских происходит полный раскол. Становится известно, что о.Петр  перешел к старообрядцам.  Дети оправдывают его поступок, жена упрямо и безоговорочно осуждает. Было бы лучше, если бы он пил, говорит она. Так, с ожесточенным сердцем, она и умирает в конце романа, не простив мужу поступка, изменившего его жизнь явно к лучшему: священник бросил пить. О.Петр начинает мучиться совестью и уже решает оставить и старообрядческий приход, но, узнав о смерти жены, сходит с ума.

Роман не богат художественными достижениями. Помимо линии о.Петра в нем есть еще несколько линий, связанных с судьбой других персонажей, но к нашей теме они не имеют отношения. Роман всецело пронизан пафосом социального обличения той среды, в которой оказался Петр Сидонский, ее порядков, и среда эта обрисована достаточно односторонне. Однако нам на примере этого романа важно показать возможность особого, альтернативного мельниковскому, подхода к изображению священника, уходящего к старообрядцам. Это совершенно иной подход, сформированный без влияния штампов противостарообрядческой публицистики.

Вплоть до середины  1860-х гг. созданные П.И. Мельниковым образы старообрядцев, художественная оценка старообрядчества вполне соответствовали господствующей публицистической установке. Ей были подчинены система и выбор художественных средств, несмотря на жанр: очерк или рассказ. Отличает писателя введение в произведения фольклорных элементов: пословиц, поговорок, легенд, причем и собственно старообрядческих. Старообрядчество рассматривается как неотъемлемая, самостоятельная сторона народной жизни, которой все же предстоит исчезнуть. Старообрядческая среда обличается писателем как олицетворение «недостатков русского народа» («Гриша») и в то же время используется для обличения деятельности мелкого чиновничества («Поярков»). В то же время намечаются попытки отойти от сатирической линии и показать старообрядчество как самобытный, неизведанный мир («Письма о расколе», «Заузольцы»). Эти попытки будут реализованы в дилогии «В лесах» (над романом П.И. Мельников начал работать в 1868 году) и «На горах». К этому времени претерпевает заметные изменения взгляд писателя не только на старообрядчество, но и на народ в целом[14][15]