Изучение собранных материалов далеко не закончено, однако сведения, полученные во время экспедиций, и данные предшествующих публикаций позволяют сделать несколько важных наблюдений над особенностями говоров старообрядческого населения Литвы, имеющими принципиальное значение для решения проблемы их формирования.

В 60-х-нач. 80-х гг. В.Н. Немченко в двух обширных статьях и объемной диссертации довольно подробно описал фонетику, а также морфологические, синтаксические и лексические особенности говора "старожильческого населения" Йонавского района. Собирая материалы для описания говора, он посетил "наиболее крупные" деревни под Йонавой (Римки/Рымки, Паскутишки, Ужусаляй, Балтрамишки, Перелазы, Пасеки) "и некоторые другие" [Немченко 1958].

Другой важной работой была диссертация О.Н. Шулене Синтаксис русского говора Зарасайского района Литовской ССР (простое предложение) [1964]; собирая материал для нее, О.Н. Шулене опросила 180 информаторов в 10 деревнях (Дягучяй, Поливаркас, Пожеймос, Рейстинишкес, Надунай. Шукишки). Важно, что к работе она приложила довольно тщательно затранскрибированные тексты, по которым можно составить впечатление о фонетике обследованного говора.

В многочисленных публикациях конца 60-х-начала 80-х гг. основное внимание уделялось изучению лексики старожильческого населения Литвы и Прибалтики в целом. Результаты этих исследований были обобщены в книге Материалы для словаря русских старожильческих говоров Прибалтики [1963]. В словарь вошли материалы В.Н. Немченко из Йонавского района, А.И. Синицы из Латгалии и Т.Ф. Мурниковой из Эстонии.

Наконец, в работах, посвященных изучению отдельных морфологических особенностей русских говоров Литвы [см., напр.: Сивицкене 1968; 1974], материал собирался в основном в РокишкскомЗарасайском и Игналинском ареалах и приводился обычно без точного указания места записи. Историю изучения русских говоров Прибалтики см. [Cekmonas 2001]

Анализ всех публикаций прошлых лет показывает, что, во-первых, детальное описание фонетики говоров Йонавского района не сопоставимо с отдельными заметками о фонетике говоров других зон. В итоге можно утверждать, что фонетика старообрядческих говоров Литвы остается наименее исследованной до настоящего времени, и потому непонятно, насколько она разно- или единообразна в различных ареалах.

Во-вторых, из работ по синтаксису наиболее сопоставимыми являются исследования В.Н. Немченко по Йонавскому и О.Н. Шулене но Зарасайскому ареалам. Их анализ показывает, что по синтаксическим особенностям соответствующие говоры очень похожи, но не идентичны; различия между ними в основном касаются частоты употребления отдельных конструкций; кроме того, в Зарасайском ареале отмечены явления, которые либо отсутствуют в Йонавском, либо они не попали в поле зрения исследователя указанной зоны.

Что касается морфологии, то опубликованные данные также позволяют считать, что существенных различий между Йонавским и восточными ареалами в этом отношении не отмечено, и так же, как о синтаксисе, можно говорить о различиях в частоте использования тех или иных форм, хотя, как это ни странно, никто из исследователей не старался эти различия подчеркивать.

Наконец, сам факт появления сводного словаря русских старожильческих говоров Прибалтики показывает, что в словаре говоров не только отдельных ареалов Литвы, но и Латвии, и Эстонии (очевидно, за исключением русских говоров на русско-эстонском пограничье) также имеется больше общего, чем различного. В противном случае такой словарь было бы не только трудно сделать, но вряд ли бы возникла сама идея его создания.

Материалы магнитофонных записей из всех основных старообрядческих ареалов позволяют впервые непосредственно сопоставить говоры разных регионов Литвы. Важно, что такое сопоставление делается одними и теми же наблюдателями и по данным одного и того же временного среза.

С уверенностью можно утверждать, что для всех обследованных нами говоров характерно сильное аканье-яканье, т.е. произношение предударных /а/ и /о/ именно как /а/ независимо от качества гласного в последующем ударном слоге, напр.: вида, ваддй, вадё, вады; бяда, бядытдё, бяддй. Эта черта ранее отмечалась всеми исследователями, где бы жи ни собирали материал для своих работ, и именно на основании ее ;оответствующие говоры рассматривались как псковские по фоисхождению.

В настоящее время в Литве не зафиксированы старообрядческие говоры : другими видами аканья-яканья. В православной же дер. Дубенай Сельмеского р-на (Дубяны-Увесы на карте А. Станкевича) нами записаны щиолекты с выразительным диссимилятивным аканьем-яканьем (возможно, витебского типа, напр.: пъуцан, пъка, пъупйлис", въда, но вадбй, {ъзавём, зимлёй, бирдш, нивёста, но бялйц" и т.д.).

Более сложная ситуация обнаруживается в православной дер. 'жусаляй (ранее - Александровская слобода) Йонавского района. По всей шдимости, говор ее не был однородным с самого начала, т.е. первые штели слободы могли быть выходцами из различных диалектных зон 'осени. У обследованных нами информаторов аканье не диссимилятивное, эднако/а/в предударном слоге у них обычно является ослабленным, звучит ^выразительно перед последующим /а/ ударным, напр.: поляки, стоянки, гъкбвня, ф сдраи, цбпям, бол 'шая, ждрнах, кбмнях - но четкое /а/ перед другими ударными, напр, машину, снапбф, патом, пъмалбчъна, малбли и т.д. В речи этих же информаторов нет сильною яканья, но обычно произношение типа (в несколько упрощенной транскрипции) земля, дз 'верям, нь знаю, дзесятъй, зерно, дз 'ъревёнских, пекли и т.д. Таким образом, нельзя согласиться с утверждением В.Н. Немченко, что сильное аканье-яканье характерно для всех старожильческих говоров Йонавского района [1958,151-152].

Согласно В.Н. Немченко, русские старожильческие говоры всего Йонавского ареала имеют/ч/мягкое [там же, 157]: по этому признаку они оказываются отличными не только от говоров Рокишкско-Зарасайского ареала, но и вообще от всех старообрядческих говоров Прибалтики. Ранее этому факту не придавалось никакого значения, и никто, в том числе и :ам В.Н. Немченко, не пытался его объяснить.

Наши наблюдения показывают, что во всех обследованных старообрядческих говорах исконным является твердое/ч/псковского типа, т.е. в меньшей степени веляризованного ("менее твердого") по сравнению с /ч/ белорусского и польского языков. Не составляют исключения в этом отношении и говоры Йонавского ареала. Однако для говора православного населения в целом (или большинства идиолектов - к настоящему времени это не выяснено) характерно /ч/ мягкое среднерусского типа, почти такое же, как в литературном русском языке. Можно думать, что В.Н. Немченко, видимо, выходец из православной семьи данного региона, просто приписал особенность своего собственного произношения всем русским говорам Йонавского района, тем более, что он мог наблюдать эту особенность не только в Ужусаляй, но и у остальных православных как самой Йонавы, так и других православных деревень.

Для всех обследованных нами старообрядческих говоров всех ареалов характерны особые мягкие "шепелеватые" /с"/и/з"/псковского типа. Они отличаются как от /с'/, /з7 русского литературного языка, которые по отношению к ним являются просто мягкими /с/, /з/, так и от "шепелявых" палатальных /s/ /z/ польского языка. В свою очередь, как псковские /с "/ и /з "/ [Чекмонас 1997], так и/с"/и/з"/в говорах старообрядцев Литвы почти тождественны белорусским /с "/ и /з "/. Эта особенность старообрядческих говоров ранее исследователями не фиксировалась.

Некоторая аффрикатизированность мягких /т Уи/д /в старообрядческих говорах исследователями отмечалась неоднократно. Фонетически квалифицировать ее нелегко. Наиболее тонкие замечания об особенностях их звучания принадлежат В.Н. Немченко, который отметил, что /т7 и /д 7 произносятся как аффрикаты /ц7 и /дз 7 и что "аффриката <дз'> в данном говоре (русского старожильческого населения - Н.М., В.Ч.) несколько отличается от соответствующей аффрикаты в польском или белорусском языках; в говоре она артикулируется слабее, чем в польском и белорусском языках" [1958, 156]. Несколько странно, что, согласно В.Н. Немченко, 7ц7 и /дз 7 несколько отличаются между собой, чего на самом деле нет и что трудно вообразить. "Слабость" /дз 7означает, что фрикативный элемент у него выражен слабее, чем у соответствующих звуков польского и белорусского языков. Однако это отличие, как и общая причина аффрикатизированности мягких /m'/и /д'/ в старообрядческих говорах, состоит в том, что по месту артикуляции они являются идентичными мягким /с"/и /з"/, т.е. принадлежат к числу передненебных -звуков, артикулируемых без участия кончика языка. Меньшая степень их аффрикатизированности, по сравнению с настоящими белорусскими аффрикатами, обусловлена тем, что эти /тс/, /д3/ являются по сравнению с ними более передними по месту образования.

Еще одна не отмеченная ранее особенность старообрядческих говоров Литвы состоит в том, что аффрикаты /ч/ и /и/ на стыке слов при слитном произношении систематически теряют фрикативный элемент и реализуются как /т/или /д/ перед последующими /т, т\ д, д', н, нУ, напр.: ацет_наш памод_дома (помочь дома) и др. Это фонетическое явление фиксируется на территории всей Псковщины, подробнее об усечении аффрикат в наших говорах и говорах Псковщины см. [Чекмонас 2002].

Важнейшей характеристикой старообрядческих говоров является отсутствие в них цоканья или прозношения исконного /ч/как /и/типа дацка, цаёк, пец и т.д. Удивительно, что ни один информатор не помнит, чтобы их родители или деды цокали, потому что на Псковщине, Великолуччине и далее под Тверь цоканье исчезало только в XX в., почти что везде на южной Псковщине в настоящее время можно найти с той или иной последовательностью цокающих информаторов, а по всей Псковщине, как и в указанных более восточных говорах, старшие люди обычно помнят, что по крайней мере люди старшего поколения перед ними цокали [Чекмонас 1997а].

Факт тотального отсутствия не только цоканья, а также следов его -кроме лексикализированной причастной формы (при-, у-) шоццы - и памяти о нем в говорах старообрядцев Литвы заслуживает особого обсуждения. Ведь несомненно, что основные ареалы на территории Литвы формировались в то время, когда цоканье в северо-западных областях России было обычным явлением. Далее, как было показано выше, между литовскими ареалами не было особо тесных контактов или вообще не было контактов в течение XIX-XX вв. Если предположить, что предки современных старообрядцев Литвы цокали, тогда следует принять, что в каждом из ареалов цоканье исчезало, скорее всего, в течение XIX в. независимо и с одинаковой скоростью, что кажется очень маловероятным. Иначе, если допустить, что цоканье устранялось непосредственно в известных нам ареалах, то должны были бы сохраниться следы цоканья или, хотя бы в отдельных случаях - память о прежнем цоканье.

С учетом сказанного, более вероятным кажется предположение о том, что в среде литовских старообрядцев цоканье не было обычным и распространенным явлением. Иными словами, цоканье, скорее всего, должно было исчезнуть (или почти исчезнуть) до расселения старообрядцев в основных ареалах; отдельные лица и семьи из цокающих областей коренной России, подселявшиеся позже, под давлением нецокающего произношения быстро от него избавлялись, как от очень заметной диалектной черты.

Значит, еще до расселения старообрядцев в Литве, уже к середине XVIII в. должен был существовать какой-то первичный центр - скопление старообрядческого населения, в котором по неизвестным нам причинам цоканье начало устраняться, а нецокающее произношение стало престижным и важным признаком языка (говора) старообрядцев. Более поздние переселенцы, видимо, не были столь многочисленными и настолько авторитетными в отношении языка, что, принося с собой цоканье, сохранили бы его как альтернативную черту произношения. Аналогично, сильное аканье-яканье также, видимо, было признано одной из важнейших черт именно старообрядческого произношения, поскольку, во-первых, первые федосеевцы по своему диалектному южно­новгородскому происхождению должны были быть окальщиками, а, во-вторых, трудно вообразить, чтобы за всю историю миграций в среду литовских старообрядцев не было бы более поздних подселений как из Новгородской области, так и из более северо-восточных окающих русских говоров. Тем не менее, за всю историю изучения старожильческих говоров не было обнаружено ни одного окающего старообрядца (кстати, не только в Литве, но и в других республиках Прибалтики), хотя, например, один информатор (1944 г. рождения) из дер. Валерава, в которой были "подселенцы" из северных губерний России, помнит, что некоторые очень старые женщины еще во времена его детства окали.

Наконец, к числу важнейших черт традиционного говора старообрядцев следует отнести и последовательное твердое /ч/, поскольку трудно предположить, чтобы на протяжении XIX в. в среду старообрядцев не вливались семьи и отдельные лица из /ч/-мягких диалектов центральных областей России. Тем не менее, как было отмечено выше, мягкое /ч/ в традиционной речи старообрядцев не отмечено.

Вообще, предположение о существовании некоторой "прародины" традиционного говора старообрядцев Литвы позволяет в принципе объяснить причину относительной однородности всех известных старообрядческих говоров Литвы (которую интуитивно чувствовали исследователи 60-70-х гг.) при обособленности основных ареалов, которая должна была, наоборот, способствовать дифференциации говоров.

С учетом сказанного мы по-новому ставим и проблему диалектной основы старообрядческих говоров Литвы, формулируя ее именно как проблему диалектной основы их традиционного говора в указанном выше смысле.

Характеристика старообрядческих говоров как "псковско-новгородских по происхождению" была общим местом в исследованиях конца 60-х-начала 80-х гг. При этом даже не обращалось внимания на хорошо известный факт, что старообрядческие говоры являются сильноакающими якающими, а новгородские - окающими; ведь сам по себе этот факт требовал ответа на вопрос о том, как и почему у старообрядцев исчезло оканье, но данная проблема даже не была затронута.

В настоящее время имеется достаточно данных для того, чтобы реалистичнее и конкретнее решать проблему диалектной основы старообрядческих говоров Литвы. Прежде всего, в 80-90-е гг. были опубликованы фундаментальные работы но русским диалектам на основе материалов, собранных по программе Диалектологического атласа русского языка, и три тома самого Атласа [ДАРЯ]. Во-вторых, гораздо лучше теперь изучены псковские говоры; наконец, наши материалы, которые представляют собой солидную фонотеку старообрядческих говоров Литвы, и которые, надеемся, будут пополняться в ближайшем будущем, дают возможность обозреть эти говоры в общем, а также подробнее и точнее их описать.

Согласно русской диалектологической номенклатуре, псковские говоры (или псковский диалект) относятся к северо-западной части среднерусского диалекта (или среднерусских говоров). Основной классификационной чертой псковских говоров является сильное аканье-яканье. К их числу относятся говоры большей части Псковской области, а также северных и западных районов Тверской области до озера Селигер на северо-востоке. Несмотря па сложную конфигурацию территории псковских говоров считается, что они довольно однородны. Особое место в пространственной структуре псковских говоров занимают говоры центральной части Псковской области вдоль р. Великой до Новоржева на юго-востоке и до р. Ловать на востоке, которые мы в своих работах называем "скобарскими". Именно этот ареал - "в бассейне среднего течения реки Великой, не южнее Опочки, и не севернее среднего течения реки Шелони, не восточнее левых притоков Ловати" - А.С. Герд определяет как "устойчивую (лингво-этническую - Н.М., В.Ч.) зону" [1997, 44]. Не вдаваясь в подробности, отметим, что в старообрядческих говорах Литвы важнейшие особенности "скобарщины" (такие, напр., как произношение исконного /о/ как /у/ во втором предударном слоге, насыщенность речи указательными постпозитивными частицами, формы типа кеп, кеж, полукатъ, такила, мехать, вехать и т.д. [см. Бьёрнфлатен 1997]) отсутствуют - они не зафиксированы исследователями, работавшими в 60-80 гг., не удалось обнаружить их следов и нам в ходе целенаправленных расспросов. Следовательно, говоря о псковской основе традиционного говора старообрядцев Литвы, мы можем предполагать, что это были не "скобарские" говоры юго-восточной части псковского диалекта.

Большинство известных к настоящему времени особенностей традиционного говора старообрядцев Литвы имеет более широкую географию, чем сильное аканье-яканье; часть из них (как, напр., второе полногласие в словах типа малан 'йа, сталоп, верёх, коръм; развитая система т.наз. перфектных форм на -шы, -фшы, -чы(-цы); несогласованные пассивные конструкции типа дом была настроена) имеет продолжение в севернорусских говорах, а часть - в восточных и юго- западных среднерусских говорах (в- <у-в начале слов, напр., вбит', вдарит; в-протеза перед задними гласными типа вул', вотруб'йе и т.д.; переход у > ъ в заударных слогах, напр., замъш, вокън' и под.). Такое сочетание изоглосс характерно для псковского диалекта в целом, оно отражает историю его формирования как процесса взаимодействия севернорусских и (в прошлом) центральнорусских говоров. Факт наличия их в традиционном говоре старообрядцев очень важен, поскольку это однозначно указывает на его псковскую основу.

Для более точной локализации прародины традиционного старообрядческого говора решающую роль приобретают те его особенности, которые на картах ДАРЯ имеют более узкое распространение на территории псковского диалекта (или зоны сильного аканья-яканья). При этом нельзя опираться только на какую-нибудь одну изоглоссу, поскольку нет никакой гарантии того, что территория распространения тех или иных явлений в настоящее время является такой же, как во время формирования традиционного старообрядческого говора, т.е. в середине XVIII в. Это относится, кстати, и к сильному аканью-яканью. Если учесть, напр., что, во-первых, аканье-яканье несомненно распространялось на Псковщине с юга, и, во-вторых, т.наз. неполное аканье (или сохранение безударного -о в конечных открытых слогах (или переход его в -у), напр., мыло, мясо и под.), фиксируемое на территории Псковской области между Островом-Новоржевом-Великими Луками [ДАРЯ-1, карта 18], свидетельствует об относительно позднем распространении аканья в средней части Псковской области, то вероятность того, что сильное аканье-яканье в средней части Псковской области существовало уже к середине XVIII в.. является невысокой. Следовательно, в принципе сильноакающая территория средней и центральной (вокруг Пскова) части современной Псковской области с малой долей вероятности может быть прародиной традиционного старообрядческого говора.

С другой стороны, диссимилятивное аканье-яканье, распространенное в настоящее время на территории южной части Псковской области к югу от линии Себеж-Пустошка-Невель [ДАРЯ-1, карта 2], могло быть неизвестным здесь в интересующее нас время, поскольку волна диссимилятивного аканья шла вслед за волной сильного аканья, и в XVIII в. современная его северная окраина могла быть сильноакающей. Поэтому данная территория в принципе не может быть исключенной из возможной зоны формирования традиционного говора.

С учетом сказанного выше следует интерпретировать и такое важное явление традиционного говора, как второе полногласие в слове вярёх. Судя по данным ДАРЯ-1 [карты 91, 92] различные слова со вторым полногласием имеют различную географию в русских говорах. В настоящее время в южной части Псковского диалекта вярёх известно в основном только на территории небольшого острова к северо-западу от Великих Лук. На этом основании, однако, нельзя делать вывод, что именно здесь и находится прародина традиционного говора, поскольку очевидно, что слово вярёх было известно в прошлом далеко к югу от современной зоны своего распространения. Об этом надежно свидетельствуют данные северо-восточных белорусских говоров, в которых известно слово вярох [ЭСБМ-2, 307-308|.

Как уже упоминалось, лексика псковского диалекта неплохо изучена в лингвогеографическом аспекте (а по мнению А.С. Герда, псковские говоры вообще изучены в этом отношении лучше, чем другие русские говоры). Кроме того, существует огромная картотека Псковского областного словаря, 13 выпусков которого уже увидели свет [ПОС]. С другой стороны, мы можем утверждать, что лексика традиционного говора старообрядцев также изучена намного лучше, чем остальные его стороны. Все это составляет надежную базу для изучения лексических связей и истории лексики традиционного говора, однако, что касается проблемы его происхождения, исследования пока не выявили каких-либо лексем, которые могли бы пролить на нее дополнительный свет. Однако возможности изучения лексических изоглосс вряд ли исчерпаны в этом отношении, о чем свидетельствуют, напр., данные о названиях цепа.

В работе О.Е. Кармаковой, выполненной на материале ответов по лексической программе ДАРЯ, было показано, что на территории псковского диалекта лексема цеп неизвестна [1991, 163]. На юге Псковской области, и зоне диссимилятивного аканья, цеп называется бич, абич; эта лексема известна в белорусских говорах со значением "било цепа" [ЭСБМ-2 49, 354]. Узкой полосой вдоль границы с Латвией и Эстонией в значении 'цеп' распространена лексема ручник (рутник). На остальной территории Псковской области, а также на юго-западе Тверской, захватывая Торопец, вплоть до Западной Двины, а на северо-востоке - до истоков Западной Двины (несколько не доходя до Верхневолжских озер) в этом значении известна только лексема привязь.

Далее, на большей части Псковской области, за исключением южной ее части, на юге приблизительно до зоны диссимилятивного аканья, на юго-востоке - до истоков Ловати (значит, захватывая Великие Луки), а на востоке - почти вдоль течения Ловати несколько восточнее от нее - названия ручки цепа образованы от корня кев- / цев- / тев- типа цевьё, цевина, кевьё, кевина, тевьё, тевина [Кармакова 1991, 150].

В Материалах для словаря старожильческих говоров Прибалтики как названия цепа отмечены лексемы цеп и привязь. В русских говорах такое сочетание этих лексем в принципе возможно вдоль верхнего течения Западной Двины, т.е. где-то южнее Торопца, где их изоглоссы граничат или сходятся.

Целенаправленные опросы в старообрядческих говорах Литвы показывают, что для них в основном и преимущественно характерна лексема привязь. Цеп знают только в тех говорах, где было обычным знание польского языка, а также в Швенчёнско-Лынтупской зоне, где старообрядцы контактируют с белорусским населением. Для нас было очень важным то, что в Йонавском ареале сами информаторы подсказывали, что цеп - это "более культурное слово", как в польском языке. Таким образом, можно предполагать, что для традиционного говора старообрядцев исконным названием цепа является лексема привязь, а слово цеп заимствовано из польского языка.

Гораздо труднее выяснить теперь исконные для традиционного говора названия частей цепа, в частности, его ручки. Цепами давно уже не пользуются при обмолоте зерновых. В тех случаях, когда информаторы вспоминали название ручки цепа, это была только цевина. Других названий мы не зафиксировали. Слово цевина в данном значении является особенностью традиционного говора, поскольку цевиной, кажется, в нем называют длинную ручку любого сельскохозяйственного орудия - лопаты, вил, грабель и т.д. Если же подтвердится предположение о том. что в традиционном говоре исконным является сочетание названий привязь-цевина, то:

1)  только один этот факт сам по себе очень наглядно свидетельствует о псковской основе традиционного говора;

2)         значительно снижается вероятность того, что эта основа находилась в   южной   части   современной   Псковской   области,   в   которой распространено диссимилятивное аканье (Себеж, Невель и т.д., см.выше). Если при этом исключить из зоны поисков основы "скобарские" говоры центральной Псковщины, для чего имеются веские основания, то окажется, что с большой долей вероятности основа традиционного говора старообрядцев локализуется в Великолукской зоне псковских говоров.

Важным морфологическим явлением традиционного говора, также позволяющим сузить зону поисков его основы, является суффикс сравнительной степени прилагательных -оше типа лягоше, таноше, даложе и т.д. Как обычные, В.Н. Немченко отметил их в Йонавской зоне [J958, 162-163]. Не приводя примеров, на значение этих форм в указанном смысле обратила внимание М.К. Сивицкене [1988, 132]. К настоящему времени мы располагаем значительной коллекцией примеров такого рода форм из всех зон Литвы, что позволяет с полным основанием считать их характерным явлением традиционного говора старообрядцев в целом.

По данным ДАРЯ-2 [карта 59; см. также ОСП, 413, карта 114] формы типа легоше известны только на территории псковского диалекта, что делает их не менее важным показателем псковской основы традиционного говора, чем сильное аканье-яканье. Далее, особенно важно то, что эти формы не зафиксированы в восточной части псковского диалекта, они не заходят на восток далее Торопца. Территория их распространения явно "тает", они вытесняются другими формами сравнительной степени, но нет никаких признаков того, чтобы эта территория была значительно более широкой в прошлом. Учитывая эти факты, а также малую вероятность того, что говоры средней части Псковской области могут лежать в основе традиционного говора, можно принять, что эта основа вряд ли находилась в восточной части псковского диалекта. Это означает, что есть веские основания ограничить поиски прародины традиционного говора старообрядцев территорией южной части современной Псковской области и центральной частью псковского диалекта вообще к югу от линии Опочка-Новоржев, несколько к северу от Великих Лук и Торопца.

Литература

Бьёрнфлатен Я., 1997: Опыт лингвогеографии Псковской области, in Я.И. Бьёрнфлатен (ed.), Псковские говоры. История и диалектология русского языка, Осло, 8-31.

Герд А.С., 1997: Историческая диалектология и историческая география (на материале псковских и новгородских топоров), in Я.И. Бьёрнфлатен (ed.), Псковские говоры. История и диалектология русского языка, Осло, А2-А%.

ДАРЯ: Диалектологический атлас русского языка, т. 1, Москва, 1986; т. 2, 1989.

Кармакова О.Е., 1991: Изучение комбинаторики в названиях цепа и его частей, in Ю.С. Азарх (ed.), Современные русские говоры, Москва, 148— 163.

Лённгрен Т., 1994: Лексика русских старообрядческих говоров (на материале, собранном в Латгалии и на Житомирщине). Uppsala. (Acta Uni-versitatis Upsaliensis. Studia Slavica Upsaliensia, 34.)

Маркелов Г.В., 1990: Дегуцкий летописец, in Бударагин В.П. и др. (ред.), Древлехранилище Пушкинского Дома: Материалы и исследования. Ленинград,1990, 166-179.

Немченко В.Н., 1958: Фонетические и морфологические особенности говора русского населения Йонавского района Литовской ССР, Kalbotyra, I, 147-173.

Немчепко В.Н., 1963: Русские старожилы Литвы и их говоры, Kalbotyra, VII, 63-85.

Немченко В.Н., Синица А.И., Мурникова Т.Ф., 1963: Материалы для словаря русских старожильческих говоров Прибалтики, Рига.

ОСИ: Орлова В.Г. (ed.), Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров, Москва, 1970.

Поташенко Г., 1999: Старообрядческая церковь в Литве в XVII-начале XIX века: Докторская диссертация. Вильнюс.

ПОС: Псковский областной словарь, т. 1-, Ленинград (Санкт-Петербург), 1967-.

Сивицкене М.К., 1968: Об особенностях проявления некоторых морфологических черт в русских говорах Литвы, in Диалектологический сборник: материалы IV диалектологической конференции по изучению говоров и языковых контактов в Прибалтике, Рига, 112-116.

Сивицкене М.К., 1974: Об одном случае морфологической интерференции (на материале русско-литовского диалектного контактирования), Филологические науки, № 6, 95-100

Сивицкене М.К., 1988: Русские говоры Литвы в связи с исходной локализацией, in Л.Я. Костючук (ed.). Псковские говоры в прошлом и настоящем: межвузовский сборник научных статей, Ленинград, 126-134.

Станкевич А., 1909: Очерк возникновения русских поселений на Литве (вместо предисловия), in Виленский временник, кн. IV: Русские поселения Ковенской губернии, Вильна.

Чекмонас В.Н., 1997: Мягкие "шепелявые" согласные [с"] и [з"] в говорах Псковской области (лингвогеография и основные артикуляционно-акустические особенности), Russian Linguistics, 21(3), 247-270.

Чекмонас В.Н., 1997а: Особенности реализации согласных [ц] и [ч] в говорах Псковской области, in Я.И. Бьёрнфлатен (ed.), Псковские говоры. История и диалектология русского языка, Осло, 1997, 182-208.

Чекмонас В., 2002: Об усечении аффрикат /ц/ и /ч/ в старообрядческих говорах Литвы, in Касаткин Л.Л. (ред.), Материалы и исследования по русской диалектологии, вып. I(VII). Москва, 104—116.

Шулене О.Н., 1964: Синтаксис русского говора Зарасайского района Литовской ССР (простое предложение): Диссертация... кандидата филологических наук. Вильнюс.

ЭСБМ: Этымалаг1чны слоутк беларускай мовы, т. 1-, Мшск, 1978-.

Cekmonas V., 2001: Russian varieties in the southeastern Baltic area. Rural dia­lects, in Dahl O., Koptjevskaja Tamm M. (eds.), Circum-Baltic Languages, vol. 1: Past and Present. Amsterdam-Philadelphia, 101-136. (Studies in Language Com­panion Series, vol. 54.)