В литературе по истории религий (особенно «бывших советских» авторов) довольно часто приходится встречать «аксиоматические» утверждения о разнородности и даже противоположности «традиционалистских» и «либеральных» движений. Эту формулу действительно можно применить к анализу ситуации, например, в средневековой Европе или современном исламском мире. Но все же она далеко не универсальна. Одним из наиболее существенных ее опровержений является специфика поморского староверия, которое, напротив, вполне органично сочетает духовный традиционализм и стремление к социальным свободам.

Еще одно частое заблуждение состоит в том, будто бы староверие стало своего рода «этнической адаптацией» христианства в противовес его универсальному характеру. Как доказали видные современные исследователи (наиболее подробная библиография приведена в издании: Шахов М. Философские аспекты староверия. М., 1998), основой староверческого вероисповедания является именно христианский универсализм, тогда как официальная «никонианская» церковь подменила его заимствованием провинциальной новогреческой обрядности. При этом суть размежевания состоит вовсе не в формальном «обряде» - самым наглядным доказательством этого стал отказ большинства староверов принять «единоверие», с помощью которого официальная церквь попыталась «разрешить» православным их исконные обряды взамен на их иерархическое подчинение синоду.

Истоки разделения восходили к глубоким символическим и доктринальным отличиям в самих основах вероисповедания: совершать ли крестный ход вокруг храма посолонь (т. е. вместе с Христом, «Солнцем Мира», как то было изначально) или «против Солнца», как установили позднее; произносить ли в Символе Веры свидетельство «Его же Царствию несть конца» (подчеркивая тем самым, что это Царствие уже наступило с момента Боговоплощения) или, как установили «справщики», «Его же Царствию не будет конца», отодвигая его в некое неопределенное будущее...

Учитывая колоссальное значение религии в обществах того времени (католическо-протестантское размежевание в Европе тоже начиналось с такого рода «нюансов», а привело к существенной разнице социокультурных менталитетов), не удивительно, что наиболее проницательные российские исследователи увидели в староверии не просто «разновидность православия», а «совершенно новый душевный тип» (Г. Флоровский), «особый субэтнос» (Л. Гумилёв). Современный философ С. Корнев проводит по-своему интересную параллель: «признание» никонианством своих «перегибов» и призыв к староверам «объединиться» выглядят примерно так же, как если бы раввинский синедрион посмертно реабилитировал Христа, признал его заслуги (как пророка и чудотворца), конфисковал у Иуды 30 сребреников и призвал христиан вернуться в лоно ветхозаветной религии».

Будучи последовательными традиционалистами, староверы оказались самой гонимой социальной группой, выдержав три столетия жесточайших испытаний и преследований. Такая жестокость официальной церкви объяснялась во многом именно тем, что у нее просто не находилось никаких адекватных аргументов для оспаривания староверческих истин. При прямом контакте со староверами (известное «Разглагольствование» иеромонаха Неофита, на которое были даны знаменитые «Поморские ответы») представители официальной церкви просто теряли всякую почву под ногами, и им вместо богословской внятности оставались разве что апелляции к властям.

С другой стороны, наблюдая эту политику подавления православной традиции как таковой, сами староверы не могли не сделать вывод о тотальной десакрализации власти, что впоследствии привело к практически полному отсутствию у них властно-иерархических стереотипов. Поморские староверы стали беспоповцами и фактически вышли из подчинения монархическому мифу о Третьем Риме, предпочтя ему новое переосмысление древнерусской мифологии Китежа и Беловодья, смыкавшейся в ряде аспектов с восточными мистическими традициями.

«Северная республика» Выгореция, основанная староверами в Олонецкой губернии в конце XVII века и просуществовавшая до 60-х гг. XIX века, являлась уникальным общероссийским духовным и культурным центром, где процветали иконопись, книгоиздание, существовала особая интеллектуальная школа, где с равным интересом изучались труды античных философов, христианских богословов и европейских герметических мистиков. Тем самым сложился оригинальный этнокультурный парадокс поморских староверов: при внешней дистанции от окружавшего их русскоязычного мира, утратившего собственную традицию, они были вполне открыты к иным культурным традициям в их внутренних, эзотерических аспектах.

Именно этот парадоксальный статус «своих среди чужих, чужих среди своих» позволил им наладить вполне паритетные отношения с Петровской администрацией, которая, хотя и со своих позиций, порою воспринимала себя в России аналогично. В отличие от нее, выговские староверы не были «западниками», но развивали особую и уникальную версию русского либерализма, основанную на их предпринимательской активности.

Отличия между предпринимателями-староверами и той формой экономики, которой Петр учился в протестантских странах, сводились к разнице в этических основах — к разнице между «этикой дела» и «этикой общины». Как замечает современный историк И. Кочетков, у староверов сложился «особый тип отношений между работодателем и работником - это были отношения главы рода и младших членов семьи. Понятно, что здесь нет ничего общего с отчужденными отношениями предпринимателя и работника, характерными для капиталистических хозяйств».

Сегодня эта традиция продолжается в основном лишь в тех поморских общинах, которые с началом коммунистической эпохи оказались за пределами России (в Латвии, в США и т. д.) Хотя ее возможное влияние на современную российскую ситуацию уже предполагается некоторыми исследователями. Профессор Орегонского университета Ричард Моррис, много лет посвятивший изучению культуры проживающих в Америке староверов, пишет: «В свете последних событий можно сказать, что они впереди России в переходном периоде лет на 30, что определяет их уникальное место в современном мире. Бережно сохранив множество черт религиозно-культурного уклада жизни ХVII века, с его этическими нормами, они, тем не менее, сумели приспособиться к экономике свободного предпринимательства и к социальной атмосфере демократического плюрализма. И в этом смысле для современной России они могут служить примером того, как можно совместить западный технологический путь развития с русской культурной спецификой».