2001-11-21. Среда. г. Верещагино.[23]

Продолжение буду писать попозже, а сегодняшний день прошел в полусонной суматохе, почти как вчерашний. То ли раньше надо ложиться, то ли просто привыкнуть.

Утром почистили крыльцо и пошли на «АППАРАТНУЮ», которую вела Гилева Вера Александровна – директор библиотеки.

Сначала выступала зав. загсом Балуева Лариса Александровна со статистическими выкладками по поводу демографической ситуации в районе.

Семейный кодекс был принят Гос. Думой в 1996 г.

Она рассказывала об изменениях по сравнению с прежним законом. По регистрации брака – теперь регистрироваться можно не по месту прописки, как раньше, а где вздумается. Например, у них регистрируются очерские, сивинские, карагайские пары.

Изменения по перемене ФИО – раньше только с 18 лет, а теперь с 14 лет при получении паспорта, но при наличии согласия родителей, а самостоятельно – с 18 лет, как прежде.

Усыновление раньше происходило с комплектом документов через органы опеки, а теперь – решением суда.

Прежде место рождения писалось по месту жительства родителей – это облегчало поиск своих. Сейчас регистрируют детей по месту рождения. Если ребенок родился в Москве, значит так и пишут. Такая же ситуация была и в 50-е годы, что значительно усложнило поиск своих родных. Докладчица осудила такие перемены.

Статистика за 10 месяцев:

В районе родилось 473 человека (из них в городе – 273). Мальчиков – 235, девочек – 238. В прошлом году за тот же период рождено 402 человека.

Смертность с 1993 г. превышает рождаемость. За 10 месяцев 641 человек умер (мужчин – 333, женщин – 308), из них – 420 человек в городе. Продолжительность жизни мужчин меньше, чем у женщин. Например, в 72 году в Соколово умерло 17 человек. Это больше, чем теперь, но все умершие были в возрасте более 70-ти лет, были и за 80 и за 90. Шестидесятилетних 2-3 человека. Теперь смерть «помолодела».

В этом году много браков – 193. В прошлом году за тот же период – 132. Но в этом году 156 разводов. В основном это распад браков 90-х годов. Вероятно ситуация с разводами связана с получением пособий, т.к. с введением пособий резко возросло количество разводов.

На уровне государства нет никакой политики, направленной на укрепление семьи.

Из рожденных детей:

В 248 семьях – это 1-й ребенок; в 158 – 2-й; в 67 – 3-й  (это в основном сельские семьи); в 20 – 4-й; в 4 – 5-й; в 1 – 7-й; в 3 – 8-й. В итоге очень мало многодетных семей (от 3-х детей и выше). Государственной помощи им нет. Прирост же населения начинается толькотогда, когда в семьях от 3-х детей. Кроме того, раньше многодетные семьи были преимущественно благополучными, теперь – в основном неблагополучные семьи.

В роддомах оставляют детей теперь редко, в этом году оставлены 1-2 ребенка. В основном неблагополучные мамы оставляют детей себе ради пособия, потом у них отбирают детей из-за неблагополучной ситуации с родителями.

С 95-го г. начался рост рождаемости. Прежде было 505 – 510 детей в год. Теперь жизненная ситуация стала постабильней. Пособие пока маловато. 1700 р. примерно, должны повысить ежемесячное пособие на ребенка до 500 р. В этом году было одно усыновление. Детдома переполнены, а государственной поддержки для усыновляющих нет.

Нет телевизионной поддержки семей. Программа «моя семья» – это издевка, а не помощь.

Потом выступали библиотекари. Директор не утруждала нас особенно. Упомянула основные «мероприятия», среди которых: Праздник репрессированных, 100 лет школе, ЦБ провела показательные мероприятия по библиотекам района, День муниципального служащего (т.е. аппаратная в стенах библиотеки) – очень гордилась, что теперь все сотрудники библиотеки увидели что такое аппаратная.

Потом выступала Нахиева Надежда Геннадьевна – тоже библиотекарь. Она зачитала список ожидаемых мероприятий» на будущий год. Тут я писала сквозь слезы:

«Земли моей лицо родное», «Месячник экологии», «Клуб Фиалка» и ежегодная его выставка «Золотая осень», Профилактика наркомании посредством мероприятия «Скажем наркотикам – НЕТ!», День победы празднуется с помощью мероприятия «Женские и детские руки в тылу войны», будут типовые празднования во время "Дней славянской письменности и культуры", мероприятие «Знаменитые россиянки», День пожилого человека, Декада инвалида «Надежды лучик золотой», Ярмарка семейного творчества, Творческие экспозиции библиотеки.

В рамках организации деловой и профессиональной деятельности и повышения квалификации у них предусмотрено проведение каких-то семинаров и чего-то в том же роде и деловых игр. Празднования дат писателей, поэтов, художников, День депутата, Организация общественных приемных (там будут по несколько часов сидеть руководители администрации, юрист, из собеса и т.д.), все это должно происходить в Центре правовой информации, если я ничего не путаю.

И самое громкое ожидаемое событие: «выход в интернет»

Вера Александровна сообщила, что грант департамента культуры (22 000 р.) получил зюкайский центр досуга на организацию клубов по интересам ветеранов войны и труда. Верещагинцы не получили ничего. А вообще по области получили 18 социальнозначимых проектов и 12 – по работе с детьми.

До конца года ожидается еще декада матери, декада инвалидов. 9 декабря произойдут выборы.

Еще происходит конкурс на изготовление снежного городка на Первомайской площади, куда уже подан один проект, бюждет этого мероприятия – 10 000 р. В.А. посетовала, что деньги уходят в трубу, т.к. молодежь уже к утру 1.01. расправляется с дорогостоящим непрочным городком.

26 мая 2002 г. Воскресенье. г. Верещагино.

Отец Борис, Православный храм Александра Невского в Верещагино.

Он нас принял в бывшей паномарской, позже кассе, теперь там просто кабинет с телефоном. Записать разговор на камеру не позволил.

Храм (почему именно Александра Невского – не знает) освящен в 1906 г., построен на пожертвования железнодорожников. Документы об истории храма не сохранились. Последний священник храма до его закрытия – Григорий Орлов. Достоверных сведений о его отречении также нет, известно только, что он жил потом в Верещагино и умер своей смертью. Храм был закрыт в 1937 г. Сначала здесь был клуб, потом кинотеатр, после – мебельный магазин.

Возрождение храма началось в 1990 г., о. Борис – 4-й священник за 3 месяца, прежние пугались ужасающего состояния храма. К тому же о. Бориса благословили на этот приход, как человека знакомого со старообрядчеством. Он рассказал, что у него двойное происхождение: мать из Очера – православная, отец из Перми – старообрядец. О. Борис крещен был сразу в господствующей церкви, но «искал правду-истину», ходил в старообрядческую церковь в Верещагино, еще деревянную. Помнит старообрядческих священников – отца Потапия и отца Иоанна – оба маленькие и добрые. Отец Николай огромного роста, отец Иоанн маленький, смотрелись как Штепсель и Торопунька, «как раз в это время фильм вышел». А получалось так, что он часто ездил в Очер к двоюродной тете, возвращался в воскресенье, автобусы ходили редко и дороги были плохие, до электрички оставалось два часа. Он на эти два часа бегал в церковь под гору. По его словам «забивался в уголок», хотя батюшки там были доброжелательные, но прихожане могли и пихнуть в бок, если что не так сделаешь. Строгость там была.

Говорит, отец Валерий стал насаждать эту строгость с пристрастием. Например, помирает мужчина, зовут отца Валерия, тот приходит и говорит, мол бороду отрасти, покуда я тебя исповедовать не буду. А человек ведь не ждет – помирает, некогда ему бороду растить. Бог ведь всех любит, всех принимает. Мария Египетская была блудница, а принята как равная. Вот приходит женщина и кается в том, что совершила аборт, слезами обливается. Православный священник может ей сказать «Бог тебя простит» и даже может наказания не назначит, а старообрядческий отлучит от причастия на 15 лет! Она может и не знала, что совершает, а для них главное – закон.

"Я был в Египте, Иерусалиме, Греции (и какие-то еще места называл), везде меня принимают как равного, везде православные молятся на разных языках, но я могу стать рядом и молиться на церковнославянском, везде меня принимают и к исповеди, и к причастию. А старообрядцы лишены соборности, их священника нигде не примут. Нигде, где я был, не видел старообрядцев."

"Вот здесь в районе старообрядцев 6 видов. У них книги вплоть до запятой одни и те же, я говорю им – помиритесь, - нет."

"Мы, конечно, совершили небольшие изменения в обрядах, но мы стали едины со всей православной церковью, поэтому сейчас я и в Израиле, и в Сербии служу единую службу с теми священниками."

"У меня половина прихода – старообрядцы. Вот сегодня ко мне пришел старовер. Они понимают, что надо уходить из раскола. Это очевидно для человека, который начинает думать, читать, искать правду-истину.

Старообрядцы агрессивные. Поначалу о. Валерий здорово поносил в проповедях наконианина, когда я сюда пришел. Еще в Сепыче староверы выгоняли священника с матушкой. Кстати, последний сепычовский священник причислен к лику святых. А когда в Путино наш о. Павел проповедовал, о. Валерий позвонил мне и начал возмущаться, что это безобразие, сманивать на свою сторону, что он своим мужикам свиснет, и они на кол могут посадить. Я ему ответил, что времена эти уже прошли.

Но поджигали же нашу церковь. У меня милиция спросила: кто это может быть, есть ли у меня враги. Я им ответил, что врагов у меня нет."

Агрессивные старообрядцы.

 "Женщина у меня в приходе была, работала в кинотеатре. Раньше здесь симметрично с прежней паномарской с той стороны храма туалет был. Это теперь машина приезжает, чистит, а раньше вычерпывали, для этого выкапывали на территории яму и туда черпали. Вот двум женщинам поручили выкопать новую яму, они копая наткнулись на прогнившие доски. Стали дальше копать, доски покрошились, стали видны кожаные сапоги, ряса, потом в нетленной руке крест (сверкнул) зажат, лицо занавешено тряпкой, из под нее пышная окладистая борода рыжая седоватая. Они позвали сторожа, кажется, тот сказал им: бабы, закопайте, заметьте место, может, когда время придет – крестик поставят. Эта женщина покрыла тело покойного вышитым рушником, украли в клубе две доски и закопали." О. Борис подробно объяснил, что по всем признакам покойный – священник, т.к. священника хоронят с евангелием в одной руке и крестом в другой, а лицо накрывают вздухом, чтобы никто не видел лица после смерти.

Место захоронения теперь прямо под котельной – боятся вскрывать, чтобы труба не провалилась. А женщине той уже ближе к смерти ее видение было, сидела, наклонилась и привиделось ей: вокруг церкви крестный ход, батюшек много, один из них знакомый очень. Она присмотрелась – пышная седо-рыжая борода, а на плече ее рушник, идет, улыбается ей. Она ему крикнула: батюшка! Батюшка! Он в ответ ей: Павел я, Павел. О. Борис уточнил, что бывают вот такие чудесные видения, раскрывающие правду.

Сказал, что в 1995 году открыл приют в Зюкайке – для мальчиков, в Гореве – для девочек, что теперь действует монастырь, ц. А.Невского – монастырский храм считается, живут монашествующие тоже в Гореве и Зюкайке – там земли, хозяйство. Мы свою деятельность рассматриваем как миссионерскую, надо возвращать людей из раскола.

С идеей прихода православия в край по железной дороге категорически не согласен. Говорит, что здесь наверняка до старообрядцев были церкви, только видно деревянные и не сохранились, ведь Стефан Пермский вон когда просвещал, а тут от Перми так близко, неужели же не просветил?

12 апреля 2002. Пятница – вечер. г. Верещагино.

Шла подготовка к собранию общественного совета музея. Визит к о. Валерию в белокриницкий храм.

О. Валерий поведал свое расписание, действительно – не всякий выдержит. В 6 утра уже часы. Служба заканчивается в час (а не в 11, как у никониан), с двух – исповедь. А у нас совет как раз на два назначен. Он тут же откомментировал, что «кому-то было важно, чтобы я не пришел». И по итогам совета, не могу с ним не согласиться.

"Никониане такую толпу против меня пригнали – 6 священников, 3 дьякона и полтора десятка монашек. И не стыдно им против одного! А сколько во все это денег вбухали!

А у меня на Рождество 19 младенцев причащалось до 7 лет и 120 подарков роздано только детям и школьникам. Говорят, что у нас малограмотные, да у нас люди по два высших образования имеют. Мой дьякон на английском говорит, как на родном, дочь в ПГУ учится на филологии, экзамены моему духовному сыну сдает – ко мне два преподавателя из ПГУ на исповедь ездят. Когда надо было Владыку встречать, он попросил, чтобы 1000 человек собрали. Я только с этого амвона сказал, в храме человек 150 было – 5000 народу пришло. У никониан женщины не рожают, а мне это не грозит – у меня 4 внука.

Я сам безродный по священной линии. Отец у меня военный был, много богу не молился. А мать из староверов. Я у бабушки спрашивал, кто мы? Истинная греческая церковь, говорила."

Отец Валерий считает, что "кержаки", как часто сами себя называют староверы в Верхокамье, это исторически - белокриницкие, т.е. те, которые не согласились с потерей священства после раскола, а стали искать возможности вернуть иерархию. По его мнению, раз местные поморцы именуют себя кержаками, значит их просто смутили своей поморской проповедью пришлые Выговские старцы, а теперь миссия отца Валерия - вернуть их к исконным корням.

 ПВ-2001. Стенограмма беседы И.С. Куликовой и Н.В. Литвиной

с Марфой Сазоновной Шатровой. 20.07. с. Кулига.[24]

-        Когда в доме появились часы?

-        В детстве часов не было. Время знали по солнышку. «Часы для красы, время – по солнышку». Казенная работа не бывала, какая казенная работа? Дома только свою работу робили. Дома управишьса, чё, ночь длинная, прядешь тожно сидишь, прядешь до двенадцати часов. Всё прели. Всё пресь надо было. Потом весной вот велико говеннё. Пост великой семь недель. Это говеннё всё ткут. У меня те ешшо здесь привезёны красна те были, дак я здись их сожгла.

- А зачем жгли?

- А куды их?

- Дочке.

- А теперь не прядут, не ткут, дак чё? Ничё не делают. Телевизор смотрят.

- Расскажите, пожалуйста, про своих сестер.

Младшу поездом зарезало. Не зарезало, а попала под поезд. А Марья чё она… Взамуж три раз ходила или чё. Последно-то время жила уж она хорошо, богато. Жили уж у ёй корова, овечки, чё ишо. Лошадь токо не была. Богато жили. Робята не были у её. Одну девочку рожала. Девочка семь годов прожила – умерла. Больше у её робята не были. После принимала у сестры. Троё. Лёнька, Вовка. Девка Майка. Майка-то и стяс живет. Где в Перьме – не знаю, где она живет. Приезжала одинова. Года два уже назад.

Володя где-то в Карапуле живет. Живой тожо. Семья тожо уж, робята большие. Парень жонатый и девка замуж. Тожо мало не издят. Чё, дорого ихать-то, деньги надо. Все разлетилися. Я осталась одна, как ворона. Сижу, каргаю. Ладно, Васька здеся живет, все-таки он делат. В огородьце он всё делат сам.  Я уж не выхожу даже, он ругатся: «Не выходи, чё ты ходишь, падешь, дак тебя куды?»

-        А он с Вами с каких лет живет?

-       Васька-то? Как родилса. Как родилса и у меня все жил, все жил. Маленькой жил. Меркурий-то лежал двенадцать годов, лежал у меня мужик-от, двенадцать годов. Был парализованный. 12 лет лежал, а етот вот маленькой был. Вовсё. Мать-то тожо, как ветряная мельница: то тут живут, то там живут. Носилися везьде. Где-то на Урале жили, где-то… не знаю где. А он всё жил-жил маленькой. Я уж его с собой стала водить. Года три ему было. Где молиться пойдем, где-то к празднику пойдем, я его с собой возьму.  После побольше стал. А чашечки-то носим. Он чашку мою возьмет: «Это бабушкина чашка, кашу – ложку, масло – две лейте!» (Смеется). Одинова молилися, а он ведь пить-то хочет парень-то. Да вон, говорят, квасом напой его. «У меня с квасу-то печень болит!» А он брагу увидел, в ней изюм-от. Ему изюм-от надо было. Так и, так и он вырос, так и вырос. Женила. Одинова женила его. Баба жить не стала. Это как сказать. Тут её отец спутал. Спать ложится, она – то на печку, то к робятам в середку. С ём спать не ложится. Он так-то жил, жил. Он только нонче дома-то появился. Она тожо уехала в другую сторону от его. Замужом, робенок есь, дак не знаю.

-        Говорят, у Вас муж был удивительный силач. Мог трактор поднять.

-      Трактор не пробовал. Он проворнушший был, а драться строду нигде не дрался. И чтобы где-нибудь драться, мужики дерутся вот, он – нет. Он уйдет. Где драка, дак он лучше уйдет.

-        Ох, тё хотили ишо спросить?

-        Про детство Ваше недорасспросили.

-        Ой, никуды нас не пускали. Дома все сидили.

-        Но, играть-то сами собой играли?

-        Но, играть-то вот. Мы две сестры были, дак. Будь то. Мы двоё были, дак. Сами собой играли. Вот, как тебе рассказать. В рожестве дефьки бегают везде у людей-то, а нас тятька не отпускал, дак к нам буди девчошки все соберуться, дак у нас поиграм всяко. Как охота, так и поиграм. Порой кругом, за руки возьмемся, писню каку-нибудь поём. А чё, топере я уж сё забыла.

-        А как это кругом?

-        А вот, дружку возьмешь, тожно кругом встанешь и хо-о-одишь эдак вот кружочком. Вот маленько помню вот одну пели мы: «Сидит Дрёма, сидит Дрёма, сидит Дрёмушка на стуле, сидит Дрёмушка на стуле, сидит дремлёт, сидит дремлёт, полно, Дрёмуща дремати, тибе голову ломати, гляди, Дрёма по народу, выбирай себе невесту.» Вот это стул, табуреточка, он сидит на табуреточке. И вокруг табуретки вот ходим, ходим. Вот эдак всё игрывали.

-        А за Дрёму кто был?

-        Мушчына, парень. Дак мы маленькие были.

-        Значит все-таки играть собирались.

-        Так вот только к нам собирались, нас никуды не пускали. К нам-то соберуться, тятька пускал сам. Пустит, эки те вот хатки-то были, избушки те, сам седет на окошко, ноги на лавку положит, сидит. Вот так мы жили, всё. И хорошо жили. А на улице играли только так: когда родители соберуться, у нас угор в деревне был, топере он нету, это все застроилось. На угор соберутся все соберемся, все девочки, вот, парни, тут тожно мы поиграм, вот, маленько. Так токо. У нас одна улица была в деревне, никакая улица. Токо Левенки, Левенки. У нас три починка. Мысы эк пройдешь, Сидоренки перво были. Через полечико перейдешь, Левенки, там через поле тожо перейдешь, Обрамёнки. Так вот мы – своя деревня, а чужие из деревни из чужой не приходили. Токо во своёй деревне.

-        А много было детей в деревне?

-        Не выскребали их, дак были. Теперь-от выскребают. (Смеется)

-        А какие-нибудь истории друг другу рассказывали?

-        А тё мы знали?

-        Детям, бывает, пугаться охота, страшные истории друг другу рассказывают.

-        Нет, это у нас не было. Нас ничем не страшшали, токо волком. Токо кем-нибудь нас настрашшать чем-нибудь. Ничем не страшшали. Не пугали. Нас ведь однех оставляли. Мы ведь малы были. Уйдут в полё, нас оставят, вот тё топере Ксюшка да Костя, вот еких-то оставят нас. А если зачнут пугать, то мы бояться зачнём. Дак, в деревне никого, видно, не страшшали, нас тятька не страшшал тожо. И сидите. А ведь убежим. Все равно ведь убежим. Деревня через дорогу только. Мы эк-то жили, а через дорогу. Девочка была, Панькой звали. Парасковья, мы Панькой звали. Она одна, мы – двоё. У нас была вот дом, а там клить, как называется, а там было окошечко, вот эк-от выпелено. Окошечко эк-от выпелено, в бревно. Выпелено окошечко. А там в ограде-то там сенник был большой, дровенник. Полинница накладена. Мы в это окошечко выйдём, по полиннице спустимся, к Паньке убежим, поиграм, поиграм, да скорей опять домой. Вот так-от бегали. Если нас нет, так отлупят по жопе.

-        А лупили родители?

-        А чё заробим, дак. Нет, шибко-то не лупили, а вицей-то все равно шварнут, еси уж наскребем.

-        А за что еще ругали?

-        А за чё нас ругать?

-        Не знаю, можно горшок разбить, чё еще напакостить.

-        Да нитё. Я одинова не знаю тё сделала. Вот забыла, не помню. А у нас была как кадушка, но она на ножках. Три ножки у нее были. Но мы лохань звали. Я чё-то ко сделала. Вот тятька-то придет, дак вот тебе чё сделат! Наругат. Чё-то я набаловала, видно. Уберясь, говорит, куды-нибудь. Я хотела за лохань-то, я хотела полизти, чтобы он меня не увидел. А тё за лохань-то все равно ведь он меня увидёт. Полезла, дак все пойло вылила на пол. (Смеется) Вот тогда меня можно было лупить-то, так нихто не залупил.

-        А ругать-то ругали?

-        Дак хто станет ругать-то. Мамка была дома, да сестра на год меня помладше. Скорей токо собирают.

Дикая, ведь, была. Все куды-нибудь да лезла.

А кто больше послушный был: Вы или сестра Ваша?

А меня до 14-ти годов не помню как держали, вот будь-то так, куды-нибудь да. А вот как 14-то годов стало, рука-то у меня не стала, а сестра-то на год меня моложе. Её стали берегчи. А меня-то куды попало, куды попало. И колли, и мелли, и в лес по дрова и всё.

-        Так без руки-то сложно управляться.

-        Без руки я все время. Тятька пошел в лес: «Пойдем дрова пилить». Меня берет, её не берет. Другая сестра старше меня на шесь годов, тоже не берет. Тожно меня все волочили, думали я умру скоро, дак. Я дольше всех прожила.

-        А когда маленькие были, вас приучали работать?

-        Ой, а пресь-то. Шибко приучали, шибко к работе приучали.

-        Это с которого году?

-        Ак, чё, мне уж топоре 90 годов, дак уж забыла. Дак, рука-то пока была, дак чё, до 14-ти годов, дак мы уж прели. Шибко. Тятька у нас портной был, лампочка горит, да мы вокруг него как пчелки седем, до 12 часов ночи сидим.

-        Лампочка - керосинка?

-        Карасинка.

-        А за скотиной ходить не приходилось?

-        Со скотиной. Я за коньми ходила. Тятька подёт, палку возьмёт. Давай иди к лошаде. Иди по под груди, иди по под брюху, иди везьде, ходи, ходи. А он с палкой стоит. Она молятся, молятся лягнуть… Приучил меня к лошадям. Я все время с лошадями была.

-        А сестры?

-        Коров кормили, овечек. Тё раньше кормили-то. Не пойлом, ничё. Время придет, лошадей выпустишь, хоть зимой, хоть летом, выпустишь, на ритьке напьются, обратно. Коров такжо. Сгоняш на ричьку, напьютца – обратно. Ржаную солому дашь, дак едят. Рожь-то солома. Пойлом только овечек поили. Овечек-то семь, да восемь, десять.

-        А лошадей сколько?

-        А лошади у нас только большо одна впроход-то жила. Ну и двоё были. Еённый-то жеребенок был. Вырастили. Его в армию взяли.

-        Так это зажиточное считается хозяйство с лошадьми. Вас, когда советская власть пришла, не раскулачивали?

-        Нет. Раскулачивать – не раскулачивали.

-        А как вы упаслись?

-        А вот, чё ко видно не подошло. (Смеется) Нет, не раскулачивали. Даже твердо задание не было. Како-то твердо задание ешо давали. Ну вот чё-то наложат, чё-нибудь. Лен-от шибко… после кудели-то не давали давать. Сорок пудов. Пуд-то знашь сколь?

-        16 кг.

-        Вот. Так, это. Сорок пудов сказали тебе кудели сдать. Сорок пудов, дак…

-        А вы помните, как советская власть пришла?

-        Ой, да где мне. Я уж все забыла, дак. Не знаю, как пришла. Как пришла, так и ушла.

-        Но, говорят, что гражданская война была, бои здесь проходили.

-        Проходили.

-        А как, расскажите.

-        У нас стояли 8 человек пулеметчики. У тяти стояли 8 человек. Ну, чё, они здешие все, уральские, да какие. Были. Мужики. Один был Фока. Его Фокой чё-ко звали. Он винно как я же, маленько не фатало или чё ли у его. Вот. А сестра-то скотину винно кормила. А им надо чё-то. Разбирают они пулеметы те. Разбирают. Тожно все сложат, сделают, тожно писни поют. Вот они фатились, потеряли Фоку-то: «Де у нас Фока-та?» А сестра-то чё, деревеньши, деревеньши, тоже молода была, да. «А Фока-то во дворе серёт!» (Смеется) Вот и всё. Вот потом поехали. У нас стояли красны. В Сидоренках стояли белы. У их белы стояли. Топере из нашей деревни туды не пускали никого, из той деревни сюды к нам не пускали никого. А Трошиха была, да Миколиха. Они были вдовы. Они сё-таки надумали. Они перешли. Перетти-то перешли, а их обратно-то не пустили, они тожно там и жили в сусидях. (Смеется) Хоть чё ешь, хоть чё пей. А потом уж поехали. У сестры-то ленточка была. Чё, ведь раньше аршин только был. Четыре четверти – аршин. Алая ленточка была. Они у ей ленточку эту взели, эти пулеметчики. Оне 8 человек. Эту разрезали ленточку и все привязали. Ох, обоз пошел – вот, «наши едут!» «Наши едут!» Наши уж. «Наши ведь едут!» А мы на окошке с Оксинькой. Обе на окошко сядем.

-        А вы в войну как жили?

-        Мы хорошо жили. Пистики йили, траву, липу йили – листы. Чё попадет, то и… Токо на траве и жили. А робили. День и ночь робили. Гоняли на работу-то все время. А робишь-робишь, тебе 100 грам – 200 муку дадут (показывает ладошку горсточкой), во всколь за день. Вот эту наберешь, наберешь траву, насушим, тожно, намнешь, да. Маленько в муке-то поваляшь-поваляшь, вот это и йили. А все равно робили. Без работы не жили. Ведь надо было – у меня робята были тогда – ведь надо их кормить.

-        А муж Ваш, Меркурий, на войну ведь ходил?

-        Ходил. Ходил. Он чё, четыре года… Забыла я. Четыре года или больше ли не был дома-то.

-        А вот когда на войну провожали мужиков, потом за них молились, чтобы они живыми-то вернулись?

-        А хто как мог. Хто молился, а хто мот и нет. Сами-то по себе молились.

-        А Вы молились?

-        Я молилась. Он у меня терялся. Не был. Пришло – без вести пропавшой. Бумажка пришла. Такой-то человек без вести пропавший Меркулий Савелич. Год целый не были. Письмо. Без вести пропавший, дак что оно. А поехала ворожить. Почту возила, с Кулиги почту возила до Мысов. Поехала к Онисье Ордалионовне в Митенки. Она ворожила. В стакане кольцо и в кольце казала. Вот, она мне показала, гляди, говорит, он живой, только де он де в народе. В народе. Маленькое с конопляное семечко чё-то де как в кольчике мелькнуло ли. А чё, у меня толды глаза востры были, дак я разглядела. А он винно попадал в плен. Год не был. Появился. Письмо пришло.

-        А не принято было по пропавшему собирать старушек?

-        Нет. Гоняли. Молиться-то не давали.

-        А говорят, ночами-то молились.

-        Так ведь ночами, это красца токо буди.

-        Как это?

-        Вот красца, чтобы нихто не знал. Вот ты да я узнали бы, да помолилися, а там, чтобы нихто не знал.

-        А собор-то оставался, были духовницы?

-        Были. Это всё было. Всё было, но только что не молились, не давали молиться. Сетяс у Лазаревны мужик был, дак он ох! Вовсе не давал молиться.

-        А он кем был?

-        Председателем или чё ли он был сельсовета.

-        А она-то ведь богу веровала.

-        А она-то ведь хто знат. Может и веровала, дак. Тоже ведь при ем не молилась. Она уж токо он не стал, дак.

-        А откуда ей грамота по вере попала?

-        Ей-то? Так ведь еси зачнешь учиться, все равно ведь научишша. Я в школе не бывала, да никаку букву не знала, вот все равно ведь меня гонеют.

-        А Вы как же учились читать?

-        Вот такжо, самоуком. Где чё учишь… У меня память хорошая была – где чё услышу, я уж знаю.

-        А родители Вас учили?

-        Учили они письни пить, да плясать. (Смеется)

-        И богу молиться не учили?

-        Молиться-то учили.

-        А как учили?

-        Да вот молись. Мамка шаньги пекет, а мы на печке Богу молимся. Печка высоко, потолок высоко на печки… Стряпам – богу молимся. Пока шаньги мамка не испекет. Не дадут ведь поись-то, молись.

-        А как надо было молиться, какими молитвами?

-        Да, Господи, Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас. Вот так. Мы ету молитву творили.

-        Только эту?

-        Ету.

-        А сколько поклонов надо было?

-        А сколь, хоть сто клади. Молись хоть сколь.

-        А другие молитвы Вы когда выучили?

-        Взрослой стала, дак. Маленько зачала ходить, дак. Звали ведь, собирали ведь у нас тоже этих старушек всех. Где услышашша, где и спросишь чё. Маленько ишо училась, училась, училась.

-        А Меркурий с Вами на моления ходил?

-        Нет. Он не успел. Пил тоже все, дак. Его парализовало, он 12 годов лежал. Сперва-то, его как парализовало, дак, пал он как. Из дома он пошел на работу, в пути он сё-то пал. Отсюда жили – подняли его, подняли, в больноцю увезли. В больнице мне сказали, ты, говорит, не уходи домой-то. Чё-то плохо, видно, с ём было. Не уходи, говорит, домой-то. Они тожно чё-то, уколы делали, делали, делали, блокаду каку-то ставили чё-ко. Блокаду ту поставили и он засдыхал. Это вот я всё с ём там была в больнице. А потом уж отпустили меня. Иди теперь. Потом лечили всё и 12 годов лежал.

-        А он говорил?

-        Он говорить-то, говорил, говорил. Сперва вроде плохо, после зачал говорить, после и матькаться зачал. (Смеется) Не по ём, дак.

-        А вы с ним смолоду дружно жили?

-        Дружно.

-        Он веселый был?

-        Веселой был. Мы где – вот помочи раньше были: вот молотить, вот жать мот чё – подём помогчи ли, на помоче ле: «О, Меркуша, Меркушиха есь, дак писни будут». Мы с йим все писни сё пели. Домой идем с писнями.

-        А какие вам песни больше нравились?

-        А мы больше старинные писни нравились. Топере ни одну не помню.

-        Может одну какую вспомните?

-        Топере ни какую не вспомню, наверное. Прошло уж пятьдесят годов, нет, тридать. Больше тридцати. Он 12 лежа, да 19-й год, вот, лежит в земле. Вот уж я сколь. Тисто всё забыла. Все перепутала, все проехала. До смерьти.

-        У вас уже обеденное время пришло?

-        А не знаю. У нас обед всяко быват. А вечером уж я уж ем тясов в сем. Поужнаю и спать.

-        Так рано ложитесь спать?

-        Да нет, хоть дак. Молиться надо ишо. Надо ведь молиться. Ведь милостыню принесут, вот ты вот сейчас дала, дак ето разве не молиться? Это ведь знаш скоко молиться надо?

-        Сколько?

-        За кажной яблочок надо по 40 поклонов, да по лестовке ишо, а лестовка-то 100 ступень.

-        А зачем так много?

-        Дак, вот, надо молиться, даром-то ведь оно не приходит.

-        Так я даром принесла.

-        Хоть даром, а все равно. Пускай будет вам, Бог дас здоровье. …

Работа выполнена при финансовой поддержке грантов РГНФ № 01-01-0322а, и РГНФ №00-0100300а

[1] О традиционной культуре Верхокамья см. подробнее в сборниках: Русские письменные и устные традиции и духовная культура. М., 1982. (статьи И.В. Поздеевой, С.Е. Никитиной, М.Б. Чернышовой, публикация Е.М. Сморгуновой и других), Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки. Новосибирск, 1992., Агеева Е.А., Кобяк Н.А., Круглова Т.А., Смилянская Е.Б. Рукописи Верхокамья XV-XX вв. Каталог. М., 1994.

[2] Смилянская Е.Б., Кобяк Н.А. Предисловие // Рукописи Верхокамья XV-XX вв. Каталог. М., 1994.

[3] Луканин А. Беспоповцы поморского толка… // Пермские епархиальные ведомости. 1868. №14. С. 228.

[4] Поздеева И.В. Верещагинское территориальное книжное собрание и проблемы истории духовной культуры русского населения верховьев Камы // Русские письменные и устные традиции… М., 1982.

[5] Собор – часть конфессиональной общины, состоящая из людей, которые принимают все правила и установления соборной жизни, некий аналог монастыря в миру. Основная функция собора – богослужения, которые у верхокамских старообрядцев-беспоповцев совершаются в домах тех, кто позовет к себе молиться на праздник или по иному поводу.

[6] Димухаметова С.А. Материальная культура и ремесло русского старообрядческого населения Верхокамья // Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки. Новосибирск, 1992.

[7] Изложение в дневнике Н.В. Литвиной фонозаписи А. Н. Годоваловой, ПВ-98 (Пермь-Верхокамье – 1998 год).

[8] Имеется в виду 17 раз Исусова молитва с поясными поклонами.

[9] «Неисправленные» – умершие без покаяния. Перед смертью духовница «читает Исправу» – сборник вопросов о грехах, в которых следует покаяться.

[10] Дубас – древний тип сарафана (косоклинный, однотонный, темных цветов), который соборные женщины обязаны носить его ежедневно, но если ежедневное ношение дубаса сегодня часто нарушается ("корову доить неловко - широкушший, подол маратся"), то на молении нарушение этого правила недопустимо.

[11] Клод Леви-Стросс Инаугурационная лекция, прочитанная 6 января 1960 г. г-ном Клодом Леви-Стросом при открытии кафедры социальной антропологии в Колеж де Франс.

 // Путь масок, М., 2000. С.362.

[12] Село Сепыч - прежде известный центр беспоповского старообрядчества в Верхокамье. Сего