Рост религиозности русского народа после падения коммунистического режима обычно рассматривается под одним углом зрения - возрождения православия. В этом есть своя логика, логика личной, культурной, идейной, национальной жизни. Однако для широкого общественного мнения, для тех, кто пишет в газетах, для носителей власти само представление о духовной жизни России становится очень однобоким. Уже хотя бы потому, что возвращение к “вере дедушек и бабушек” далеко не всегда оказывается возвращением к вере своих дедушек и бабушек: семейная традиция может быть человеком утеряна.

Кроме того, в самой религиозной сфере доминируют реставрационные процессы. При этом реставрация оказывается грубой, не способной воспроизвести всё духовное и культурное многообразие предреволюционной России. Часто из поля зрения исследователей совершенно выпадает такое сложное и многогранное явление христианской культуры, как староверие. Об этом нельзя забывать, когда речь заходит о российской поликонфессиональности накануне революции. Староверие было очевидной альтернативой для немалой части русского народа. Более того, оно продолжает жить, развиваться и стремится занять подобающее место в духовном и культурном бытии современной России.

Согласно данным предреволюционной переписи населения, 10% русских людей назвали себя старообрядцами - это около 16 млн. человек. Причём скорее всего цифра занижена, потому что после многолетних гонений “ревнители древнего благочестия” были склонны скрывать свою веру, а не афишировать её.

Перед революцией старообрядцы были влиятельны во многих сферах народной жизни. Биографии знаменитых старообрядцев начала века свидетельствуют о том, что это были богатые, известные, успешные в избранных поприщах люди. Это были своеобразные для России имена и личности, это была совершенно иная культура, не та, которая сформировалась в основном потоке русской жизни. Почти все знаменитые старообрядцы - Рябушинские, Гучковы, Морозовы, Шибаевы, Шелопутины, Солдатенковы, Бугровы, Остроуховы - были представителями богатейших купеческих родов. Но богатых людей в России было много, старообрядцы же поражают своей социальной активностью, благотворительностью, меценатством, участием в местном самоуправлении и народном образовании, претворением в жизнь наиболее технически и социально новаторских проектов в экономике. Многие из них были крупными религиозными деятелями. Часто свою неуёмную энергию они проявляли в личном художественном или научном творчестве.

Знаменитые старообрядцы предреволюционного времени дают лишь некоторое представление о размахе и широте религиозной, хозяйственной, культурной и социальной деятельности представителей этого “традиционного вероисповедания”. Это были подлинные хозяева жизни, сильные верой, чувством ответственности и здравого смысла.

Куда же пропал этот крепкий, цветущий, здоровый элемент русской народной жизни? Где старообрядческий фактор в духовной сфере, бизнесе, политике, культуре, общественной жизни современной России? Почему современные опросы фиксируют менее 1% старообрядцев, вместо предреволюционных 10%? И есть ли перспективы у старообрядцев? Для того, чтобы решить эту проблему, прежде следует ответить на два вопроса. Во-первых, что такое старообрядчество, какова его роль в свете современного культурологического и социологического подхода, хотя бы в сравнении с протестантизмом или католицизмом, и, во-вторых, попытаться выяснить, что же произошло со старообрядчеством при советской власти.

С формальной точки зрения - старообрядчество (староверие) - это общее название нескольких самостоятельных религиозных движений русских православных людей , отказавшихся присоединиться к церковной реформе , предпринятой патриархом Никоном в XYII веке и стремящихся сохранить церковные установления и традиции в тех древних формах, которые, по их мнению, существовали с момента принятия Русью христианства. Старообрядцы разделены по вероучительным признакам на согласия и толки, разница между ними может быть весьма существенной и принципиальной. Однако благодаря общности исторической судьбы представители всех согласий осознают свою идейную и социальную близость.

Для представителей “господствующей церкви” старообрядцы всегда были (и остаются) “раскольниками”, носителями религиозного невежества, диких суеверий, фанатичного упрямства и гордыни. Этот взгляд на языке либерального интеллигента ёмко выразил историк XIX века А. Щапов: “старообрядчество - окаменевший осколок Древней Руси” (1). В советское время крупные историки А.И Клибанов и К.В. Чистов рассматривали старообрядчество как движение “социального протеста” (как правило, исследования ограничивались рамками дореволюционного периода), при этом доказывалась “утопичность” социальных взглядов старообрядцев(2) Изучался старообрядческий быт, традиции, обряды. Как сказал нам один из старообрядческих наставников: “Просто противно - на нас смотрят не то, как на мумию в мавзолее, не то, как на манекен в витрине магазина”. Поставить вопрос о самоценности религиозного мировоззрения и религиозной жизни старообрядцев и об их влиянии на социальную жизнь и культуру в нашей идеологизированной стране редко кому приходило в голову.

Уникальность староверия состоит в его основной идеологеме: необходимости сохранения во всей полноте православного обряда, как он сложился в русском православии к середине XVII века. Кроме того, психологическая инерция сакрализации обряда привела к тому, что необходимым признавалось сохранение многих норм быта - в одежде, диете, правилах общежития. В истории христианства невозможно найти сколько-нибудь значительные религиозные движения, в идеологии которых такое же центральное место занимал обряд. Этот факт для многих историков и религиозных деятелей из числа критиков старообрядчества служил доказательством дикости старообрядчества, их магического отношения к религии, выводил старообрядчество из круга тех религиозных движений, которые сыграли какую-либо позитивную роль. Все это служило поводом для несерьезного отношения к старообрядчеству в идейном плане.

Для того, чтобы понять старообрядчество, нужно провести аналогии - как бы условны они не были - с историей европейского христианства. Если рассматривать ситуацию в терминах реформации и контрреформации, то, без сомнения, старообрядческая реакция на нововведения Никона была аналогом последней. Причем в России старообрядческая “контрреформация” на человеческом и психологическом уровне оказалась более эффективной и удачной, чем сама никоновская “реформа” - она разбудила большие духовные силы. К чему привела никоновская “реформа”, наложившаяся на секуляризацию общества, на рост абсолютизма? Кроме чисто обрядовых нововведений она способствовала бюрократизации церкви и закоснению религиозной жизни. В то же время старообрядческая “контрреформация” вызвала массу последствий, привела к значительным изменениям. В данном случае мы сталкиваемся с явным парадоксом, которыми полна русская история. Старообрядцы хотели сохранить всё как есть, но очень скоро у них возникли серьёзные проблемы, например, со священством. Поэтому реально они были вынуждены жить как протестанты. У старообрядцев не было жёстко заданной иерархии, которой необходимо подчиняться. Они оказались один на один перед Богом, Которому должны были отвечать лично, решая свои духовные проблемы. И не следует негодовать по поводу старообрядческого фанатизма. Ведь и Лютер с Кальвином - по понятиям современных либералов - жуткие мракобесы, консерваторы, реакционеры. Они действительно представляли реакцию против секуляризации. Староверы во многом являются их аналогами, но в русском варианте.

Староверы “уходили в обряд “, отгораживаясь от неприемлемой для них окружающей жизни. Однако в силу радикально меняющихся обстоятельств (отсутствие иерархии и правильно поставленного священства, враждебности в прошлом признаваемой благочестивой власти и т. д.) им не удавалось сохранить обряд в полной мере. Стремясь любой ценой сохранить обряд и веру, именно в результате этого стремления они были вынуждены принципиально менять и обряд, и веру. В своих духовных исканиях они были вынуждены решать вопрос: как, ни на йоту не отступая от дедовского наследства, теоретически сохраняя всё как есть, жить в совершенно изменившихся обстоятельствах. Лютер прямо ставил вопрос: следует отказаться ото всех исторических наслоений, авторитетом является исключительно Священное Писание. Для старообрядца такая постановка вопроса звучала хуже любой ереси, но на практике в своей духовной жизни он смело отметал многие в прошлом незыблемые авторитеты, обращался в поисках решения своих проблем к Писанию, и, как лютеранин, был вынужден полагаться на свой разум.

Одно из главных, можно сказать,” революционных”, отличий старообрядческого образа “Святой Руси” от представлений православного большинства - это принципиальный антиэтатизм, десакрализация светской власти, которая встала на сторону никониан и подвергала жестоким репрессиям ревнителей древнего благочестия. Монарх перестал для них быть помазанником Божьим, от средневекового пиетета перед властью не осталось и следа.

Логическим продолжением диссидентства церковного стало диссидентство гражданское. Диапазон этого диссидентства весьма широк - от критического отношения к властям до полного отрицания государственных институтов. Принципиальные различия в старообрядческом нонконформизме проистекают от ответа на один кардинальный для отношения к миру вопрос: исчезла ли из мира благодать из-за того, что вся церковная иерархия впала в ересь или же иерархия, а следовательно и Церковь может быть восстановлена и благодать вновь вернется в этот мир? При этом безусловно подразумевалось, что без Церкви благодати быть не может. В ответе на этот вопрос старообрядцы разделились на два основных течения.

“Непокорившимся быть антихристу повелено”, “спасется лишь непокорившийся мучителю до самого судного дня” - эти старообрядческие заветы для крайних радикалов означали: ни в чем не повиноваться живому Антихристу - российскому императору (а после 1917 г. - генеральному секретарю). Этих крайних взглядов и в ХХ, и в ХIХ в. придерживалсь незначительное меньшинство староверов, однако крайняя позиция отражает общее направление старообрядческих взглядов на власть. Да и сейчас верные заветам отцов некоторые представители беспоповцев в глухих заволжских лесах и сибирской тайге предпочитают обходиться без паспортов, пенсий и прописки. Среди радикалов возникли легенды, позднее ставшие общестарообрядческим фольклором, о сохранившихся неведомых благочестивых краях - Беловодье, граде Китеже, где “благоутишное пристанище и совершенное духовное смиренное житие”, и убегая от мира в сокровенный град Китеж, праведный человек “духовно подобен убегающему от вавилонской блудницы, темной и скверной, - мира сего, как Св.Иоанн Богослов в книге своей “Откровение”, написанной о последнем времени, говорит: “Жена, сидящая на звере семиглавом, нагая и бесстыдная; в руках же своих держит чашу, полную всякой скверны и смрада. И подает ее живущим в мире и любящим ее”, в первую очередь, патриархам, царям, князьям, воеводами всяким власть имеющим”.

Более респектабельные и конформистские настроенные слои старообрядчества, не верившие, что благодать исчезла из мира окончательно, конечно, не считали царя антихристом и исполняли законы (естественно, за исключением тех, которые были направлены против их веры), но и в их отношении к власти не было ни капли раболепства, они были сторонниками законности - и только. Репрессии и дискриминация не давали им забыть, что их “Святая Русь” не имеет ничего общего с уваровской триадой “православие, самодержавие, народость”.

Отказ поминать царя в молитвах был преступленим, которое жестоко каралось, поэтому часть старообрядцев, в первую очередь белокриницких и поморцев, капитулировала в этом вопросе перед властью. Однако возможность моления за царя даже для конформистски настроенных согласий была очень больным вопросом: окружное послание 1862 г. Духовного совета рогожских старообрядцев, призывавшее среди прочего молиться за царя, вызвало такое возмущение, что само же руководство Белокриницкой церкви было вынуждено вскоре запретить его распространение; поморцы ввели моление за царя только в 1909 г., после указа о веротерпимости. (3)

Неприязнь к власти, преследующей ревнителей древнего благочестия, переросла в критическое отношение к власти вообще. Старообрядцы всем сердцем любят древнюю Русь, ее святых подвижников, ее благочестивый народ. Но вот парадокс: нет у них культа благочестивых царей - всех этих Василиев и Иванов Темных, Великих, Грозных. У федосеевцев и в некоторых других толках есть синодик, по которому поминают “всех благочестивых великих князей и царей от Св. князя Владимира до Михаила Федоровича”. Когда мы спросили одного из наставников, какой смысл он вкладывает в эту поминальную молитву, ревнитель Святой Руси ответил: “Мы чтим весь благочестивый русский народ - от убогих до царей, но всех упомянуть невозможно, имя царя символизирует всех, кто при нем жил”.

Отношение старообрядцев к монархии в целом парадоксально. С одной стороны, благочестивая дониконовская «Святая Русь» – это истинно православное царство, неограниченная священная монархия. С другой – старообрядцы слишком много натерпелись от монархической власти. Убедительное разрешение этого противоречия нам удалось услышать от калужского дьякона белокриницкого согласия Владимира Проткуна: «Идеальный христианский политический строй – монархия. Но именно идеальный. Он возможен, только если все жители государства – благочестивые христиане. В течение столетий монархия для России – это вредная утопия. Уже правление Ивана Грозного, предуготовившее Никона, Петра I, Николая II, Ленина и Сталина, выявило тот факт, что монархия для России не подходит. Российская империя после Петра I вообще была лишь по форме христианским государством, а духовного содержания она не имела, она была бездуховна. Естественно, что за никонианским царизмом ничего, кроме безбожного коммунизма, и возникнуть не могло, потому что никонианство дискредитировало вообще христианскую веру. Сейчас настало время очищения и свободы, когда Россия со смирением и мужеством должна духовно созреть. Мы уповаем на то, что наша страна станет свободным христианским демократическим государством. А монархия современных никониан – духовная “прелесть”, сектанство и политиканство”.

Уже братья Андрей и Семен Денисовы, одни из первоначальных идеологов старообрядчества ХVII века, надеялись не столько на приход к власти царя-единоверца, но видели гаранта православия во “всех русских городах и деревнях, весях и селах, в самом русском народе”. “Собор, собрание, совокупность, соединение, братоводительство” изобилуют в их сочинениях. Монархия, как и церковная власть, лишилась своего ореола, и “простецы” стремились устроить свои дела народным разумом и народной совестью.

Современное либеральное сознание забывает о своих религиозных корнях. И особенно - русское. Забывает потому, что эти корни действительно гораздо сложнее проследить, чем на Западе. Демократическое правовое общество выросло на Западе в значительной степени из религиозных идей - здесь можно назвать и Лютера, и Кальвина, и американских пуритан, и Фому Аквинского, и кардинала Р. Беллармина. Современное русское либеральное сознание, хотя и отринуло коммунизм, но его представления о своем происхождении не ушли далеко от идейной генеалогии, которую выстраивал Ленин: Радищев - декабристы - Герцен... и т.д. Результат налицо.

Как бы ни были слабы религиозные корни демократии в России, их небходимо искать в собственной духовной культуре. Лучше всего они прослеживаются в старообрядчестве (укоренённость в старообрядческом мировоззрении идеалов демократии и права, его «европейскость» убедительно обосновал современный старообрядческий философ А. В. Антонов- А. В. Антонов «Старообрядчество и новое мышление»- в: «На пути к свободе совести» Сост. и общ. ред. Фурмана Д. Е. и о. Марка (Смирнова).-М. «Прогресс», 1989, с. 314-336) . В силу постоянных репрессий и самой доктрины (поменьше надо менять и придумывать), в силу отсутствия вплоть до конца ХIХ в. своей профессиональной интеллигенции в старообрядческой среде не возникло ни политической идеологии, ни политических движений.

Однако в тех случаях, когда старообрядцы оказывались в условиях демократии, они вписывались в них легко и органично, будто демократический костюм был сшит не на Британских островах, а в заволжских лесах. Указ о веротерпимости 17 апреля 1905 г. и последовавшее за ним распечатывание алтарей позволили старообрядцам активно включиться в социальную и политическую жизнь России. И тогда, в начале ХХ века оно не породило ни революционеров, ни черносотенцев. Гучков или Рябушинский - настоящие европейские консерваторы, каких очень мало вышло из православной среды. И если политиков общенационального масштаба среди старообрядцев нашлось немного, то в местном самоуправлении, земстве, городских администрациях они в полной мере проявили свои способности. Всего 12 лет до рокового 1917 года настолько были насыщены идеями, делами и событиями, что их по праву можно считать целой эпохой в истории старообрядчества.(4)

Происходит подъем церковно-общественной жизни: ежегодно проводятся Освященные Соборы духовенства и Всероссийские съезды старообрядцев-мирян, в ряде городов значительными тиражами выпускаются как церковные книги (по древним оригиналам), так и периодические духовно-просветительские издания (в Москве журнал «Церковь» выходит еженедельно). Строятся тысячи новых храмов, действуют старообрядчески братства, в самых известных концертных залах выступают хоры старообрядцев.

Столь же легко старообрядцы, оказавшись на Западе, включались в тамошнюю жизнь. У В.Розанова есть небольшая статья о его знакомстве с рижской федосеевской общиной. Он был просто поражен тем, как рижские старообрядцы освоились в немецкой лютеранской культуре. Они вступали в браки с немцами-лютеранами, которые их не смущали, занимали то же социальное положение и проявляли те же социальные навыки. И те, и другие говорили Василию Васильевичу: “Ну, у федосеевцев образа, а так - какая между нами разница?” (5)

Летом 1996 г. нам довелось обсуждать эту статью с наставником федосеевской общины в Казани Александром Евгеньевичем Хрычевым. Глава одной из самых влиятельных федосеевских общин сказал нам: “Розанов абсолютно прав. Немцы-лютеране - самые бизкие нам по культуре люди. Вы, наверное, удивитесь, когда узнаете, что в Войновском монастыре (Войновский федосеевский монастырь существовал в Пруссии до I Мировой войны) старицы держали не только образа, но и портреты германских императоров? Лучше, чем в Пруссии федосеевцы нигде не жили». На наше недоумение по поводу такого нетипичного для староверов почтения к светской власти Хрычёв заметил: «Так то же благочестивые императоры были, у них законы нашу веру охраняли, а петербургский Ирод её притеснял». После этого ревнитель древнерусского благочестия посетовал на то, что такой благочестивый край, как Восточная Пруссия исчез с карты мира.

Образованный и рефлексирующий наставник из Казани осознал то, что большинству староверов, наверное, не приходит в голову - их гораздо большую психологическую близость Западу, чем это можно вообразить. Полностью отрицавшие Запад (на этом отрицании они и возникли при Никоне), старообрядцы легко принимают его, оказавшись в условиях совместного проживания с представителями западных конфессий, и больше вспоминают о понесенных от никонианской церкви гонениях.

Не только социальные и политические, но и хозяйственные навыки старообрядца позволяют видеть в нем российского европейца. В современной западной культурологии стало общим местом утверждение, что европейская цивилизация выросла из монастыря. Именно в монастырях первоначально был воспитан человек высокой ответственности, дисциплины, честности, и в то же время - инициативы и новаторства. Русский православный монастырь в силу ряда по-настоящему еще не проанализированных причин такого человека для мира не воспитал. В старообрядческих же общинах с самого начала происходил процесс, обеспечивший распространение монашеских ценностей в мирскую жизнь, - жёсткое отделение от падшего антихристова мира при глубокой личной вере и относительной свободе выбора приводило к возникновению своеобразных “общежительных” коммун, своеобразных полумонастырей-полуобщин. В них господствовала суровая дисциплина, строгое послушание наставнику, многочасовые службы и общность имущества. При общежительствах были свои молельни, больницы, богадельни и разнообразные хозяйственные послушания - сельскохозяйственные, ремесленные, мануфактурные, - где постоянно и бесплатно работали члены общежительств. Численность таких общежительств могла превышать тысячу человек. “Праздность - училище злых” - одна из главных заповедей таких коммун. Именно она позволила старообрядцам порвать с традиционным для России неуважительным отношением к предпринимательской деятельности. Уже с конца ХVIII века в ряде федосеевских общин вырастает плеяда удачливых предпринимателей и коммерсантов-прагматиков, обеспечивающих не только экономическое благосостояние своих общин, но и личное обогащение. Таким образом, положение «вне закона», долгое время вытеснывшее староверов из разделенного на сословия российского общества, способствовало развитию среди них предпринимательской деятельности, жизненно необходимой для создания материальных основ существования независимой от государства Старообрядческой Церкви.

Как отмечает известный исследователь старообрядчества С.Зеньковский, по своей строгой дисциплине, пуританскому подходу к миру, трудолюбию и постоянному стяжанию, сознанию своей исключительности и избранности, мирскому священничеству (наставничеству) некоторые общины (в первую очередь, федосеевского согласия) скорее напоминают Женеву времен Кальвина, чем православные монастыри (6). Повышенное чувство исключительности, ощущение греховности внешнего мира, священство мирян и личная ответственность человека за свое спасение верой, выражающейся в молитве, труде и аскезе, - сближали эти столь отдаленные в своем историческом развитии движения.

Если в идеологии “бегунов” и “странников” ярче, рельефнее всего выразилось общестарообрядческое отношение к государству, то в идеологии федосеевцев - отношение к хозяйственной деятельности. Другие согласия - белокриницкое, поморское - шли по сути тем же путем, но в более смягченных, умеренных формах. Типичное крупное старообрядческое предприятие начала ХХ в. уже мало походило на монастырь, но все же представляло собой нечто вроде большой общины, в которой работники были связаны с руководством чувством взаимной ответственности и солидарности. Это выражалось , с одной стороны, в прогрессивных социальных отношениях (8-часовой рабочий день, страховка, больницы, детские сады и т.д.), с другой стороны - высокой трудовой этике рабочих. Большое предприятие было связано с мелкими, с кустарями, с банками, коммерческими предприятиями, в которых также обычно работали единоверцы. Весь этот организм напоминал современную западную корпорацию. Причем все новшества воспринимались не как новаторство, а как возврат к доброй старине, к “Святой Руси”.

Благотворительность в старообрядческой среде всегда считалась обязательной, капитал не рассматривался как средство для устроения роскошной жизни или как самоцель, но как то, что дано Богом и потому должно служить людям. Как говорил В. Рябушинский, “богатство обязывает”.

В старообрядческой периодике встречается утверждение, что перед революцией 64% торгового капитала в России принадлежали старообрядцам. Если эта цифра вызывает сомнения относительно торгового капитала, то, наверное, для старообрядческой благотворительности сумма будет ещё более внушительной.