Исторические судьбы восточных славян и литовцев переплелись уже в глубокой древности. В летописях и пришедших им на смену хронографах, в "Слове о полку Игореве" и "Слове о погибели Русской земли", в "Задонщине" и повестях о Мамаевом побоище содержится немало интересных, подчас уникальных сведений о литовцах и родственных им народах - пруссах и ятвягах, о взаимоотношениях Древней Руси с Великим княжеством Литовским, а позднее - с объединенным польско-литовским королевством. Эти памятники древнерусской литературы свидетельствуют о тесных политических, торговых и культурных связях восточнославянских княжеств с Литвой. В них повествуется о восточных походах Альгирдаса, Кестутиса и Витаутаса, о литовских князьях, родовитых боярах и рядовых воинах, которые вместе с русичами обороняли рубежи Новгородской и Псковской земли, защищали Москву и Нижний Новгород от татарских набегов, входили в состав дружины Ермака во время его сибирского похода. Альгирдас и Кестутис участвовали в войне Псковского княжества с Ливонским орденом, а позднее псковские, полоцкие и витебские ратники сражались с крестоносцами под знаменами Альгирдаса. При осаде Кульма ("Голуба") воинам Витаутаса помогали московская и тверская дружины, в знаменитой Грюнвальдской битве отличились смоленские полки. А литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи и воевода Дмитрий Боброк Волынский стали героями Куликовской битвы, занимающей в русской истории такое же почетное место, как и Грюнвальдское сражение ("Жальгирис") в истории Литвы.

Яркий след в истории древнего Пскова оставил литовский князь Довмонт (Даумантас, в крещении - Тимофей). Он несколько десятилетий правил этим городом (1266-1299 гг.), успешно воевал с западными соседями, прежде всего - с Ливонским орденом (Побеждая, не был побежден). Его имя окружено поэтическими легендами и сказаниями (Довмонтов город, Довмонтов меч, Довмонтова стена); после смерти он был причислен к лику святых православной церкви. Псковичи на протяжении многих столетий сохраняли благодарную память об этом князе, создали воинскую повесть о его подвигах. Вплоть до революции в городе существовала традиция встречать потомков Довмонта торжественным колокольным звоном. Многочисленные отзвуки оживленных русско-литовских контактов сохранились и в фольклоре. В целом ряде русских былин упоминаются Литва и литовцы, действие происходит в Литовском королевстве, имена некоторых персонажей восходят к литовскому языку (Мануил сын Ягайлов. Жиман, Сухман Домантъевич. Етмануйло Етмануйлович1). В Литве хороброй богатырь Дунай Иванович находит себе невесту - Настасью-королевичну, а ее сестру Апраксию сватает за киевского князя Владимира, правителя былинной Руси. Сюжет "Наезд литовцев" целиком посвящен неудачному набегу литовских королевичей на русскую землю. Литва, ее города и их жители упоминаются в русских преданиях, балладах, исторических песнях, сказках, загадках, пословицах и нередко вызывают неподдельное удивление исполнителей: Кто в Вильне не бывал, тот чудес не видал; Азов был славен, Смоленск грозен, а Вильна диена. Для того чтобы подчеркнуть уникальность какого-либо чудесного предмета, русские сказочники говорят, что ничего подобного нет ни у царя в Москве, ни у короля в Литве. В этой формуле топонимы Литва и Москва символизируют крайние полюса обозримого мира - западный и восточный. Однако в фольклорных произведениях слова литвин и Литва не всегда обозначают этнических литовцев и собственно Литовское княжество; нередко они превращаются в условно-обобщенное наименование всех западных соседей средневековой Руси.

 

В свете приведенных фактов не приходится удивляться тому, что миграция русских в Литву также имеет давнюю историю. Уже в эпоху раннего средневековья заключались литовско-русские династические браки между представителями знатных родов; особенно важными по своим последствиям оказались женитьбы Великого князя Литовского Альгирдаса на полоцкой княжне Юлиании и сына Дмитрия Донского Василия на Софье, дочери Витаутаса Великого. В Литве оседала часть военнопленных, здесь находили убежище опальные русские князья и бояре. Здесь укрывались и те, кто потерпел поражение в междоусобной борьбе или сделал неверные ставки в политической игре (сторонники временно отстраненного от власти московского князя Василия Темного, внука Витаутаса по материнской линии; тверские и рязанские князья, соперничавшие с Москвой за право верховенствовать на Руси; попавший в немилость бывший любимец Ивана Грозного князь Андрей Курбский и др.). Знатных феодалов обычно сопровождали их родственники и домочадцы, слуги, а порой и личные священники. Задолго до официального крещения Литвы в ее столице появились православные храмы. В Вильнюсе подолгу жили некоторые русские купцы, для них была построена первая в городе гостиница (на месте нынешней гостиница "Нарутис" на улице Диджёйи). Однако эти малочисленные группы переселенцев не создали прочной русской диаспоры в Литве, не оставили после себя устойчивой фольклорной традиции: они либо возвращались в конце концов на родину, либо ассимилировались.

 

Положение изменилось в конце XVII столетия, когда в связи с расколом в русской православной церкви в Литву устремились старообрядцы, спасавшиеся от преследований со стороны церковных, а нередко и светских властей. Первые переселенцы, вероятнее всего, были выходцами из северо­западного региона, обосновались они на северо-востоке Литвы. Их потомки и поныне живут в Зарасайском, Игналинском, Швенчёнском, Рокишкском и других районах Аукштайтии. Позднее старообрядцы, а вслед за ними и сторонники официального православия1 поселились в ряде глубинных районов Литвы, кое-где они появились уже на исходе XIX века. С этими переселенческими потоками пришли жители не только северо-западных, но и центральных губерний России, Поволжья и Приуралья. Далеко не все уезжали из родных мест по собственной воле -высылка на окраины империи, в иноязычную среду практиковалась в те времена как одна из форм наказания "строптивых" и "неблагонадежных". Одной из самых значительных по масштабам была акция "встречного" переселения после подавления восстания 1863-1864 годов в Польше, Литве и Беларуси. Литовских крестьян целыми деревнями отправляли в Центральную Россию и в Поволжье, а на их земли определяли русских мужиков или переселяли безземельных староверов из восточной Литвы.

 

Таким образом, русская старообрядческая община в Литве формировалась на протяжении трех столетий, пополняясь выходцами из разных областей России. (Подробнее об этом см. в предыдущей статье, написанной историком Г. Поташенко.) Тем не менее это не привело к пестроте местной фольклорной традиции. Разумеется, у потомков псковичей и новгородцев, туляков и смолян были определенные различия и в репертуаре, и в манере исполнения фольклорных произведений, и в языке, но многие из них довольно быстро нивелировались, сошли на нет - тенденция к унификации оказалась сильнее. Определенную роль сыграла миграция русских переселенцев внутри Литвы. Далеко не все староверы владели земельными наделами и в поисках лучшей доли нередко добирались до Жемайтии и Сувалкии. Опросы исполнительниц показали, что многие из них в молодости нанимались в работницы, выходили замуж в соседние волости и уезды - порой за 100-150 верст от родного дома. Мужчины активно занимались отходничеством - торговали, валили и сплавляли лес, строили дома, изготовляли и укладывали железнодорожные шпалы. Особенно славились своим мастерством каменотесы - их руками выложены брусчатые мостовые в десятках больших и малых городов Беларуси и стран Балтии. В годы первой мировой войны большинство русских семей временно эвакуировалось из оккупированной немцами Литвы в Поволжье и центральные губернии России. А если добавить к этому периодический приток соплеменников из метрополии, солдатчину, поездки по торговым делам, то не приходится удивляться ни отсутствию ожидаемой "пестроты" в фольклорных записях из разных районов Литвы, ни обилию поздних по времени создания произведений - частушек, городских романсов, песен литературного происхождения.

 

Строительство железной дороги Петербург - Варшава, которая прошла через восточную Литву, способствовало укреплению культурно-экономических связей с "северной столицей". До революции сюда отправлялись на заработки мастеровые, извозчики, домашние и трактирные слуги. В 50-80-х годах прошлого века в Ленинград возили на продажу клубнику, под которую староверы отводили целые плантации; а ленинградцы охотно снимали дачи в Зарасайском, Игналинском и Швенчёнском районах. Длительные контакты привели к тому, что в фольклор русских старожилов Литвы давно и прочно вошли "петербургские мотивы". Петербург, Петроград, Ленинград, Нева, Фонтанка, Мойка, питерские проспекты, улицы и каналы, трактиры и кабаки упоминаются во многих частушках, хороводных и плясовых песнях. Так, в Литве неоднократно записывалась песня Крутится, вертится шар голубой..., причем многие тексты гораздо полнее популярного варианта в исполнении Бориса Чиркова (кинотрилогия о Максиме), что свидетельствует об устном заимствовании произведения, независимом от киноэкрана. С берегов Невы занесены некоторые пословицы, частушки о царе, о столичной жизни; легко узнаваемые реалии дореволюционного Петербурга проникли даже в одну из волшебных сказок (№ 61 в этом томе). В послевоенные годы в школьном быту проходили те же процессы, что и в большинстве районов России: утвердились страшилки, садистские стишки, скабрезная поэзия и другие жанры "постмодернистского" современного детского фольклора. Широкое распространение получили анекдоты, в том числе политические; многие из них создавались местными острословами.

 

Для фольклорной традиции старообрядцев не прошли бесследно 8-10 лет массовой эвакуации во время первой мировой и гражданской войн. Надо полагать, что именно тогда были усвоены некоторые пословицы, в которых упоминаются поволжские народы. Из Поволжья и Смоленской губернии рассказчики принесли в Литву целый ряд мифологических сказаний (быличек) о кладах, о колдунах и ворожбе. Подробнее эти факты рассматриваются во вступительных статьях к соответствующим разделам и в комментариях к текстам.

 

Таким образом, несмотря на географическую удаленность от своей прародины, русские старожилы Литвы не были от нее изолированы, не чувствовали себя оторванными от родных корней: их фольклорная традиция оказалась открытой для восприятия и реализации общерусских тенденций развития духовной культуры в XIX-XX столетиях. Вместе с тем на систему жанров, на репертуар и даже на стиль местных певцов и рассказчиков определенный отпечаток наложили длительные контакты с соседними народами. Для Литвы не характерны компактные, тяготеющие к замкнутому образу жизни старообрядческие общины. Как правило, русские деревни соседствуют с литовскими или польскими, а еще чаще население в них смешанное - литовцы, русские, поляки, белорусы; до второй мировой войны в небольших городках проживало немало евреев. Это создавало исключительно благоприятные условия для взаимодействия и взаимообогащения культур, формирования особой фольклорной среды, базирующейся на свободном владении двумя или несколькими языками. Наиболее ощутимо это проявилось в сказках, произведениях несказочной прозы, пословицах и поговорках. Есть основания полагать, что обилие элементов язычества, отголосков былого политеизма (поклонения многим богам) в определенной мере объясняется влиянием литовского фольклора с его мощным пластом языческих верований (литовцы приняли христианство на четыре столетия позднее восточных славян и, естественно, дольше сохраняли архаичные представления) Долгое время фольклорные богатства старообрядцев Литвы оставались неизвестными академической науке, поскольку активное собирание русского фольклора началось здесь на несколько десятилетий позднее, нежели в соседних странах Балтии. В Западном Причудье (Эстония) еще до революции плодотворно работал В.А. Бобров; народная поэзия русских старожилов Латгалии (восточная Латвия) широко представлена в сборниках И.Д. Фридриха, составленных по записям 20-30-х годов. В довоенной Литве русский фольклор лишь эпизодически попадал в поле зрения собирателей. В 1928 году, совершая поездку по восточным районам, финский ученый Вильом Мансикка и его помощники записали немало русских заговоров, причем не только от староверов, но и от проживающих по соседству с ними литовцев, поляков и белорусов. Отдельные произведения русской народной поэзии как от русских, так и от литовцев изредка фиксировали любители литовского фольклора. В рукописных фондах Института литовской литературы и фольклора хранятся даже пересказы былин; правда, все они генетически связаны не с устной традицией, а с печатными источниками. И лишь в 1960 году, когда в вузовские программы включили фольклорную практику, собирание русского фольклора в Литве приобрело системность и широкий размах.

 

За четверть века студенты-филологи Вильнюсского университета побывали практически во всех городах, местечках и деревнях, заглянули чуть ли не на каждый хутор, хозяева которого считали родным языком русский. Наиболее интересные районы обследовались по два-три раза, что позволило не только полнее зафиксировать бытующий в них репертуар, но и собрать богатый материал для наблюдений над эволюцией местной традиции, варьированием фольклорных произведений при повторном их исполнении. Отличные тексты заговоров записал в Жемайтии И. Просняков, ныне директор одной из вильнюсских школ. Немало замечательных сказочников и песнохорок отыскали в сельской глубинке В. Аксенова, П. Левковская, А. Карлонайте, А. Лапкаускайте, 3. Самуйловайте, Л. Мартысевич, Е. Халонен, В. Трукшин, В. Копылов, Л. Мартынова, 3. Фиясь и другие студенты. Общий итог этой систематической и целенаправленной работы, которой руководила Нина Константиновна Митропольская, - более 60 тысяч записей произведений разных жанров. Народная проза представлена примерно двумя тысячами текстов (в основном это сказки), зафиксированы тысячи песен и частушек, сотни загадок, произведений детского фольклора В педагогических вузах Литвы учебная практика не проводилась. Однако членам фольклорного кружка Вильнюсского педагогического института (ныне - педагогический университет) собрано немало интересных материалов. В. Сидорова, Й. Гервялис, Н. Стунджите, Д. Белкин и другие студенты работали под руководством автора этих строк.

 

Самая большая наша удача - встреча с собирателем-самоучкой, староверкой Елизаветой Ивановной Колесниковой из местечка Салакас Зарасайского района. Начиная с 1946 года эта малограмотная женщина фиксировала все фольклорные произведения, которые припоминала сама, слышала от своих родственников и земляков (прежде всего - пословицы, поговорки и фразеологизмы); причем записывала их на местном говоре. В ее домашнем архиве накопилось более 40 тысяч паремий; около 3 тысяч текстов с развернутыми комментариями Колесниковой опубликовано [РПЛ].1 Записала она и несколько тысяч литовских пословиц.

 

Изучение современного состояния русского фольклора получило новый импульс в 1996 году, когда к проведению ежегодных комплексных экспедиций приступила Ассоциация исследователей старообрядцев Литвы. За короткий срок собрано большое количество текстов, позволивших ликвидировать многие "белые пятна" на фольклорной карте республики, уточнить сложившееся представление об исторических судьбах русской народной поэзии. Члены фольклорной секции Вера Дьячкова, Рената Еленските, Юрий Новиков, Мария Романова, Рамунас Тримакас работали по специальным программам и вопросникам, которыя постоянно дополнялись и корректировались с учетом собранных материалов. Дефицит времени заставил нас отказаться от практиковавшейся ранее методики сплошной записи народнопоэтических произведений. На рубеже второго и третьего тысячелетий трудно было надеяться на выявление новых тенденций в бытовании "классических" жанров фольклора, которые больше четверти века оставались в центре внимания собирателей.

 

Мы решили сосредоточить внимание на тех жанрах, которые в советское время незаслуженно замалчивались официальной наукой, редко записывались, практически не публиковались и не исследовались. Условно их можно разделить на два блока. В первый блок входят христианские легенды, духовные стихи, обычаи, обряды и запреты, связанные с религиозными воззрениями информаторов.

 

Второй блок составляют поверья, обычаи и обряды,   отражающие   мифологические   представления,   а   также примыкающие к ним заговоры; мифологические сказания (былички) разных циклов, рассказы о порче и сглазе, о лечении с помощью заговаривания и средств народной медицины. Поскольку в старых записях материалы такого рода представлены крайне скудно, мы не надеялись на обильную "жатву". Но действительность превзошла самые оптимистические ожидания: все эти жанры еще на памяти людей старшего поколения играли важную роль в духовной жизни старообрядцев, а многие из них и сегодня продолжают активно бытовать.

 

Не зря в народе говорят: Чего не поищешь, того не сыщешь, Копни поглубже, найдешь погуще. Эти пословицы имеют прямое отношение и к собирательской работе. Уже в первых экспедициях чуть ли не в каждом доме под иконами можно было увидеть вербы и крашеные яички. На протяжении тридцати лет собиратели ни разу не поинтересовались, почему их хранят весь год, от Пасхи до Пасхи. Стоило задать этот элементарный вопрос - и перед нами открылся целый комплекс поверий, в которых вербе и годовому пасхальному яйцу приписывается особая магическая сила. Один из наших собеседников случайно упомянул земляных гадов, от укусов которых якобы не могут спасти ни врачи, ни самые искусные знахари. "Копнули глубже", начали расспрашивать о змеях людей с "мифологическим" складом мышления - и словно погрузились в сказочный мир. Услышали десятки рассказов о том, как избежать встречи с гадами в лесу или на болоте, о чудодейственных оберегах и секретах заговаривания, о сложной иерархии в "змеином царстве", о людях, которые разговаривают со змеями и даже приручают их (см. раздел "Поверья и былички о змеях" во втором томе). На всякий случай, как говорится, для очистки совести задали зарасайской старушке навеянный научной литературой вопрос - не делали ли в старину гробы еще при жизни. И услышали ошеломляющий ответ: Почему? Все делали его... Не ленитесь - залезьте [на чердак], посмотрите. Давно сделано, стоят гробы у нас; десять лет каких, если не больше... Позднее мы убедились, что обычай заранее делать домовьё действительно широко распространен, а за ним скрывается множество древних поверий и быличек о загробном мире, о посмертных радостях и мытарствах души человеческой, о контактах покойников с живыми.

 

Целенаправленные поиски позволили узнать много нового о специфических чертах повседневного быта и духовного мира старообрядцев. За четверть века фольклористы Вильнюсского университета не записали ни одного рассказа о похищении невест, практиковавшемся вплоть до середины прошлого столетия. В нашем архиве набралось уже более 100 подобных текстов. Особенно широко этот обычай был распространен в северо-восточных районах Литвы, нередко он получал здесь оригинальное обрядовое оформление. Девушек похищали только с их согласия, поэтому в глазах членов сельской общины свадьба вкрадку {самоходкой, увозом), свадьба из-за угла (в противоположность обычной свадьбе из-за стола) выглядела вполне законным и даже достойным делом, а родители невесты в конце концов вынуждены были сменять гнев на милость и мириться с дерзким зятем.

 

До недавних пор фольклористы и этнографы, как правило, не отмечали конфессиональную принадлежность исполнителей. Последующие экспедиции в те же селения показали, что подавляющее их большинство -старообрядцы. Поэтому зафиксированную у русских старожилов Литвы фольклорную традицию правомерно рассматривать как этноконфессиональный вариант общерусской традиции, чем во многом определяются ее специфика, исторические судьбы некоторых жанров. Устойчиво державшиеся среди староверов религиозно-бытовые запреты и ограничения ускорили отмирание календарной обрядовой поэзии, привели к заметному обеднению свадебного обряда. Но с другой стороны, они способствовали сохранению христианских легенд и связанных с ними мифологических сказаний, духовных стихов и древнейших баллад, часть которых тоже считается божественными, полгрешными, постовыми песнями. В пословицах, поговорках, присловьях, преданиях, мифологических сказаниях легендарного характера обнаруживается немало примет старообрядческого быта, есть они  песнях и частушках.

 

Взятые изолированно записи от одного человека или из одной деревни нередко кажутся разрозненными, отрывочными, в чем-то нелогичными -словно руины некогда стройного и величественного здания. Но это впечатление обманчиво. Чем больше накапливается материалов, тем более отчетливо просматриваются внутренние закономерности, духовная культура старообрядцев обретает комплексность и системность; сохранившиеся до наших дней обряды, верования, магические действия оказываются тесно спаянными друг с другом. Разумеется, некоторые древние мотивировки забываются, но им на смену приходят вторичные объяснения; система воззрений эволюционирует, сохраняя при этом основные сущностные характеристики. Роль "несущих конструкций", обеспечивающих долговечность и относительную стабильность традиционной культуры, играют старая вера, обычаи дедов и прадедов, старая книга, старинная говорка В мифологии и бытовой магии староверов доминируют языческие представления, но христианский пласт тоже занимает немаловажное место. Молитвы дополняют, а иногда и заменяют традиционные народные заклинания; многие религиозные символы и атрибуты (иконы, крест, святая вода, верба, пасхальное яйцо) используются в заговорной практике, аграрных и очистительных обрядах, считаются самыми надежными и универсальными оберегами. Христианские идеи и образы не только органично вписываются в общую картину мира, но и в значительной мере структурируют ее. Во многих сказаниях, циклах поверий и целых жанрах оппозиция "божеское - дьявольское", "крестная сила - нечистая сила" становится стержневой, структурообразующей. Традиционные легенды, восходящие к библейским и апокрифическим сюжетам, нередко дополняются этиологическими мотивами, объясняющими происхождение всего сущего. Авторитет христианского вероучения, образы Христа, Богородицы, святых подвижников церкви активно используется и для закрепления важнейших канонов древлеправославия (рассказы о наказании за богохульство, вероотступничество, нарушение религиозного этикета), и для сохранения старинных обрядов и обычаев, пропаганды моральных постулатов, правил гигиены, здорового образа жизни (строгое соблюдение похоронно-поминальных обычаев, необходимость накрывать на ночь посуду с едой и питьем, дискредитация курения и пьянства и т.п.). Воспитанию сострадательности и милосердия способствует широко распространенное поверье, что милостыня из дна моря тянет, что отданные нищим вещи и продукты непременно попадут в загробный мир и дойдут до "адресата" - умершего родственника. Есть основания полагать, что четкое разграничение шептунов (знахарей) и волховитов (колдунов), "белой" и "черной" магии также предопределено религиозными воззрениями староверов. Шептуны творят только добрые дела и опираются на помощь крестной силы; корыстолюбие, вредоносные действия колдунов обычно объясняют их связью с бесами. Между тем в литовском фольклоре (как и в большинстве регионов России) нет столь жесткого и последовательного разделения чародеев на добрых и злых.

 

В ряде случаев происходит перекодирование, переосмысление языческих понятий и образов в христианском духе. В заговорах христианские персонажи заменяют языческих или сосуществуют с ними в рамках одного текста, одной формулы {утренняя заря Параскавея, вечерняя заря Соломонея). В быличках и поверьях функции леших, привидений, оборотней, "ходячих покойников", безобидных в общерусской традиции и причины обращения к письменному слову были домовых все чаще переносятся на чертей. Архаичное представление о существовании параллельных миров, в которых обитают некоторые мифические персонажи, трансформируется в поверье о невидимой бесовой стеге, чертовой дороге. Нечаянно ступив на нее, путник обязательно заблудится или будет "путаться под ногами" у бесов, вызывая их раздражение. По давней традиции покойникам на ноги одевают матерчатые или вязаные тапочки. А ботинки в нас нельзя на гвоздах. <...> А почему?-Исуса Христа гвоздам-то прибивали, распинали! И вот в нас гвозды чтоб не были б. Даже вещие сны народная молва склонна связывать с христианством - обычно их видят в ночь на среду и пятницу (постные дни недели).

 

Фольклорные материалы, собранные в старообрядческих общинах Литвы, позволяют говорить о таком типе народной культуры, в котором "письменная традиция <...> во многом определяет содержание и функционирование устной культуры" [Никитина, 31], активно влияет на стиль и образ жизни, на мировоозрение ее носителей [Белоусов]. В значительной мере это связано со своеобразным культом грамотности, старопечатной книги и рукописного слова. Многие информаторы старшего поколения, с которыми нам довелось работать, не учились в русских школах, но владеют, как они выражаются, славянской грамотой. Обучались ей в семьях, у грамотных родственников и соседей, у местных священников и начетчиков.1 Вплоть до середины XX столетия в деревнях существовали общественные школы, где обучали не только чтению и письму, но и церковному пению по солям (то есть "по крюкам" - знакам старинного русского нотного письма). Занятия проводились в избах, родители учеников поочередно содержали учителя столько недель, сколько их детей обучалось в такой школе (ср. аналогичную традицию по отношению к нанятым пастухам). В семьях бережно хранили и передавали по наследству церковные книги, в том числе и рукописные; реставрировали утраченные или истлевшие страницы, переписывая их полууставом или скорописью; нередко вручную копировали целые сборники духовных произведений.