В последние десятилетия XVII в. по Северу России прокатилась целая волна самосожжений. Первыми в этом трагическом ряду были «гари» в Каргопольском уезде, в Дорах. За ними последовали такие крупнейшие в истории старообрядчества, как Палеостровские 1687 и 1688 гт. (в них, по старообрядческим преданиям, погибло более 4 тыс. человек) и Пудожская 1693 г. (более тысячи человек).

До настоящего времени о Дорских «гарях» было известно только из старообрядческих источников. О трех самосожжениях в Дорах писал инок Евфросин, автор «Отразительного писания о новоизобретенном пути самоубийственных смертей» 1691 г.1 Одна из «гарей», связанная с именами инока Андроника Нижегородского и соловецкого выходца чернеца Иосифа Сухого, описана в «Истории Выговской пустыни» Ивана Филиппова2. Краткие упоминания о дорских событиях в связи с участвовавшими в них старообрядцами имеются в «Винограде Российском» и «Истории о отцах и страдальцах соловецких» Семена Денисова3. Поминание о «сожженных благочестия ради» в Дорах вошло в старообрядческий Синодик4. Крайне немногочисленные упоминания о Дорских «гарях» в научной литературе опираются на перечисленные выше старообрядческие источники5; при этом оставалось неясным не только количество «гарей», но также их точные даты, число участников, обстоятельства розыска и самосожжений. Документальный материал о Дорских «гарях» (в отличие от «гарей» Палеостровских и Пудожской)6 до сих пор выявлен не был.

Обнаружение в фондах РГАДА розыскного дела о каргопольских старообрядцах позволяет восстановить полную картину дорских событий и, кроме того, проверить историческую достоверность старообрядческих рассказов о них. Дело о сыске старообрядцев в Каргопольском уезде7, датируемое февралем 1683 — июнем 1684 г., включает указы об организации розыска, приговоры Боярской думы, выписи из дел, отписки новгородского митрополита Корнилия, каргопольского и двинского воевод, подполковника московских стрельцов Федосея Козина о проведении сыска, расспросные речи, подробную роспись оставшихся в живых участников самосожжения, описи их имущества. Такая полнота сохранившихся документальных источников позволяет на примере Дорских «гарей» рассмотреть ряд общих вопросов, касающихся проблемы самосожжений в русском старообрядчестве.

Светские и духовные власти обратили внимание на широкое распространение старообрядчества в Каргополе и Каргопольском уезде уже в самом начале 1680-х гг. В 1681 и 1682 гг. митрополит Новгородский и Великолуцкий Корнилий рассылал по вверенной ему епархии «грамоты о посте», обязывавшие местное духовенство контролировать приход прихожан к исповеди и их причащение в Четыредесятницу, «а которые всяких чинов люди отцем своим духовным в церковном исправлении будут ослушны и непокорны» — об этом велено было доносить прямо митрополиту (І-л.142). В мае 1681 г. каргопольский воевода А. И. Салтыков сообщал в Москву, что «в Каргополе и Каргополском уезде всяких чинов многие жилецкие люди к церквам Божиим, к божественному пению и во святые великие посты на исповедь ко отцом духовным не приходят»8.

Первое известие о том, что в Каргопольском уезде в Заднедубровской волости «в Черном лесу прозванием в Дорах объявилися многие церковные расколники и живут дворами и хотят... около тех своих дворов строить острог», новгородский митрополит Корнилий получил 14 марта 1682 г. от архимандрита Крестного монастыря Паисия (І-л.142). Митрополит Корнилий велел Паисию ехать в Доры для «уговору» собравшихся там старообрядцев. Но 3 мая 1682 г. архимандрит ответил, что ехать в Доры «не смеет, потому что те Доры от него удалели и росколников собрание многое» (І-л.143). Из Каргополя митрополит Корнилий получил также во исполнение своей «грамоты о посте» сказки приходских попов, выявивших в своих приходах 84 человека старообрядцев (І-л.143).

7 декабря 1682 г. митрополит Корнилий организовал «для сыску и исправления тех расколников» первую экспедицию в Каргопольский уезд, послав туда Макария, архимандрита Тихвина монастыря, и священника Новгородского Софийского собора Никиту Тихонова и с ними подьячего, двух приставов и 6 стрельцов. Экспедиция справилась со своими задачами лишь частично. Ей удалось схватить 27 человек из поименованных в росписях 84-х, остальные 57 человек разбежались до ее приезда. Из задержанных 24 старообрядца принесли повиновение и «от расколу престали», трое же оказались «пущими расколниками»: крестьяне деревни Васильевский Павловской волости Андрей и Авраамий Леонтьевы и их отец Леонтий Борисов (І-л.143). 7 и 8 февраля они были допрошены перед архимандритом Макарием и священником Никитою Тихоновым и явили свою крайнюю непокорность официальной церкви и готовность умереть за древнее благочестие. После допроса отец и сыновья были отосланы «под начал» в каргопольские монастыри: Андрей и Авраамий — в Ошевенский монастырь, Леонтий — в Спасо-Преображенский9 (І-л.145-146).

В Доры экспедиция приехала 7 февраля: вознесенского попа Григория Васильева из Плесской волости Каргопольского уезда и дьякона Каргопольского Рождественского собора Петра Степанова сопровождали новгородские стрельцы, каргопольские приставы и 16 понятых — крестьяне Заднедубровской волости.

По всей видимости, Доры охватывали большую площадь в бассейне рек Пормы и Чаженги. В «первых» Дорах экспедиция обнаружила пустую избу и амбар с хлебом. «Проехав в темный лес в Доры версты с три» нашли на реке Порме семь изб, из которых все собрались в одну избу — по сказке Ивана Васильева Ульяхина, «человек с восмьдесят» (І-л.146). Поп Григорий и дьякон Петр, подойдя к этой избе, «учали тех людей звать на уговор» (І-л.146). Ответ вышедшего к дверям Гришки Бродяги10 не оставлял надежд на успех увещаний: «Мы де вас не слушаем и слушать де у вас нечево, приехали де вы от еретиков и сами де волки вы и хищники и еретики» (І-л.147). «А иных де их слов, —  показывали в доезде поп с дьяконом, — и писать невозможно, и бранив де много, сами в той избе и зажглися» (Там же). Стрельцы и понятые выбили окна для досмотра и увидели за дымом, что «у них де в избы солома и скалвы и береста и лну и пенки на полу и по гряткам навешено горит, а они де, з жонками и з девками обнявшися, стоя шатаются и стонут, а малые де робята на ошестках и по лавкам крычат и все де стонут, а никаких речей не говорят» (І-л.147). Таким образом, первая дорская «гарь», положившая начало целой волне самосожжений в Поморье, произошла 7 февраля 1683 г.11; именно об этой «гари» как о первой из дорских сообщает Евфросин. Его упоминание о 70 сгоревших близко к истине12.

После случившегося самосожжения экспедиция направилась за реку Порму в дальние (или: «задние») Доры. Здесь посланные от новгородского митрополита были встречены вооруженными людьми и расспрошены о цели приезда, после чего в старообрядческое «пристанище» допустили служивых людей и понятых, затем для разговору призвали попа и дьякона. В деревне оказалось 12 изб и часовня. У избы учителя Ивана Ульяхина посланные духовные лица вычли святительский указ и наказную память и «обьявили» только что изданный (1682 г.) «Увет духовный» Афанасия Холмогорского. В развернувшихся прениях (со стороны старообрядцев выступал Иван Ульяхин) были затронуты, по сути дела, две темы: «еретичество» и латинство новообрядческой церкви («От еретиков де вы присланы и сами де вы еретики и книга де ваша, тот Увет, еретическая и складывали де тое  книгу еретики, а у нас де и свои книги есть»; «Каяться де нам некому, покаемся де мы небу и земли, а какие де у вас ныне и попы, нет де благочестия, ни церквей, все де ныне не церкви — костелы» — I-л.147) и неповиновение царской власти (на обвинение в том, что старообрядцы не целовали креста великим государям, Иван Ульяхин ответил: «За кого де нам крест», — перекрестясь де сказал: «У нас де свой крест, некому де нам креста целовать». — І-л.147). Прения продолжались недолго. Иван Ульяхин, обращаясь к попу и дьякону, сказал: «Болши де того у нас с вами речей не будет никаких, подите де, отколе пришли, пока целы, потому что де у нас не одной матки детки и вы де нам люди знакомые, а что 6ы де приехали незнакомые, и мы б де их всех перебили и от нас бы де они живы не уехали» (І-л.148). Документы сохранили и описание старообрядческого собрания: «А стоял де он, Ивашко, в той избы под окном в одной рубахе и бес пояса, в соломе, а за ним де жонки и девки и малые робята, перевязаны руки назад, и огонь де на ошостке горит, а изба де и окна заперты и забиты накрепко, да в той же де избы стоят два человеки с пищалми, а иные де пищали весят у них по стене» (І-л.147-148).

Понятые показали, что всего старообрядцев в Дорах «по лесам и в горах подле реки Пормы сорок восм изб» (І-л.148). Из сказок местных попов выяснилось, что многие окрестные жители, оставив свои дворы, сошли в Доры.

Все открывшиеся обстоятельства о каргопольских старообрядцах новгородский митрополит Корнилий сообщил в Москву в марте 1683 г. На следующий день по получении отписки, 20 марта, состоялся приговор Боярской думы о проведении сыска: неповинующихся сжечь, а остальных разыскивать, послать на них (в Доры, на Янгоры и на Великие озера) «посылку немалую, велеть их переимать и пристанища их разорить и искоренить» (І-л.142 об.).

В мае 1683 г. каргопольский воевода В. И. Волконский, следуя царскому указу, организовал новую экспедицию: подьячих каргопольской приказной избы Ефрема Прокошева, Михаила Поздеева и Афанасия Кожевникова «с каргополскими приставы и с волостными земскими судейки и з дворовыми сотцкими и с пятидесятцкими и з десятцкими и с крестьяны со многими людми» (І-л.178). Но «посылка» вернулась ни с чем. 2 июня 1683 г. экспедиция приехала в Доры, «и дорская де братия, Ивашко Ильин с товарыщы, выслушав великих государей указ, наказную память из ызбного одного окна, сказали, назвався дорскою братиею: святей де и восточной апостолской соборной церкви и святых отец преданию во всем повинуютца и покоряются. А к поимке де и к высылки для розыску в Каргополь оне, дорская братия, не дались и пристанищ своих разорить  и искоренить и в переписку животов своих и хлебных запасов и хлебного ж насеву не дали» (І-л.179). Старообрядцы подали сказку, «по брацкому велению» написанную Антоном Евтихеевым и подписанную от имени всей «дорской братии» Иваном Ильиным (І-л.184,191). Собравшиеся угрожали перестрелять присланных: «а в то де время из ыных изб люди выходя многие и по улицам и по полям и по лесу ходили с ружьем, с пищали и з бердышы и с топорки» (І-л.179—180). Экспедиция покинула старообрядческое «пристанище», но вокруг Дор были установлены «заставы крепкие» по дорогам, «чтоб из Дор нихто не выходил и в Доры никово не пропущать и ничего из Дор не вывозили б и не выносили» (І-л.180).

В Кенской волости церковный староста, крестьяне и выборные поклялись, что «про такие Янгоры и Великие озера не слыхали» (І-л.181)13.

В декабре 1683 г. митрополит Корнилий доложил все новости в Москву, попутно высказав предположение, что каргопольский воевода В. И. Волконский «о сыску расколников не радеет, да и впредь от него в том розыску, чаю, не будет» (І-л.175). Просил указаний из Москвы (поскольку «болши тое вышеписанные посылки ис Каргополя послать некого») и сам Волконский (І-л.185—187).

Оперативность, с которой в Москве отреагировали на полученные 27 и 29 декабря 1683 г. из Новгорода и Каргополя отписки, свидетельствуют о том, что дело дорских старообрядцев приняло серьезный оборот. 31 декабря 1683 г. состоялся приговор Боярской думы о посылке в Доры из Москвы полковника московских стрельцов, «а с ним с Колмогор триста человек стрелцов с ружьем» (II-л.59). 14 января 1684 г. из Стрелецкого приказа в Посольский был направлен «для посылки на Колмогоры» подполковник московских стрельцов Федосей Юрьевич Козин (ІІ-л.4). Царской грамотой от 19 января 1684 г. ему предписывалось ехать в Доры «с великою осторожностью и чтоб прежде времени те воры о приезде ево не сведали и не розбежались в лес. А приехав, ему те места обступить, чтоб нихто не ушел, и, обступя, тех всех воров и расколников з женами и з детми переимать и, перевязав, привести на Двину, а животы их и хлебные запасы, переписав, перевести Каргополского уезду в ближние волости и, перепечатав, приказать до указу великих государей беречь той волости старосте и крестьяном. А жилища тех воров и пристаниша разорить и зжечь» (ІІ-л.13—14). Кроме того, следовало провести сыск по всей округе. 28 января 1684 г. была послана царская грамота на Двину воеводе Н. К. Стрешневу, который должен был дать Ф. Козину 300 стрельцов «с ружьем», а затем проводить следствие над теми доставленными из Дор старообрядцами, которые выкажут «церкви Божии противность» (II-л.19).

3 февраля 1684 г. Козин приехал на Двину и уже 6 февраля вместе со стрельцами направился в Каргопольский уезд; в Доры он приехал 12 февраля (ІІ-л. 35-36) и подошел к самому большому старообрядческому собранию на реке Порме (тому самому, с которым вели переговоры две предыдущие «посылки»). Во главе этого собрания стояли старцы Иосиф Сухой, выходец из Соловецкого монастыря, и Андроник, учители Афанасий Болдырев и Антон Евтихеев. Примыкавшая к часовне трапезная, в которой заперлись старообрядцы, производила впечатление деревянной крепости. После безуспешных попыток увещать старообрядцев и привести их к повиновению Козин велел стрельцам «добывать» непокорных, стрельцы приступили к дверям и окнам. «И они, расколники, — писал позднее Козин царям Ивану и Петру, — стали по мне, холопе вашем, и по стрелцом во все бои из ружья стрелять. А как они, расколники, из ружья стреляли и в то число ранили дву человек и познали, что им, расколником, не отседитца, в то ж время и зажглись. И я, холоп ваш, вырубя двери и промеж окон стены и з другую сторону ис часовни другия двери, из огня тех расколников волочили» (II-л.36—37). Из сказки Антона Евтихеева выяснилось, что сгорели 47 человек, но большая часть — 153 человека были «взяты за боем из огня»; из них позже 59 человек умерли, 90 человек были отправлены на Двину І-л.39), а пять человек, в том числе старец Иосиф и Антон Евтихеев, оставлены в Каргополе «для сыску» (ІІ-л.123).

Эта неудавшаяся «гарь» описана в трактате Евфросина как третья14, однако трудно сказать, какую «гарь» он разумеет под второй («второе 17 человек, скопяся ни от беды, ни от гонения, — все простцы, не бе в них ни единаго книжника; но тако просто запершеся, зажгошася»)15. Документы не сообщают ни о каких самосожжениях в Дорах между 7 февраля 1683 г. (собрание Гришки Бродяги в «первых» Дорах) и 12 февраля 1684 г. (неудавшееся самосожжение 200 человек). Но после 12 февраля и до начала марта 1684 г. во время экспедиции Козина по Каргопольскому уезду здесь прошла целая волна самосожжений.

В поисках Ивана Ульяхина Козин ходил вверх по реке Порме около 30 верст и «изымал ево, Ивашка, да с ним четыре человека» (ІІ-л.37). Ниже Дор по реке Порме сгорело 50 человек (ІІ-л.39), столько же сгорело на речке Вохтомице (ІІ-л.39), взять живыми их было невозможно («зделаны у них кельи в горах, а с которую сторону имать было мочно, и они, расколники, засыпали землею, толки одне провели трубы, куды выходить дыму, да окна для свету» — ІІ-л.37). Оставшиеся после «гарей» избы, «клети и всякия заводы» везде были Козиным сожжены (П-л.38). Эти события произошли до 20 февраля.

Между 23 и 27 февраля 1684 г. Козин уже с пятьюдесятью стрельцами ходил в Черные леса, где нашел несколько старообрядческих собраний. В 70 верстах от Каргополя в избе зажглись 29 человек, из них 7 человек были вытащены стрельцами из огня, один — крестьянин Луговской волости Савка Игнатьев — ожил (ІІ-л.64—65). 14 человек, «послыша приход» команды, зажглись в другом месте; пятерых вытащили, ожили из них крестьяне Каргопольского уезда Надпорожской волости Козма Иванов и Афанасий Яковлев (ІІ-л.65). В деревне Колотовской той же Надпорожской волости Василий Вараксин «с товарищи» 18 человек, «увидав, что Доры разорены и расколники переиманы, собрався у себя во дворе в скотинной хлев, сами зажглися», но деревенские жители вытащили их из огня (ІІ-л.65). 7 человек сгорело в деревне Петуховой Павловской волости (ІІ-л.65).

Таким образом, на основании документальных данных совершенно точно устанавливается, что помимо двух крупнейших «гарей» (7 февраля 1683 г. и 12 февраля 1684 г.), упомянутых в старообрядческих источниках, в Дорах в феврале 1684 г. произошло по крайней мере еще 7 самосожжений, два из которых также были довольно значительны — по 50 человек.

Дело о сыске старообрядцев в Каргопольском уезде включает также весьма ценные документы о дальнейшей судьбе взятых в Дорах старообрядцев, их именную роспись, опись книг, икон и другого имущества.

В конце февраля  1684 г.  (22 и 27 числа) Козин выслал в Холмогоры двинскому воеводе Н. К. Стрешневу в сопровождении стрельцов взятых в Дорах чернеца Андроника и «белцов мужского и женского полу и робят» 100 человек, из которых в дороге и на Холмогорах умерло 17 (ІІ-л.85). Для обращения к церкви старообрядцы по поручению Афанасия, архиепископа новооткрывшейся Холмогорской и Важеской епархии, были отданы протопопу Спасского собора Петру и ключарю попу Алексею (ІІ-л.86). 13 марта 1684 г. эти духовные лица объявили воеводе Стрешневу, что все дорские старообрядцы (82 человека), за исключением чернеца Андроника, принесли повиновение; к отписке была приложена именная роспись (ІІ-л.88-96), из которой следует, что в числе раскаявшихся были Афанасий Болдырев (ІІ-л.89) и Иван Ульяхин (ІІ-л.96)16.

После принесения повиновения бельцы (30 человек) были разосланы под начал: в Антониево-Сийский монастырь — 12 чел., Николо-Корельский — 8 чел., Михаило-Архангельский — 6 чел., Спасский Козьеручевский и Черногорский — по 2 чел. (ІІ-л.86). Монастырским властям было велено держать их «за крепким караулом, оковав руки и ноги, до... указу и приставить к ним старцов искусных и от Божественнаго Писания знающих и им над ними смотреть со всяким опасением» (ІІ-л.117). На Холмогорах за караулом оставили Ивана Ульяхина, Афанасия Болдырева и Алексея Болдыря (ІІ-л.87, 110). По приговору Боярской думы от 8 апреля 1684 г. (по отписке Н. К. Стрешнева от 19 марта 1684 г.) было велено «Ивашка Ульяхина и иных, которые были в росколе пущих завотчиков и воров, и всех, которые есть за караулом и под началом, держать с великим бережением...» (II-л.84 об.). Позже Иван Ульяхин, Афанасий Болдырев и Алексей Болдырь, по всей вероятности, были разосланы по монастырям под начал — так же, как и оставленные Козиным в Каргополе для дальнейшего розыска старец Иосиф (послан под начал в Строкину пустынь), старица Ираида (в девичь монастырь), Антон Евтихеев, Козма Иванов и вдова Степанида - отданы под начал каргопольскоим попам (III-л.80). Вскоре все пятеро как «непущие в том расколе завотчики», принесшие повиновение, были из-под начала освобождены на поруки (III-л.82—83).

Взятых в Дорах «женок и девок и робят» держали на Холмогорах за особым караулом довольно долго. С этой частью дорских старообрядцев вышли для властей большие хлопоты. Оказалось, что духовным властям «тех расколников жонок и девок и робят принять... из-за караулу невозможно, потому что кроме караулу держать их немочно, а на Двине девичьих монастырей нет и послать под начал некуды» (II-л.111). В июне 1684 г. 49 человек женщин и детей все еще находились за караулом в трапезе соборной теплой Кресто-Воздвиженской церкви. Афанасий Холмогорский обратился в Москву с просьбой «их оттуда вывесть», поскольку из архиерейского дома уходило на заключенных слишком много корму и «церкви от них чинится всякая нечистота и обругание» (III-л.39). Афанасий просил, «чтоб великие государи указали тех расколничьих жон и детей ис той трапезы свободить на волю, потому что они святей церкви во всем принесли повиновение, а в Дорах де жили поневоле жены с мужьями, а дети с отцами своими» (III-л.43). 19 июня 1684 г. было принято решение и отправлена на Двину царская грамота всех «свободить на волю» (III-л.44, 45—46).

Непоколебимым в вере остался старец Андроник. 24 февраля 1684 г. вместе со всеми дорскими старообрядцами его привезли к литургии в Преображенский собор, здесь он выказал свое крайнее неповиновение официальной церкви, ни на какие уговоры не поддался и раскаяния не принес. Дважды Андроник ставился к расспросу, но от старообрядчества не отрекся. 8 апреля 1684 г. состоялся приговор Боярской думы, а 15 апреля царский указ: «того черньца Андроника за ево против святаго и животворящаго креста Христова и церкви ево святой противность казнить, зжечь» (II-л.84 об., 103). По получении указа Андроник был сожжен в срубе17.

Полнота сохранившихся материалов розыска и следствия по Делу дорских старообрядцев дает возможность более внимательно подойти к проблеме старообрядческих самосожжений. С самого начала отношение к этому явлению среди самих старообрядцев было остро полемическим. Сколь яростны были сторонники этой идеи, столь же непримиримы были ее противники. В 1691 г. старообрядчерким иноком Евфросином был написан трактат против «новоизобретенного пути самоубийственных смертей». Отмеченное несомненными художественными достоинствами, «Отразительное писание» Евфросина изобилует натуралистическими картинами и подробностями, полемическими выпадами и обличительными характеристиками сторонников самосожжений. Публицистическая направленность трактата Евфросина очевидна18a. Именно это сочинение, опубликованное в 1895 г. Хр. Лопаревым, вместе с давно известными антистарообрядческими полемическими сочинениями Димитрия Ростовского («Розыск о раскольнической брынской вере») и протоиерея Андрея Иоаннова Журавлева («Полное историческое известие о древних стригольниках и новых раскольниках») оказало весьма существенное влияние на историографию вопроса18b. Самосожжения рассматривались как форма религиозного и социального протеста, предпринимались попытки объяснить факты самосожигательства массовым психозом19, увидеть в этом явлении отголоски языческой символики20. Но за недостатком материала практически не исследовались конкретные формы организации тех общин, в которых происходили самосожжения; отрывочность разбросанных в разных источниках сведений о «гарях» дополнялась по большей части односторонней трактовкой фактической стороны событий.

Начавшись в Поволжье (возможно, не без влияния идей капитоновщины), волна самосожжений перекинулась на Поморье. Здесь был один из центров старообрядчества, прибежище для многих поборников древнего благочестия, скрывавшихся от преследований, место проповеднической деятельности известных старообрядческих учителей. В 1680-1690-е  гг., период жестоких гонений на старообрядчество, местные власти были обязаны  доносить по инстанции о  «собраниях раскольников». Известие, что старообрядцы, «собрався, построили пристанище», как правило с неизбежностью влекло за собой начало розыска. О построенном старообрядцами «пристанище» в Березовском наволоке Шуезерского погоста олонецкого воеводу В. Долгорукова известил крестьянин Константин Гяжин; воевода сообщил в Москву, и 26 июля 1687 г. в Березов наволок была послана воинская команда, имевшая предписание, аналогичное тому, которое получил при отправке в Доры Федосей Козин21. В 1688 г. обнаружилось, что каргопольцы Мишка Кушников и Ивашко Серый «с товарыщы» «построили на Черном лесу за Салмозером и за Корбозером расколническое пристанище»22. В наказной памяти, полученной посланными туда стрельцами, особо предписывалось выяснить, «хто пристанище строил и строить пособлял»23.

Как явствует из документальных источников, в действительности старообрядческие «пристанища» представляли собой не специально выстроенные «насмертниками» «хоромины» для самосожжения24, а основанные старообрядцами в глухих, незаселенных местах деревни в несколько изб (как правило, в соответствие с традиционным, господствовавшим в Поморье прибрежным типом заселения)25. В материалах розыска эти старообрядчесие поселения именуются преимущественно «пристанищами»26, но в документах, относящихся к начальному этапу дорского сыска, встречаются более точные названия: «жилища и пристанища», «пристанища и станы», «селища и пристанища» (III-л.2).

Описания таких поселений находим в деле о дорских старообрядцах. В Темном лесу в Дорах первая экспедиция обнаружила: «на реке на Порме стоит семь изб» (І-л.146). Та же картина была и в «задних» Дорах: «в той де у них деревни стоит часовня да двенатцать изб жилых» (І-л.147). Якимко Давыдов, в 1683 г. ходивший в Доры за своей женой и дочерью, «в Дорах видел в первой деревни три двора, а в другой деревни восм дворов, и в той, другой деревни часовня» (І-л.174). Как показывали в сказках местные священники, в Доры съезжались крестьяне целыми семьями со всех окрестных волостей — Логовской слободки, Нижноборской и Заднедубровской волостей (І-л.148). Эти сведения подтверждает и роспись дорских старообрядцев, принесших раскаяние в Холмогорах: помимо двух архангельских стрельцов и нескольких человек из Каргополя в Дорах оказались крестьяне — выходцы из 17-ти населенных пунктов Каргопольского, Олонецкого, Холмогорского и Белозерского уездов (ІІ-л.89—96). Крестьяне перебирались на новые места со своим имуществом27. Заведение крестьянами хозяйства со всей очевидностью свидетельствует, что старообрядцы уходили со старых, обжитых мест не для того, чтобы предать себя огню, а чтобы попытаться организовать свое, старообрядческое поселение. В росписи имущества, оставшегося после дорских старообрядцев, значатся большие хлебные запасы, одежда, сельскохозяйственные орудия, инструменты, пенька, кудель, пряжа (ІІ-л.126). После розыска Козин распорядился сжечь «дорских жителей досталныя их избы и клети и всякия заводы» (ІІ-л.38). «Животы и платье и хлеб и скот» остались после «гари» 1689 г. в Тудозерском погосте Олонецкого уезда28.

Трудно поверить, чтобы люди, готовящиеся к самосожжению, стали осваивать новые земли, расчищать их под пашни (что на Севере чрезвычайно сложно и трудоемко), сеять хлеб. В этом отношении обращает на себя внимание этимология слова «дор» (от драти, деру) — земля, расчищенная под пашню и под угодья, роспашь, дер29. В. И. Даль приводит северное значение слова «дор» — новое селение на дору30. И действительно, как явствует из документальных источников, заселенные старообрядцами места были названы Дорами очень точно31. После розыска Козина оказалось, что «росчистили де те расколники себе пашенные земли и сенные покосы и хлеб сеяли» (III-л.12). Более того, дорские жители засеяли озимую рожь даже осенью 1683 г., т. е. после того, как у них уже дважды побывали «посылки» (в феврале и июне 1683 г.), тем не менее они все же надеялись воспользоваться плодами своего труда. Но воспользовалось ими государство. Федосей Козин после розыска распорядился: «которая рожь сеяна в Дорах к нынешнему ко 192-му году, и та рожь приказана зжать, как поспеет, и беречь до указу Заднедубровской и Бережнодубровской волостей старостам» (III-л.11). По приговору Боярской думы от 1 мая 1684 г. каргопольскому воеводе В. Волконскому было приказано «животы их (дорских старообрядцев. — Е.Ю.) и хлеб молоченой и земляной продать, и деньги... прислать к Москве» (III-л.15).

Позже в связи с продажей имущества дорских старообрядцев возникло целое дело.  Царская  грамота от 26 ноября 1684 г. предписывала каргопольскому воеводе все дорские «животы» продать32, но тут оказалось, что у церковного старосты Бережнодубровской волости Сенки Каргалова сохранилось далеко не все оставленное у него по росписи. Как он жаловался в челобитной, поданной, по-видимому, в январе 1685 г., Федосей Козин на пути из Каргополя в Холмогоры, «приехав в Бережнодубровскую волость, те вышеписанные расколничьи иконы и книги и хлеб и всякие писма и рухлядь пересматривал и перебирал и ис тех икон и книг и всякой рухляди взяв многие иконы отдавал колмогорским стрелцам, а книги отдавал в разные волости к церквам, а иное продавал и с собою взял»33. Против этой челобитной в Москве в Новгородском приказе был допрошен стольник Федосей Козин, который подтвердил, что действительно «в то де время по челобитью колмогорских стрелцов ис тех расколничьих животов отдал он, Федосей, им, стрелцом, икон без окладов, писаны на красках, да для их стрелецкой скудости и для зимняго времени из рухляди кафтанишков и шубенок да ис книг печатных Псалтырей старые печати, выняв ис тех Псалтырей первые листы, на которых писано о кресте для соблазну, да Часословцов отдал в Красновскую да в Архангелскую волость к церквам по челобитью тех церквей попов для их церковные скудости»34. Поскольку Федосей Козин не мог точно сказать, сколько чего он отдал, то 16 февраля 1685 г. князь В. В. Голицын распорядился «воровскую расколничью рухлядь» продать, «которая ныне есть налицо по росписи», а на Сенке Каргалове ничего не взыскивать35.

После того, как розыск был закончен, жилища первопоселенцев разорены и сожжены, оказалось, что «в Дорах росчистной земли в розных местех для селидбы многие места годны и просторны. А места пришли приволные и реки и озера многие, и мочно в том месте быть волости» (ІІІ-л.11). Как водится, на эти земли нашлось немало охотников: «изо многих волостей крестьяня великим государем били челом, чтоб им те Доры отдать под селидбу» (III-л.11). То, что «росчистная де тех расколников пашенная земля ныне лежит впусте», не давало покоя и архимандриту Крестного монастыря Паисию. В своей челобитной он просил, чтобы великие государи пожаловали «для своего государского многолетного здравия и для их монастырские хлебные скудости, велели те пустые раскольничьи земли отдать им в Крестной монастырь во владенье на распашку и на росчистку, чтоб де то место впусте не было» (III-л.13). При этом архимандрит высказывал опасение (которое, на его взгляд, давало ему преимущество перед конкурентами), что если земля останется «лежать впусте» или будет отдана на оброк местным крестьянам, то «и впредь де на том месте поселятца такие ж воры, церковные расколники, потому что де и прежние расколники собрався в тех местех жили ис тех же Каргополского уезду тутошних околних волостей и деревень крестьяня» (III-л.13)36. Для полного искоренения раскола архимандрит Паисий обещал построить в Дорах церковь (ІІІ-л.13). Правительство прияяло компромиссное решение: сначала построить церковь, «а как церковь Божия состроитца и около той церкви пустоши и новоросчистные земли и сенные покосы и всякие угодья велеть Каргополскаго уезду волостным крестьянам отдать на оброк, применяясь к иным таким же оброчным статьям, или в тягло» (III-л.15 об.). Крестному монастырю на основании статьи 42 главы 17 Соборного уложения, ограничивающей монастырское землевладение, в челобитной было отказано. Царской грамотой от 26 ноября 1684 г. каргопольскому воеводе И. И. Злобину было велено «животы» дорских старообрядцев продать и на те деньги построить церковь Воскресения Христова, а если вырученных средств «не достанет», то «взять в прибавку» из казны 50 рублей. В эту же церковь предписывалось отдать и взятые в Дорах книги, кресты и иконы, лишь книги не новоисправные и церкви Божии противные» следовало выслать в Москву37.

В старообрядческой среде характерное для северного крестьянства стремление к хозяйственному освоению новых территорий получало новые побудительные причины, главной из которых было, безусловно, бегство от «мира антихриста». В отличие от ухода в пустынь и основания скитов, создание мирских старообрядческих поселений по своей сути являлось массовой, гораздо более приемлемой для многих формой спасения от власти антихрисга, поскольку это давало старообрядцам возможность, с одной стороны, не порывать с традиционным крестьянским укладом, а с другой — устроить должным образом церковную жизнь, вести службу по старопечтаным книгам и не скрывать (из-за постоянной угрозы доноса) свою приверженность к старым обрядам.

Возможность открыто молиться по-старому привлекала в старообрядческие поселения новых и новых людей, как привлекла она чернеца Андроника. В расспросе он показывал, что «де у них (в Дорах. — Е.Ю.) и обжился, потому что у них у часовни была служба повседневная, полунощница и заутреня и часы и вечерня и говорили прежних печатей по книгам, для тово де он у них и жить стал, потому что де новоисправленных книг слушать и треми первыми персты креститца... не хочет» (ІІ-л.114). Традиционен был набор книг, богослужебных и четьех, взятых после дорских самосожженцев (6 Часовников, 5 Псалтырей, Апостол, Трефолой, Канонник, Ирмологий, отдельные жития — ІІ-л.124—125). Значительным было количество икон (86) и резных крестов (34), что позволяет думать, что старообрядцы приносили их с собой на новое место жительства38.

Таким образом, перед нами типичная крестьянская колонизация, соединенная со старообрядческой идеей. По отдельным намекам, разбросанным в документах, можно предположить, что те же цели преследовали и многие другие старообрядческие «пристанища», возникавшие на Русском Севере.

Созданию мирских старообрядческих поселений как одной из форм бегства из мира антихриста было близко по своей сути основание старообрядческих скитов. В ряде случаев эти две формы тесно переплетались между собой; на начальном же этапе они различались. Основание скитов представяло собой тип монастырской колонизации: старообрядческий инок ставил келью в лесу, затем к нему присоединялись новые беглецы, постепенно образовывался скит, заводилось хозяйство39. Из документов о дорских старообрядцах очевидно, что в Черном лесу в Дорах первоначально возникали не отдельные иноческие кельи, а целая группа старообрядческих деревень. В самом большом поселении, состоявшем из 12 дворов, была построена часовня. Позже сюда пришли чернецы Андроник и Иосиф40.

В обстановке жестоких гонений на поборников древнего благочестия создание старообрядческих поселений имело мало шансов на успех, что прекрасно понимали и сами старообрядцы. Надежда на то, что в глухих, далеких от административных центров местах им удастся «отсидетца» или по крайней мере отстоять свое поселение (на этот случай заготавливалось необходимое оружие), соединялась с осознанием безвыходности положения в случае прихода воинской команды. Для старообрядцев практически не оставалось выбора: или умереть41, или покориться новой церкви, предав веру отцов и дедов (для средневекового человека погубить свою душу было еще страшнее, чем умереть телесно). Теоретическим обоснованием возможности вооруженного отпора присылаемой по царскому указу воинской команде служил пример Соловецкого монастыря, восемь лет выдерживавшего осаду царских войск. Во многих старообрядческих "пристанищах" имелись (иногда и изготовлялись) ружья, пищали, бердыши, топорки (І-л.147—148,180)42. Старообрядцы не только угрожали расправой приезжавшим к ним представителям власти (І-л.179—180,148), но в некоторых случаях вели стрельбу по воинской команде43.

Предпринимались также меры обороны. Так, новгородский митрополит Корнилий в марте 1683 г. сообщал в Москву, что в Черном лесу в Дорах старообрядцы живут дворами и «хотят де около тех своих дворов строить острог» (І-л.142). Строительство острога осуществлено не было,  но когда 12 февраля 1684 г. к этому поселению подошел Ф. Козин со стрельцами, то он увидел пристроенную к часовне избу, называемую трапезной, «а в той избе промеж окон и выше лавок и по обе стороны дверей поделаны бои, как им, расколником, битца из ружья» (ІІ-л.36). В более поздней отписке митрополита Корнилия (22 мая 1684 г.) приведены некоторые подробности в описании трапезной, по каким-то причинам не вошедшие в ранние документы: «... а в которой избе оне, расколники, заперлись, и та де изба приделана к часовни, длиною семи сажен на все четыре стороны и промеж окон и повыше лавок, по обе стороны дверей поделаны де у них, расколников, бойницы и в