"Господи и Владыко животу моему. Дух уныния, небрежения, сребролюбия и празднословия отжени от мене"...  Едва ли есть молитва (после молитвы Господней), которая трогала бы более, чем великопостная молитва св. Ефрема.  

Но как странны, по-видимому, ее прошения. Просить освободить от духа уныния, празднословия — но разве это самые тяжкие, самые опасные из страстей? А дух ненависти, сребролюбия и т.д.?

Да, святой Ефрем в своей молитве указал, «собрал» именно то, что представляет самую большую опасность для души, ее спасения.

Св. Ефрем прошением об удалении духа уныния начинает свою молитву. Потому что уныние — первая причина, которая может мешать начать работу Господню. Одни не работают Господу потому, что отвлечены суетой мира; другие — потому, что демон вселил в них дух «отчаяния», «уныния». У них опускаются руки на делание Господне. Им кажется, что они бессильны, не могут. Зло и грех вне их и в их душе кажутся им непобедимыми.

У одного иностранного писателя, умершего на днях, есть повесть «Голова Медузы». Там дана хорошая характеристика праздных, по легкомысленному увлечению миром, и одержимых духом уныния людей.

В древности (в преданиях греков) жила Горгона Медуза. На ее голове вместо волос были змеи, и всякий, кто смотрел на нее, каменел под ее страшным взором. Только Персей смог победить Горгону, потому что глядел на нее не прямо, а в отражении своего светлого щита...

На человека иногда смотрят страшные глаза Медузы. Медуза — это символ всего зла, которым полон мир, и того греха, который порабощает душу.

И люди неодинаково относятся к этому зрелищу зла, в каком лежит, по апостолу, мир. Одни стараются суетой мира, погоней за его благами, за мишурными почестями отгородить от себя лик Горгоны.

Они даже не думают о Божьей работе, борьбе со злом снаружи и грехом внутри души, они не видят лика Горгоны. Другие видят, но, не имея упования на Бога, Победителя всякого зла, пугаются и своего греха, и мирового зла — и также опускают руки.

Помните тех, которые плачут у подножия лестницы, не пробуя подняться даже на первую ступеньку.

Об удалении этого пагубного духа унылого бездействия и молимся мы в молитве св. Ефрема Сирина. Мы молимся, чтобы Бог вселил в нас надежду на всесильную помощь, чтобы зло, грех казались нам, как в щите Персея, страшным, но победимым, зовущим к тому, чтобы бороться с ним.

* * *

Однако здесь еще молитва об удалении духа празднословия. Но празднословие — вовсе уж не такой тяжкий грех, чтобы ставить его в начале нашей молитвы?

Нет, не совсем так.

Об одном святом старце (авве Памве Нитрийском) рассказывается следующее. Этот угодник Божий был безграмотен и ходил к одному из братии учиться. Читали Псалтырь. И вот,  вскоре после начала «науки», случилась такая вещь. Открыли два старца святую книгу и стали читать... Открылся псалом 38-й.

«Рех, сохраню пути моя, еже не согрешати языком моим».

Памва прервал чтение и молча ушел в свою келию. Через шесть  месяцев учитель встретил Памву и спросил: «Отчего ты не приходил ко мне так долго?» - «Я еще не выучил (конечно, делом) слов Давыда: "Рех, сохраню пути моя, еже не согрешати языком"». И целые девятнадцать лет он «учит» эти слова, в которых видит начало мудрости.

И в самом деле, разве праздное слово — такая мелочь?

В горных местах, когда путники взбираются на горные вершины, проводники запрещают говорить хоть слово. Дело в том, что одно слово может вызвать страшное сотрясение воздуха, в результате которого могут рухнуть на путников целые снежные лавины. Праздное слово угрожает опасностью жизни.

Но разве этой опасностью не угрожает праздное слово в «долинах», даже опасностью не для тела, а для души? Одно слово может причинить огромный непоправимый вред. Не один раз праздная сплетня отравляла ядом человеческую душу, приводила даже к убийству.

Сколько раз праздное слово окружало невинного человека злым туманом несправедливых обвинений, ломало его жизнь, дотла разрушало мир семьи, ее счастье. И прочее, и прочее.

Потому-то и придется на Страшном суде Христовом дать ответ за каждое праздное слово.

Но, кроме того, пусть даже ваше празднословие не принесет вреда никому. Оно причинит непоправимый вред вам самим. Оно мешает вам сосредоточиться, собрать душу. Празднословие отнимает те дорогие минуты, когда мы могли бы остаться наедине со своей душой и Богом и испугаться ложных и грешных путей, какими идем.

II.

«Дух же целомудрия, смирения, терпения и любве, даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даждь ми зрети моя согрешения PI еже не осуждати брата моего...»

Мы говорили о духе терпения в своей беседе о лестнице к небу. Я сказал: буду наблюдать за путями моими, чтобы не согрешать языком моим. Не станем повторяться здесь.

Терпение — прежде всего настойчивость, постоянство в путях добра... Поскользаюсь, падаю я, грешный. Поднимаюсь, иду... Снова падаю, и снова поднимаюсь. Упавши, не остаюсь в грязи навсегда. Не примиряюсь с грехом.

Вот в чем суть терпения...

Терпение воспитывает дар целомудрия, и само, в свою очередь, воспитывается им. Целомудрие — по-гречески «софросини» — не целомудрие в нашем смысле. Не чистота только тела, хранимого от осквернения блудом. Целомудрие есть здоровье духа в широком смысле. Охранение души, ее целостности от   ржавчины греха  особым «блюдением», особой осторожностью совести.

Замечали вы, как бережет ребенок новое платье в первый день, когда его наденет? Весь он по-детски, наивно настороже... Каждое пятнышко причиняет ему боль, кажется ему несчастьем.

Точно так же должна относиться душа к греху. Чуткая душа должна болезненно-чутко отзываться на всякое пятно, сжиматься при прикосновении греха, как веко глаза, которое обязательно закроется, если поднести к глазу огонь. Вот эта бдительность души, сильно развитая в ней сила сопротивления греху и есть целомудрие.

Но очевидно, что целомудрия не достигнешь без смирения. Дух смиренномудрия — это то же, что нищета духа. Человек, который доволен собой, не считает  себя нагим душевно, «нищим», не может искать оздоровления души.

Здоровый или тот, кто по ошибке считает себя здоровым, не пойдет к врачу, не наложит на себя диету (а диета души — то же, что дух целомудрия). Все это сделает только тот, кто искрение скажет в себе: «Я наг. Я нищ, Господи, дай мне одежды. Помоги мне. Одень Своею благодатью».

Потому-то и нужен так нам дух смиренномудрия. А  человек, сознавши свою  греховность, бдительно  хранящий целостность души, может  молиться и о духе любви, может  усвоить и эту, высшую из христианских добродетелей.

Человек, считающий себя грешником, никого не судит, жалеет всякого «поскользнувшегося»; он сумеет понять, оправдать в своей совести и простить всякого врага и обидчика, и значит, всех по-христиански любить.

Дух смирения, сказали мы, есть сознание греховности, а это сознание греховности дает дух всепрощения. Важность «нищеты духа» и «прощения» для начала христианской духовной жизни так велика, что святой Ефрем еще раз молится о том же: «Даждь ми зрети моя согрешения и еже не осуждати брата моего...».

«Из своего детства, — рассказывает один проповедник, — я сохранил одно воспоминание.

На заднем дворе лежала каменная плита. Бывало, мы подойдем к ней и поднимем ее. А там — мокрицы, пауки, всякие гады. И мы с испугом закрываем плиту, чтобы не видеть».

Совершенно то же постоянно делаем мы. Иногда приходит на мысль поднять «плиту» совести, посмотреть в глубину души. Но редко мы решаемся надолго остаться наедине с пашей раскрытой совестью, ее язвами. Пугаясь бездны греха, мы стараемся поскорее закрыть плиту, оправдать себя перед собой, «испщевати вины о гресех».

Конечно, при таких условиях невозможно истинное покаяние... Чтобы вылечить язвы, нужно их обнажить, не прятать, а мы прячем раны души не только от других, но и от самих себя. И, конечно, язвы наши не уменьшаются, а растут.

Даже тогда, когда человек вскрывает раны свои перед духовником, он часто внутренне старается оправдать себя, накинуть дымку на грех, -  не для духовника, а для себя и, таким образом,  прикрывая глубины души плитой, не ужасается своего духовного состояния, не с испугом перед темнотою своего греха приходит к аналою, а с лицемерным самооправданием и уходит неочищенным.

И вот потому-то так усердно молит Церковь и в молитве Ефрема Сирина, и в другой молитве. «Господи, дай нам увидеть прегрешения наши, дай силу не скрывать их от себя, не выдумывать оправданий греха».

1909 г.