Удельный князь города Юрьева-Польского Святослав был одним из младших сыновей великого князя Всеволода Юрьевича, за свое многочадство получившего прозвище Большое Гнездо, и княгини Марии Шварновны, уроженки Чехии. Он родился в 1196 году, на третий день праздника Благовещения, и был назван в крещении Гавриилом, в честь небесного вестника Божиих откровений.

Время князя Всеволода – пора наивысшего политического могущества и культурного расцвета Владимиро-Суздальского княжества. К сожалению, его сыновья не оказались морально выше обычных нравов своего времени – эпохи раздробленности и междоусобий. Почти сразу после смерти отца они ввязались в яростную борьбу за передел наследства. Святослав был одним из младших, и подчинялся власти второго по старшинству брата Юрия, унаследовавшего владимирский престол. Первые тридцать лет его жизни – вполне обычная биография князя-воина. Участие, по требованию старших братьев, в междоусобных войнах, всегда отвратительных и безрассудных, но в начале 13 века – и особенно кровопролитных. Победоносная война в Волжской Булгарии в 1220 году. Это «звездный час» в воинской жизни князя, когда он, молодой, 24-хлетний, лично возглавил объединенные силы Владимирской земли и жестоко отомстил булгарам за их набеги на северные владения великого княжества. Затем были походы на мордву. В 1222 году князю Святославу, в союзе с Новгородом, случилось обнажить свой меч и против ливонских рыцарей. Когда в 1238 году Владимиро-Суздальская земля пережила татарский разгром, он, вместе с юным сыном, уцелел в отчаянном побоище на реке Сити. В 1246 году, по смерти великого князя Ярослава, оставшийся старшим в роде Святослав получил великое княжение Владимирское, но через два года сын Ярослава Михаил (носивший характерное прозвище «Хороборит») выбил его из Владимира. Оставшиеся годы жизни Святослава прошли в его удельном городе Юрьеве. Когда его обидчик вскоре нашел себе смерть в бою с литовцами, князь Святослав ничего не предпринял для того, чтобы вернуть принадлежащее ему по праву старшинства. Незадолго до смерти ему пришлось совершить тяжелое путешествие в Орду; но летописи не говорят о том, что Святослав ездил просить восстановить его на великом княжении. Полагают, что он просил у хана для своего сына Димитрия только гарантий на обладание Юрьевским уделом и на защиту от обид со стороны жадных и дерзких родственников. 3 февраля 1252 года он умер, имея 56 лет от роду, напутствованный христианскими таинствами в вечную жизнь. Для 13 века это – повесть с благополучным концом. Но она, впрочем, ничего не говорит о святости ее героя.

Личная, семейная жизнь князя мало известна. Похоже, она не была счастливой. Когда ему было 36 лет, его жена Евдокия (дочь славных Петра и Февронии Муромских) отпросилась у мужа в монастырь. Что привело княгиню к такому решению – в расцвете лет оставить дом и сына-подростка? Летопись не указывает причин, но сообщает некоторые подробности. Во-первых, княгиня Евдокия поселилась в одном из Муромских монастырей, в своем отечестве. Во-вторых, подчеркивается, что князь дал жене богатый «выход», то есть значительные средства к существованию, в виде земельных и иных угодий и сел. По условиям своего времени, это выглядит как расторжение брака «честь по чести», без взаимных претензий и обид, с одним лишь условием, что Евдокия не станет никогда больше ничьей женою. О причинах в таких случаях публично говорить не принято, и мы их, скорее всего, никогда не узнаем в точности… Неизвестно также и то, был ли князь женат вторично. Во всяком случае, его единственным наследником остался сын Евдокии – Димитрий, переживший отца на 16 лет и скончавшийся иноком-схимником.

Живший в эпоху катастроф и разрушений, князь Святослав, однако, остался в исторической памяти как строитель. Основанная им династия Юрьевских князей оказалось недолговечной. Зато до нашего времени дожили памятники его благочестивого усердия – Георгиевский собор, Михаило-Архангельский монастырь, и святыня, до сего дня почитаемая далеко за пределами Юрьева-Польского, – «Святославов крест».

Георгиевскому собору и замечательной белокаменной резьбе, покрывающей стены этого храма снизу доверху, посвящены десятки, если не сотни, научно-исследовательских книг и статей. Он был воздвигнут по желанию князя Святослава в 1230-1234 гг., вместо прежнего, сильно поврежденного внезапным землетрясением. Стольный Владимир к тому времени уже украшался Успенским и Димитриевским соборами, другими чудесными храмами из камня, но для маленького удельного городка Юрьева постройка столь богато изукрашенного храма могла показаться непозволительной роскошью. Многие специалисты-искусствоведы видят в лучших образцах владимиро-суздальской каменной архитектуры работу мастеров из Южной Германии или Ломбардии. Естественно, пригласить зодчих и камнерезов из столь дальних стран на длительный срок – стоило больших денежных затрат. Одно из летописных сказаний, правдиво или нет, называет главным автором архитектурно-художественной идеи Георгиевского храма – не кого иного, а самого князя Святослава, и утверждает, что он сам был мастером каменного дела. Этот факт кажется исключительным. Ведь пройдут еще многие столетия, пока представители родовитой знати сочтут для себя неунизительным владеть каким-то ремеслом или искусством, кроме военного. Может быть, именно «дилетантский» задор, неудержимая фантазия, амбициозность молодого князя и свобода в распоряжении средствами явились, с одной стороны, причинами небывалого своеобразия храма, а с другой, его недостаточной прочности. Через двести лет после постройки Георгиевский храм обрушился. Он был восстановлен, со значительными изменениями, трудами московского зодчего Василия Ермолина в 1469 году.

Резьба Георгиевского храма приоткрывает внутренний мир его создателя. На его стенах мы видим библейские сцены, излюбленные христианскими художниками разных времен: здесь и гостеприимство Авраама, принявшего трех небесных посланников, и пророк Иона, спящий под тыквенным деревом, три отрока в огненной пещи, Даниил во рву со львами, цари Давыд и Соломон… Здесь и Преображение и Вознесение Господа Исуса Христа, и Покров Богородицы, и целая галерея христианских мучеников. Но рядом изображено «вознесение Александра Македонского» по сюжету византийской народной легенды. С угловых колонн храма на нас смотрят загадочные разнохарактерные и, вероятно, разноплеменные лица, о которых до сих пор строит догадки ученая (и неученая) публика. А на стенах, от самого фундамента, – целый мир диковинных зверей (среди которых оказался даже слон), птиц, растений и сказочных существ, вроде сиринов и китоврасов.

Можно, конечно, вспомнить, что маски легендарных персонажей украшали собою множество романских и ранне-готических церквей по всей Европе (взять хотя бы всемирно известных химер с собора Парижской Богоматери). Но нигде больше (ни на Руси, ни в странах Запада) на пространствах церковных стен не встретишь такого изобилия и разнообразия запечатленного в камне «населения», которое можно разглядывать часами. Георгиевский собор – это действительно целый мир, в котором обитают «небесные, земные и преисподние», где из хвостов хищных зверей вырастают дивные цветы, а побеги сказочных растений переплелись с кружевом облаков небесных. Он подобен рукописным изборникам той эпохи, где притчи Соломона и советы Исуса Сирахова соседствуют с выписками из Менандра и Плутарха, а евангельские сказания и жития святых – с легендами о земном рае, о кентаврах и кинокефалах, обитающих в заморских странах. Все, что увлекало, волновало ум и душу любознательного человека Средневековья, нашло свое отражение на стенах храма в небольшом городке Юрьеве.

То, как князь Святослав, подходивший к своему сорокалетию (по понятиям своего времени, уже в весьма солидном возрасте), увлеченно и упорно, невзирая на расходы, запечатлевал в камне свое видение мира, характеризует его куда полнее, чем летописные известия о его военных победах и неудачах. У кого в его время не было этих побед и поражений! В юные годы он мог ненадолго увлечься бранным порывом, и, будто барсовым прыжком, в несколько дней сломить сопротивление Волжской Булгарии. Но в «послужном списке» Юрьевского князя это редкое и почти случайное событие. Позже он не был столь успешен на войне. В битвах же с татарами высшей удачей было – спасти свою жизнь. Бог сохранил его среди сплошной резни 1237-38 годов. Становясь старше, он все чаще уклонялся от решения споров с помощью меча, хотя, вероятно, это вызывало насмешки со стороны его молодцеватых племянников-Ярославичей.

Итак, вот каким представляется нам кредо Святослава-Гавриила, запечатленное в резьбе Георгиевского собора. Ему удивительно дорога и интересна данная Богом жизнь во всех своих проявлениях, событиях, образах и лицах. Если Божий мир столь прекрасен даже теперь, то каким же он станет, когда Христос, во втором Своем пришествии, преобразит его, осветив невечерним светом Своей славы! (Не эту ли мысль несут изображения двух евангельских сцен в центральных местах композиции - Преображения и Вознесения Исуса Христа?) Куда лучше просто жить в нем, дыша полной грудью, и благодаря Господа за каждый посланный Им луч солнца, чем прожигать время в бесконечной дележке уделов, грабежах, и мальчишеских демонстрациях своей силы и «удали».

Не будучи грубым драчуном, Святослав, со своей увлекающейся художественной натурой, однако, навряд ли мог быть и образцовым семьянином-домохозяином. И княгиня Евдокия, имея трогательный пример любви и единодушия в семье родителей (которые навсегда остались для Руси воплощениями супружеской верности), скорее всего, не находила в муже того, что видела в своем отце. А жить сердцами врозь – не умела и не хотела. Вот и предпочла княжьему терему в Юрьеве монашескую келью с окнами на родную Оку, где лишь изредка мать мог навещать ее первенец, княжич Димитрий. А в это время бывший супруг, оставшийся «вольным соколом», против всех ожиданий, отдавал жар своих чувств не горничным девушкам, не булгарским полонянкам, а причудливому строению, подобного которому на Руси не было и не будет…

Но, даже если мои догадки соответствуют истине, - что же, собственно, в этой судьбе было достойно посмертного прославления во святых?

Святость – это не процентное преобладание подвигов добродетели над невысокими в нравственном отношении поступками. Библейское описание жизненного пути царя Давыда не содержит, кажется, ничего, что безмерно превосходило бы тогдашнюю, весьма несовершенную мораль. Но отношение к Богу и к жизни, выраженное Давыдом в его псалмах, - свято, и вдохновляло и будет вдохновлять многие поколения святых… Именно в них – весь Давыд, в них отразился его подлинный облик, скрытый за фактами жестокой истории. Так и в белокаменном узорочье собора отразилась, как в зеркале, яркая и богатая душа князя Святослава – сына ужасных времен, о которых тяжело не только говорить, но даже думать русскому человеку. Этот храм мог создать только человек с радостью в сердце – с той радостью, о которой говорит Апостол: «Радуйтеся о Господе всегда, и паки реку: радуйтеся. Кротость ваша да будет разумна всем человеком. Господь близ, ни чим же пецытеся» (Флп 4: 4-6). В чрезмерных и, кажется, по житейски неоправданных тратах Юрьевского князя на свое детище и выразилась эта простая детская беспечность («ни чим же пецытеся»), которую Христос в Евангелии решительно противопоставил расчетливой «взрослости». Может быть, и правда то, что пишет о Святославе тверской летописец, - что он и сам брался за каменную резьбу. Он в этом труде так же «отводил душу», так же отдавался поэзии прославления Творца, как тысячелетия назад – другой царь и воин, когда брал в руки десятиструнную псалтырь. И неслучайно предание говорит о том, что именно своими руками князь вырезал в камне дивный образ Распятия Христова, который веками почитается в народе как источник чудес и исцелений.

Знал ли князь Святослав, какое же все-таки славное и доброе дело затеял он за семь лет до гибельного монгольского урагана! Что, простояв два с половиной века неволи, убийств и погромов, его храм своим обильным зарядом радости и надежды будет спасать от беспросветного цинизма целые поколения. Еще с тех давних веков на этих стенах осталось множество то глубоко врезанных, то полустертых надписей – имена, инициалы, кресты, геральдические знаки тех людей, которые приходили сюда – дивиться чуду красоты среди окружающего насилия и горя. Он простоял ровно столько, сколько надо было Руси, чтобы восстать из пепла и унижения… И, вновь восстановленный рукой человека новой – московской – эпохи, вот уже шестую сотню лет стоит, как каменная загадка. Прикасаясь рукой к этим удивленным лицам с широко раскрытыми глазами, мы чувствуем свежесть мироощущения молодой и бодрой христианской культуры, - то, чего нам, православным, смертельно не хватает теперь.

Похоже, что Юрьевскому чуду удивлялись даже безжалостные степные гости. Известно, что в течение тринадцатого века город был разорен и выжжен ими, по крайней мере, дважды. Но на покрытых резьбою квадрах не видно следов глумления, на которые так охочи бывают вояки-победители в покоренных городах. И пожилой князь в последние, далеко не безоблачные годы, перечитывая вновь и вновь свою любимую каменную книгу, утешался от пережитых бедствий, потерь и обид. Сохранив незамутненно-светлый и добрый взгляд на мир, он мог умереть спокойно и тихо, простив врагов и оставив последнее благословение сыну Димитрию – жить в вере и простоте, не ища суетной славы, шумного успеха и чужого добра.

Князь-схимник Димитрий после смерти был положен в том же Георгиевском храме. Он тоже, как и его отец, почитается юрьевцами как святой заступник их города. Говорят, что его мощи сохранились нетленными.

Священноинок Симеон Дурасов

Сайт "Крылья голубиные"

Фото с сайта www.hramy.ru