Павел Владимирович: Наставником он стал  довольно поздно, когда уже вышел на пенсию. Но в храме он всегда был в причте, помогал, а читать стал с семи лет, ведь моленная была в их доме.  А в наставникт был благословлен после 60-ти, в 1985 году. Рассказывают, как его выбирали. Было два кандидата в наставники, второй был очень достойным человеком, искренне верующим, просвещенным. Но община единогласно избрала именно о.Антония.

Татьяна Алексеевна: Народ-то, ведь как – мы больше смотрим на душу. А он свои душевные качества тогда уже показал. Народ-то его знал.

П.В.: Он стал третьим наставником. Настоятелем тогда был К.Н.Кукушкин, вторым наставником – В.В.Хохлов, он был третьим. В июне 1990 г. умер Киприян Николаевич Кукушкин, в августе – бабушка, супруга о.Антония,  а еще через год удалился на покой уже в достаточно  преклонном возрасте второй наставник Василий Васильевич Хохлов. И Антоний Васильевич  остался единственным наставником. Все заботы легли на его плечи. А ведь были еще духовные дети в Кузнецке. Сызрани, Тольятти, в деревнях. Так Господь распорядился, чтобы все свое время он отдавал службе, людям, храму.

Ольга Ивановна: Он жил этим, а не просто исполнял требы и проводил службы. Когда служба заканчивалась, он никогда не убегал «по делам», а садился на скамью в зале или в притворе и вокруг собирались люди. Он каждого выслушает, каждому найдет какие-то нужные слова.  А потом – сразу берет журнал, где записаны панихиды, календарь, смотрит, планирует. А как он всегда готовился к службам!

П.В.:  Если говорить о подготовке к службам… Дома на столе у него всегда лежала книга

Таисия Степановна: Да, такая огромная, таких я больше нигде не видела. Она у него всегда у икон, так вот наискосок, лежала. Он ее и не убирал, по ней готовился к службам.

П.В.: Он всегда вспоминал историю этой книги. Его отец в голодные годы поехал в деревню, на родину, и вместо того, чтобы оттуда продукты привезти, привез эту книгу. Там Праздничная Минея и избранные службы из Постной и Цветной Триоди. Он всегда готовился по ней к службам, и книгой этой дорожил. Хотя у него никогда не было склонности к собирательству, он не был коллекционером. У него был комплект богослужебных книг, все то, что еще от родителей досталось. Ими он и пользовался.                              

Т.С.: А как он служил! Помню, молебен был на освящение крестильни. Такая у нас радость была! Небольшой крестный ход совершили. И он так радовался, слезы на глазах были. И казалось, он словно над землей парит, так все было торжественно, так празднично… А как он читал, как пел!

О.И.: У него никогда не было любимчиков, не было своих и чужих, мы все были – его. Помню, я только пришла в общину, еще плохо знала людей. Стою, вижу:   в храм заходит  наш прихожанин Миша – и  Антоний Васильевич просто расцвел, заискрился, говорит с такой радостью: «Мишенька, как хорошо, что ты пришел!». Если честно, я в тот момент просто позавидовала этому человеку: наверное, этот Миша – такой просвещенный, такой молитвенник, раз о.Антоний так его любит. А потом я поняла – это просто его отношение к людям, ко всем, кто в храме.

П.В.: Он мог просто встретить человека, сказать ему что-то ободряющее, доброе, а кому-то даже не сказать, а просто улыбнуться – и все, никаких комментариев…

Т.А. : А улыбка скажет все…

Т.С.: Мы пришли из федосеевской общины, и когда я первый раз увидела его, поразилась: такое светлое лицо, такая улыбка -  такого я никогда не видела. И хотя я сначала в эту общину как-то не хотела идти, он меня словно притянул. Увидев его, я поняла: тут я буду в надежных руках. И все равно, не так сразу я начала сюда ходить. Посмотрела, ушла, и потом пришли мы весной. Заходим во двор, а о.Антоний на крыше с Павлом Владимировичем снег сбрасывают. И такая улыбка у него: «А-а-а! Пришли!»  И такая любовь в глазах, такая радость…Как дедушка, как родня. Так с этих пор мы и остались тут. И я, конечно, всегда относилась к нему очень трепетно. А как он читал, как пел! Сочеталось в нем все. И, конечно, строгость к себе, как к отцу духовному. И  наставником он был  – истинным наставником. Наставлял всех - от мала до велика. Если строгость нужна – он был  очень строг. Но обычно, с паствой своей, он был так добр, так внимателен! Как он с нами говорил, какие проповеди были, да и просто беседы с нами!

О.И.: Я никогда не забуду… Когда я только начала ходить в храм, долго не могла заставить себя ходить в платке. До храма я иду в своей любимой шапочке, а сюда захожу – снимаю шапочку и надеваю платок. И однажды я порог переступила, а он сидит на скамеечке у входа. И я все это у него на глазах проделала. И он с такой горечью: «Оленька, это же не театр». И все, больше он ничего не сказал. Но меня это до глубины души тронуло, и не нужно было никаких нотаций читать, я все прекрасно поняла…

Т.С.: Он такой внимательный был к людям… Как-то мы молились, а после службы я заторопилась, потому что назавтра была память маме, надо было ставить пироги, я спешила на рынок купить зеленого лука. Он меня спросил, куда я так тороплюсь, я ответила,  а он мне: «У меня этого лука! За пять минут наберешь!» Я думаю: «Ну как же  я поеду к отцу духовному!» А он: «Поехали!» Мне все  говорят: «Иди, Антон Васильевич зовет». Ну и пошли мы с ним.  Начала я собирать, а он мне: «Ну что ты рвешь с краешку!» И стал мне сам с грядок собирать… Я говорю: «Да мне столько не нужно, Антон Васильевич!» А он: «Возьми! Отдашь кому-нибудь». И тогда он мне весь сад свой показал Все – сам. Сам обрезал, обрабатывал. Руки золотые.

П.В.: - В 90 лет еще сам поднимался на лестницу обрезать яблони…

Т.А.: Одна наша прихожанка рассказывала, как однажды хотела подать ему деньги, а он, зная, что та работает в психиатрической лечебнице, говорит: «У меня пенсия хорошая, а у тебя там больные люди, вот им подать – будет угодно Богу». И она купила что-то из еды, вкусное, и там больным раздала.

П.В.: Удивительно было отношение посторонних людей к нему. Когда у нас в храме был ремонт,  строители, которые тут работали, всегда останавливали работу, где бы ни были: на крыше, на улице, -  и смотрели, как он идет к храму. Они говорили, что это так трогательно -  видеть, как такой старец идет к храму. А он шел в любую погоду: и пурга, и дождь, и гололед – он идет с палочкой, и никогда не опоздает, никогда не испугается непогоды. В пять часов встает, в шесть выходит, и в семь он первый в храме.

Т.А.: А переписка какая была у него! Сколько писали ему! Я разбирала его архив. Ни одно письмо не осталось без ответа! Всегда хранил конверт, и на каждом конверте надпись: ответил такого-то числа. И если деньги кто-то высылал, то всегда ответит: "Такую-то сумму получили,  оприходовали, деньги пошли на то-то и то-то, спаси Вас Господи!"

П.В.: В этих письмах никогда не было ничего лишнего. Всегда все по делу, все четко, лаконично. Расскажет, распишет, но всегда отвечал на каждое письмо. Четкость во всем была, и этого же требовал от других. Он ведь даже не видел некоторых из тех, кто писал ему. Но все всегда о каждом знал: кто инвалид, кто одинок, кто в чем нуждается…

Т.С.:  Да… И в храме - ни одного дня не пропустил. У него главное в жизни было – храм, община, паства. Девятый десяток, а он сам рубил дерево, чтобы угли заготавливать для каждения. И какие угли! Ни дыма, ни копоти…

П.В.: Ему  было дело до всего. Снег почистить, угли заготовить.

Т.С.: В старой моленной весной заливало все, так он спокойно так: «Вот, опять работа, надо заниматься…» И занимался…

О.И.:  У него это до последнего было: ему не хотелось проявлять свою слабость, немощь его одолевала, а он не хотел показывать это, как-то даже смущался. На одной из последних его служб ему стало плохо,  он покачнулся,   пришлось его поддержать, усадить.  И это так сильно смутило его – то, что  слабость так явно проявилась, что после службы, когда мы сели обедать,  он весь обед на нас глаз не мог поднять – настолько он не хотел быть в тягость.

П.В.: Он вообще никогда не говорил о своем возрасте. Он его словно не ощущал. И только однажды, когда я совсем, уже, видимо, утомил его своими какими-то особыми требованиями, предложениями, он не выдержал и сказал: «Ты видимо, не сознаешь, что возраст-то у меня уже довольно большой». Даже не помню, по какому это было сказано поводу. И все. Больше он никогда  не заводил разговоров о своем возрасте. И, казалось, он был всегда, он есть, и он всегда будет…

О.И.:  А он и будет всегда. Общение с ним заставляло душу быть крылатой, стремиться к горнему. Он был по-настоящему церковным человеком, по-настоящему духовным человеком, хотя сам он никогда об этой духовности не говорил и даже слова такого не произносил. Но вся его жизнь и все его отношение к людям было исполнено этой духовности, рядом с ним хотелось быть лучше. Он  не словом даже – одним взглядом  мог все сказать. У него были такие выразительные глаза, ты посмотрел – и понял, что это плохо, а в другой раз ты  видел такую любовь абсолютную к тебе в этих глазах! Он мог наставлять так, без назидания, что тебе хотелось исправиться - самому хотелось, и никакого внутреннего сопротивления не возникало. Он понимал, что человек грешен и слаб, и только состраданием к этой слабости человеку можно помочь и можно  человека исправить.

П.В. – Я помню, как мы отмечали его 90-летие. Полон храм народу, его поздравляют, он стоит растроганный. И подходит прихожанка, которой 100 лет, его поздравлять. Он говорит: «Вот, человеку сколько лет! Сама она пришла? Нет, это ее ангелы принесли!»

О.И.: Мы все видели, что он окружен в семье любовью и вниманием, но он все же страдал от одиночества, потому что последние несколько десятков лет его половины рядом с ним не было. Я помню, как провожала его домой, и на улице у него сидели соседки, женщины пожилого возраста. И он с такой горечью сказал: «Вот, они сидят, а ее нет. Ну почему она ушла так рано!». И посмотрев на меня, зная, что у меня своей семьи нет, вздохнул и с горечью говорит: «Тоже несчастная». Он понимал, что человек может быть по-настоящему счастлив, по-настоящему быть полноценным, только рядом со своей половиной.

П.В.: Семья вообще была довольно интересная у них. Он женился на бабушке довольно поздно, уже вернувшись с войны, когда работал на заводе Тарасова (крупное промышленное объединение в Самаре – прим. «Самарского староверия»). И среди такого громадного числа работающих, он, старовер, встретил бабушку, которая оказалась его одноверкой.   Внешне их чувства почти не выражались,  мне даже казалось, что бабушку он держит словно на расстоянии вытянутой руки. В то же время, там было такое взаимоуважение, такая забота. Бабушка не работала (сначала ухаживала за детьми, потом начались проблемы со здоровьем), и она каждый день готовила ему свежий обед, причем, не так, чтобы проводить утром деда и начать готовить. Нет, там все было рассчитано так, чтобы к его приходу все было с пылу-с жару. Стучала калитка – он входил в дом – и в эту минуту она выключала газ. Тут же начинала собирать на стол,  он садился – и все уже готово было. И так – во всем. Полное взаимопонимание, взаимоуважение.  Никогда никто из них в адрес другого не позволял не то что грубого слова – но и просто никаких резкостей или выплеска эмоций. Только один раз помню. Он поднимался на крышу по приставной лестнице, и лестница оказалась недостаточно устойчива, покачнулась. И тут я первый и последний раз услышал, как бабушка что-то эмоционально воскликнула, испугавшись за деда. Он повернулся к ней и так спокойно, примирительно, говорит: «Ну что уж ты…». И все.

О.И.: Рядом с ним всегда были тишина и покой, настоящий покой, никакой агрессии, никогда никакого шума, никакой суеты. Таких исповедей, как с ним, у меня никогда не было. Он был моим первым духовным отцом, и только после исповеди ему в моей душе, словно крылья расправлялись и я могла лететь.  И я все время вспоминаю, как на исповеди – а он ведь не только нас исповедывал, он сам перед нами в такие минуты порой, словно исповедывался,  – он рассказывал о том, как во время войны (а он же воевал), его часть попала в окружение. И погибли все – остался только он. И он всегда со слезами об этом говорил, оплакивая тех, кто погиб, и всегда повторял: «Я не понимаю, почему Господь спас меня?» А я,  думая о нем, поняла: Господь знал, что он нужен, что он должен еще служить. Что он нужен нам. Потому Господь его и уберег, что такого больше нет. (плачет…) 

П.В.:  Всю войну, кстати, прошел без единого ранения.  Никогда этим не хвалился – этим же и хвалиться можно: дескать, вот, я молился, и потому меня Господь уберег. Он же никогда этого не говорил, наоборот, даже недоумевал: «Почему Господь меня уберег?»

О.И.: В том-то и дело, что он считал себя таким же грешным, таким же слабым, как мы все, никогда не превозносился.                         

П.В.: И до последнего рядом с ним у кровати был календарь, книги.

Т.С.: Он часто вспоминается мне: как он стоит на службе, такой красивый, как читает,  как с нами говорит. И когда мы его провожали – вот эта благодать Божия у него на лице до конца была. Словно ангелы его провожали. Я думаю, все те люди, которых он провожал, за которых он молился, там молились за него. И мы, провожая его, словно на одном дыхании, единым сердцем, единым словом за него молились.

П.В. Мы хоронили его в Лазареву субботу, было очень много народу, все шли со слезами на глазах. А на следующий день молились, и так ощущалось его присутствие…

О.И. - Его уход – огромная потеря для нас. Все эти годы мы жили, зная, что он молится за всех нас: и тех, кто в храме, и тех, кто не в храме, особенно о тех, кто должен был бы быть в храме, но не был. Он был нашим земным ангелом – он молился за нас, оплакивал нас, а мы молились за  него. Я еще раз хочу сказать: он не делил нас на своих и чужих.  Он был наш, родной, и мы все были – его. И с ним словно ушла какая-то часть нашей души…

Когда этот материал уже был готов к публикации, мы получили письмо из Санкт-Петербурга. В нем - стихотворение Нины Алексеевны Завещевской, ныне - жительницы Сакнт-Петрбурга, а в прошом - прихожанки Самарской Поморской общины. Куда бы не забросила судьба духовных детей о.Антония, память о нем навсегда остается с ними...

            Он не дожил до Пасхи светлой

            И тихо с миром попрощался,

            С улыбкой самой доброй, робкой

            У знавших старца он остался.

             И плачем небо разразилось,

             И души тронулись тоской,

             Рыдай, земля, уже случилось-

             Уходит старец на покой!

             Добром глаза светились старца,

             А голос душу согревал,

             Он не дарил бездомным царства,

             Он в душах рай им создавал.

             О, сколько душ крестил ты , Старец,

             В купель с любовью окунал,

             И к небесам поднявши палец

             Ты путь к Христу им указал.

             И каждый, кто тебя коснулся,

             Загадку жизни распознал-

             Коль утром с Ангелом проснулся,

             Любовь святую ты узнал.

             И удержать земля не может

             Душу, согретую в тепле,

             Уходит в мир иной, в мир Божий

             Последний Старец на земле!

Н.А.Завещевская (Санкт-Петербург)

И еще одно стихотворение, посвященное памяти о.Антония,  -  совместное творчество Нины Алексеевны Завещевской и Павла Владимировича Половинкина (Самара)                       

              Лишь Богу возможно судить 
              О райском вселеньи души. 
              Без ропота, страха, сомнений 
              Он Господу верно служил. 

              Как бережно, свято хранил 
              Достойнейших предков преданья 
              О Вере, Надежде, Любви, 
              О силе добра и страданья! 

              И в силах лишь Божьих возможно 
              Нам вечно держать с ним совет. 
              На вопрос самый трудный и сложный 
              С небес Старец даст нам ответ!