В начале прошлого века было больше по­морцев (старопоморцы по уставу Московской Преображенской обители - феодосеевцы) в Казани, чем в настоящее время, многих се­мейств совсем не стало.

Один из популярнейших казанских купцов того времени Василий Андреевич Савинов, старовер поморского согласия, задумал устро­ить в Казани моленную и объявил об этом намерении собранию своего согласия, указав и место для постройки этого здания - остров за чертой города, в лугах, ныне называемый «Стекольным». Он не заливается водой во время весеннего разлива. Это место связано с дорогим для поморцев воспоминанием, так как в глубокой древности на этом месте был монастырь с деревянной церковью во имя св. Димитрия иже на Прилуце, по всей веро­ятности оно оттого и называется Прилуцким. Жители Ямских улиц и озеру, которое рядом с этим островом, название дали не без при­чины: некоторое время тут находился склад стекла, о котором также осталось одно вос­поминание.

Во время Савинова это место было застро­ено мелкими постройками бедных жителей, у которых и приходилось Савинову скупать их убогие домишки. Скуплены они были все, ис­ключая одного: старик-старообрядец белокриницкого согласия наотрез отказался про­дать свой домик. Сначала Савинов думал, что старику воспрещает его совесть продать свое место под моленную иного согласия, но, оказалось, причина была не та. Сам старик разрешил эту задачу: под его домиком была могила древнейших лет, в которой по преда­нию похоронен игумен бывшего на этом месте монастыря, а тело его находится в нетлении до настоящего времени. Впоследствии был куплен и этот домик Савиновым. Постройки его были сломаны, а указанное место, где по­хоронен игумен, было огорожено оградой и на него положен большой камень. Поморцы того времени почитали это место как святыню, и в праздничные дни, когда в молен­ной совершалась служба, настоятель выходил с кадилом и кадил, обходя кругом ограду. Место это находится в десяти саженях от главного корпуса, где была мужская моленная.

Мы снова обращаемся к глубокой старине. Говорит старообрядческий писатель того времени Иван Серебряков. «Отправляюсь и луга на гостеприимный остров Прилуцкий. Когда-то там красовалась тихая обитель иноков, но ничто не вечно под луной, и она скрылась в глубокой древности. После на этот красивый островок приходили городские жители в лет­ние, знойные дни отдыхать на зеленых хол­миках и посидеть в тени, под развесистыми старыми липами. Только эти вековые гиганты остались свидетелями того, что было здесь прежде, быть может, заботливой рукой какого-либо из келейников липы были насажены маленькими кусточками перед убогим окон­цем маленькой кельи отшельника.

Я не был счастлив видеть все это, что здесь  сказано,   моим   глазам   представилось  более новое, современное.  Весь этот остров огорожен богатым забором, а внутри воздвигнуты два массивных здания, на воротах этого богатого двора прибита доска с надписью «моленная старообрядцев Савинова». Христиане входили и въезжали в ворота в праздпнчных   одеждах,   день   был   праздничный - праздник Св.Троицы.  Весна была в самом  разгаре.   Природа   дышала   жизнью. Зеленые луга, окружающие   эту   местность, были покрыты  цветами. Было 9 часов утра. Ясный солнечный  день   еще  более  придавал красоты всему окружающему. Я не мог войти в ворота,  так  как стоящий у  ворот сторож меня не знал, кроме этого я был не в староверческом    костюме.    Приходилось    ждать приезда хозяина, к нему у меня было письмо моего отца.  Но ждать пришлось недолго. Савинов приехал со своей дочерью, которая в шелку с головы до ног, как то требовало приличие дочерей богатого купца. Я прошел   во   двор.   Коляска   остановилась   у крыльца главного входа в моленную. Я подал Савинову письмо, он сейчас же сломал печать и прочитал вслух: «Примите сына моего». «Сын друга», - сказал Савинов, и с этими словами обнял меня с такой приветливостью, на глазах его заблестели слезы. Он взял под  руку, провел вверх   и  представил иному   купечеству.     Каждый   жал   мне  руку, и все наперерыв спрашивали меня, что делается в Петербурге, т. е. в Питере. Внизу раздался звон в било (чугунную доску), заменявшее колокол. Призывали к началу молитвы. Савинов  снова  взял  меня  под руку, спустились вниз и сошли в обширную не­кую   комнату,   по   стенам   обставленную образами. Из нее вела арка в главную моленную и нам представился величественный иконостас. Иконы стоили довольно дорого. Комната была высокая. О высоте можно судить по величине икон - в первом ярусе местные иконы, высотою в два аршина. Выше - иконы тогоже размера. Третий ярус - праздники один аршин, четвертый ярус - пророки в два аршина. В середине Бог Саваоф. Принимая в   расчет   широкие   отливы   иконостаса, который искусно расписан  по позолоте местными художниками, с соблюдением   перспективы,  по  выражению   самого   Савинова,   «на иконы и  иконостас  нс  скупились  деньгами». В середине потолка привешено богатое паникадило. Хор певцов разделялся  на два клироса, певцы состояли из любителей, наемных тогда не было.

По окончании службы Савинов провел меня в другой корпус, в котором была женская моленная. Хор состоял из одних девиц. Отсюда  прошли через весь двор и вошли в другую ограду на кладбище. Большая площадь вся утопала в зелени и цветах, памятников было еще немного. Идя дорогой, Савинов мне рассказал, что место это тесно связано с историей Казани. Когда царь Иван Васильевич высадился со своим войском в устье реки Ка­мы, войска прошли по лугам, переходя болота, рубили лес для замощения, дошли до этого места, остановились, раскинули походную церковь и отсюда выезжали сражаться с татарами. А тем временем велся подкоп под крепость старой Казани, и этим был положен конец Казанскому царству. Казань стала русским городом.

Обратимся к старине и помянем добрым словом Савинова. Вот что говорится в рукописи автора «Современника»: Савинов многих крепостных крестьян, старообрядцев поморокого и австрийского согласий откупил на волю, а в особенности из села Кулаева от помещика - величайшего тирана. Помещик кулаевских старообрядцев, своих крепостных, порол розгами, не щадя жизни. Он принуждал их принять «никонианство», оставить староверие. «Запорю насмерть», - раздраженно кри­чал барин на собравшихся старообрядцев, сам не переставая делать распоряжения, чтобы клали под розги поочередно и притом же некоторых пороли по два раза в день. К величайшему удивлению, ни один старовер не согласился принять «никонианство», зато из «никониан» в староверие переходили мно­гие и притом самые почтенные люди, что еще более сердило грозного помещика. Он изыски­вал средства для искоренения ненавистного ему староверия, и средства такие им были найдены: он повесил «главарей», т.е.тех из старообрядцев, коих он считал совратителями «православных» в староверие. Факт этот под­тверждается устными преданиями и, кроме того, невдалеке от села Кулаева есть место, называемое «Виселницы», которое, по всей ероятности, от этой расправы и получило свое название.»

Благотворительность Савинова много похо­дила «а первые века христианства, о которых сказано, что «не было в них ни единого же нуждающегося». Современные Савинову его единоверцы не терпели нужды, так как он всячески им помогал. В доме Савинова был заведен такой порядок относительно благотво­рительности: один раз в неделю пеклись булки для раздачи бедным христианам. Этим заведовала меньшая дочь - девица Васса. Она сама развозила булки бедным семействам и хорошо знала, которые из них более нужда­ются. Для таких семейств в булки запекалось серебро. Поморцы и до настоящего времени помнят Вассу Савинову. Она похоронена на Прилуцком кладбище. Над ее могилой сохра­нился голубец на каменных столбцах, покры­тый железом. Под крышей лежит камень из белого мрамора и сохранилась надпись: «Под сим камнем погребено тело девицы Вассы Са­виновой».

У Савинова в Прилуцкой моленной один из духовных настоятелей был с высшим образованием - Иван Тихонович Серебряков, ко­торый родился и учился в Петербурге. Отец его и мать жили при царском дворе. Воспри­емником Ивана  Тихоновича была государыня. Родина отца и матери Ивана Тихоновича - село Теньки Казанской губернии. В то время в Теньках был рассадник староверчества. Иван   Тихонович   под   руководством   матери воспитан старовером в полном смысле слова. Мать любила его и, умирая, дала наказ сыну, чтобы он не оставался в Петербурге. Иван Тихонович выполнил наказ своей матери в точности и, похоронив отца, оставил Петер­бург навсегда.

Несмотря на отдаленность Прилуцкой мо­ленной от города, ее посещали охотно не только местные прихожане, но и крестьяне окрестных деревень. Не без интереса было на­блюдать по субботам, когда крестьяне тяну­лись по лугам, по трем проторенным дорож­кам к Прилуцкому на праздник. Первая дорожка пролегала от новой, татарской, ко­торая от Бакалды, а третья от Бежболды. Шла лесом и спускалась под горку, где про­текает речка Ичка. Через нее был положен переход. Далее дорожка шла между болот, через протоки и поднималась снова на горку к Прилуцкому. В большинстве приходили крестьяне, убитые нуждой и горем. Здесь они находили теплый привет и ласковое слово.

Прихожанами Прилуцкой моленной усвоен был довольно оригинальный обычай, который соблюдался с особой набожностью. В суббот­ний день прихожанки купчихи приезжали и Прилуцкое часа за два до начала вечерней службы. Для этого у них была особая цель. В эти часы сходились странники, а набожная купчиха под влиянием религиозного чувства встречала странников у ворот, спрашивала каждого: не голоден ли он, не желает ли на­питься и провожала на кухню. Здесь было все приготовлено - скромный обед, квас и куб с кипятком. Если странник изъявлял желание напиться горячей воды, ему подавали урюк или винные ягоды. Сахар в то время христи­анами не употреблялся, считали его скором­ным и нечистым, ввиду очистки его костями.

К пяти часам купчих съезжалось довольно много, и тогда они отбивали друг у друга странников. В пять часов начиналась вечер­няя служба. В восемь часов утра начинались часы с молебном, а в половине одиннадца­того служба кончалась. Городские прихожане расходились по домам, а издалека пришед­шим странникам подавался обед. С трех ча­сов и до пяти Иван Тихонович Серебряков вел с прихожанами беседы.

Однажды беседа началась не совсем обыч­ными словами. Иван Тихонович поведал собравшимся, что если во все время царство­вания Александра Павловича обитель Прилуцкая процветала и любовь росла в сердцах верующих, то теперь светлые дни Прилуцкой моленной омрачились. Слезы ручьями поли­лись из его глаз, он замолк. Слушатели с тре­вогой переглянулись, но никто не знал, что случилось. Оправившись от волнения, Иван Тихонович сказал: «Мне с вами на время при­дется проститься». Тут все поняли, что случи­лось недоброе. Некоторые из женщин пла­кали, а другие обратились с вопросом, но в это время вошел Стефан Васильевич Быков, помощник попечителя. Спешно позвал он Ивана Тихоновича в другую комнату, люди перешептывались, а между тем со двора выехала коляска, запряженная кровным рыса­ком. Двух купцов в богатых костюмах только и видели. Собранию было приказано немед­ленно расходиться, а через час явилась поли­ция арестовать Ивана Тихоновича за «совра­щение в раскол». Но его здесь уже не было.

Призрак смерти носился над Прилуцкой моленной, ходили слухи, что она будет закрыта, строгости и притеснения начались. Не стало той патриархальной простоты, которая была прежде, и нет той жизни и движения, как это было в первые годы. Беседы, которые вел Иван Тихонович с прихожанами, запрещены. На него-то и было обращено особое внимание, как на «главаря» и «совратителя в раскол». Ни просьбы, ни деньги помогли Савинову выхлопотать наставнику свободу. Одно оставалось - удалить его из Казани куда-нибудь подальше, чем жить скрытием. Это для Ивана Тихоновича самое тяжелое время. На Петербург тоже было надежды, его покровителей там уже не осталось в живых. А судьба готовила с каждым днем новые испытания. Проживать Казани не было никакой возможности, и Савинов был вынужден отправить дух отца в Нижне-Троицкий завод Уфимской губернни, где было много старопоморцев.

Иван Тихонович совсем было свыкся в водах, но однажды неожиданно прискакал гонец от Савинова предупредить Ивана Tихоновича об угрожающем аресте. Пришлось медленно уехать из завода. Уложили Тихоновича в телегу, а сверху на него клали небольшой возик сена, а на возки посадили крестьянина и отправили в путь. Не отъехал мужик и двух верст, как ему навстречу промчалась пара прогонных. Трое всадников, поравнявшись с мужиком, остановились и стали спрашивать его, не слышал ли он в заводах о таком-то. «Слышал, - отвечал мужик, - он там. Вы легко его найдете». Поблагодарили мужика и снова спешно помчались. И Иван Тихонович благополучно приехал в Казань, повидался с Савиновым, на другой день рано утром отправился в село Старо-Тонькино Костромской губернии. Там была моленная, а что главное - все там поголовно старопоморцы. Здесь Иван Тихонович жил долго, и если бы не один случай, он прожил бы там всю жизнь.

Случилось же так - поверил один солдатик из никониан. Сначала он жил хорошо,  потом стал пьянствовать и просить денег. Однажды ему отказали, он рассердился и ушел в Кострому, а там донес, что его «совратили в   раскол».    В   Тонькино    послали   полицию вместе с солдатом.   Между тем  в Костроме случайно   находился   купец   Гужаев  из Кунарки, старовер. Узнав об угрожающей опасности Ивану Тихоновичу, он  послал в Тонькино   гонца,   который   и   опередил   полицию,  приехал в Тонькино раньше. Иван Тихонов скрылся, а в его комнату уложили двух старушек и  всю обстановку сменили.  Явился солдат с полицией к комнате Ивана Тихоновича, застали двух заспанных старушек, сделала выговор солдату, а солдат, растерявшись, своим глазам не верил. Староверы уверили полицию, что здесь такого человека никогда и не было. Так полиция и уехала  обратно ни с чем. Когда миновала опасность,  староверы отслужили благодарственный молебен, а Ивана Тихоновича проводили в  Казань, где было решено отправить его в село Теньки Казанской губернии. Там он и прожил остаток своей жизни. Никто более не  тревожил его, жил он до глубокой старости, а когда умер, похоронили его в лесу, тайно.

Вот что что рассказывается в рукописи современника Савинова о последних днях Прилуцкой моленной и о ее закрытии. По городу поползли слухи, что Прилуцкая моленная скоро будет разорена. Эти слухи доходили до Савинова, но он мало придавал им значения. У Савинова были близкие связи с начальством, и, кроме того, он был известен государю. В эту мощь он верил и надеялся свою моленную отстоять.

Савинов был одним из крупных поставщиков казне, вел хлебную торговлю по всему Поволжью. Дом Савинова находился там, где затем появились «Никольские номера». Второй дом и хлебные амбары были под крепостью.

Однажды неожиданно к Савинову приехал губернатор. Принимая высокого гостя, Савинов невольно почувствовал, что в душу его спешно вкрадывалась какая-то тайная тревога, предвещающаяя недоброе. Предчувствие его не обмануло. Как только генерал вошел в кабинет к Савинову, сразу и сообщил: «Я к вам приехал сообщить, что из Петербурга получены печальные вести – Прилуцкую моленную решено закрыть». Савинов затрясся и грохнулся бы на пол, если бы не держал его губернатор. Он помог ему сесть в кресло. Савинов, хотя и не лишался сил, но сильно ослаб. «Не все еще проиграно, - успокаивал его губернатор, - закрытие последует через месяц, а этим временем можно что-нибудь и поделать». Савинов слушал губернатора, мысли его были далеко. Тяжелый удар пробудил в нем давно прошедшее, он вспомнил любимую дочь, жену, которые умерли одна за другой. Теперь новый удар. До сих пор всё Савинов переносил спокойно, никто не видел его печальным. Всегда он был весел и разговорчив, да и в городской управе в то время без него ничего не делалось. Когда Савинов оправился, то сказал губернатору:  «У  меня осталось одно утешение - Прилуцкая моленная. И ее у меня отнимают. Я не думал, что мне нанесут такой   тяжкий   удар   за   усердную   службу казне».        

По отъезде губернатора Савинов послал за Степаном Васильевичем Быковым, служившим обществу помощником попечителя. Быков не заставил себя долго ждать и явился тотчас. Савинова он застал безутешно плачущим. На­конец, Савинов заговорил сквозь слезы: «Они не пожалели меня. О Боже милосердный, прости меня, что я не к Тебе обращался, а понадеялся на властей земных!» Савинов и Быков решили на следующий день созвать собрание, но из немногих, более представи­тельных лиц. Благоразумие требовало широко не распространять того, о чем сообщил губер­натор. На следующий день собрались главные представители общества. Савинов сообщил им об угрожающей беде. «Прилуцкую моленную нет возможности спасти, - сказал Савинов собравшимся купцам, - Возьмите всё, что есть там из ваших вещей, я из своих вещей ничего не возьму». Собранием решено было вынести из моленной служебные книги и наи­более ценные иконы.

Накануне рокового дня губернатор снова известил Савинкова: «Завтра в одиннадцать часов утра последует закрытие Прилуцкой моленной». Печальная весть облетела не только весь город, но и окрестные деревни. Савинов отдал распоряжение с вечера, чтобы утром в моленной отслужить панихиду по покойным родителям, похороненным на Прилуцком клад­бище. Степан Васильевич Бьиков поехал туда в первом часу ночи, опасаясь, как бы на Прилуцком не проспали. Но опасения его оказались напрасными. На Прилуцком в эту ночь никто и не думал ложиться. Когда Степан Васильевич туда приехал, его глазам представилась картина, полная трагизма. Двор был переполнен прихожанами. Город­ские пришли с вечера и не думали уходить. Ночью пришли крестьяне окрестных деревень. Когда Степан Васильевич подходил к молен­ной, ударили в било. Это был призыв к на­чалу молитвы.

Прихожане направились в моленную. Сте­пан Васильевич пропустил всех. После пошел и сам. Когда он проходил первую комнату, наполненную молящимися, раздался громкий голос: «И ты, Степан, пришел проститься с ангелом, ангел-то улетит отсюда». Степан Ва­сильевич обернулся и сразу заметил говорив­шего. Это был седовласый, косматый старик с сучковатой палкой в руке. Он был выше остальных. Степан Васильевич узнал его - это юродивый из Москвы. И он пришел в эту ночь. А в Казани никогда не был, появился в первый раз. В моленной раздалось заупо­койное пение. Степан Васильевич прошел под арку в главную моленную. Там было не по-прежнему. Мрачно и печально: свещей горело мало. Наставники плакали. Молитвы произ­носили в слезах. Некоторое время Степан Ва­сильевич постоял там и пошел в женскую моленную. Там ему представилась душу раз­дирающая картина. Заупокойное пение заглу­шалось голосами плачущих женщин. Хор часто прерывался. Пение не ладилось. По окончании службы женщины зарыдали. На­стоятель попросил было клирошанок пропеть прощальную стихеру Божией Матери. Но едва смогли начать пение, на первом же слове оно оборвалось. Головщица упала, ее вынесли во двор на руках. «Тут уже плакало все жи­лое», - как выразился писатель того вре­мени. Поднялся неутешимый плач, описать который не может перо. Вопли и рыдания неслись со всех сторон. Здесь пролились реки слез. Эта трогательная сцена запечатлелась в народной памяти не простыми, а кровавыми чернилами и останется неизгладимой навсе­гда.

Большого труда стоило запереть моленную. Ключи взял Степан Васильевич, отвез к Са­винову и рассказал ему, что видел на Прилуцком. Отдавая ключи Савинову, он добавил, что на Прнлупкое не поедет. «Хорошо, - от­ветил Савинов. - Я поеду сам в 10 часов». Савинов на Прилуцкое поехал с купцом Макиевым. По пути они заметили, что жители ямских улиц все поголовно были на лугах, к Прилуцкой проехать на лошадях стоило боль­шого труда, такая была теснота и давка. Са­винова все знали, и как только увидели, что он едет, толпа заволновалась, а несколько человек выделилось и с криками бросились вперед: «Дорогу, дорогу Савинову! Дайте до­рогу!» При содействии добрых людей Сави­нов доехал до ворот.  Оказалось,   что люди, очищавшие дорогу Савинову, были крепост­ными, откупленными Савиновым на волю. Савинов приказал стоявшему у порот сторожу отворить ворота и оставить их открытыми. Публика была этим очень довольна, ей давно хотелось попасть во двор и увидеть, что там будет делаться. Ровно в одиннадцать часов приехал полицмейстер, за ним скакали казаки и два жандарма. Казаки оттеснили публику от моленной. Когда восстановили порядок, полицмейстер обратился к Савинову и потребовал ключи от моленной. Савннов ответил: «Моленную запер сторож и ушел в город». - «Разыщите немедленно сторожа». «Я сторожа искать не пойду», - хладнокровно возразил Савинов. «Что же мы будем здесь стоять?» - кипятился полицмейстер. «Вам дана власть: как знаете, так и поступайте»,-спокойно ответил Савинов и отошел в сто­рону.

Рассерженный начальник позвал пожарных и приказал топором сбить замки. Моленную отворили. У дверей встали жандармы с шаш­ками. В моленную вошло начальство. Вошел и Савинов с Мокиевым. Полицмейстер прика­зал пожарным вынимать иконы из иконоста и складывать в телеги.

Столь же трагически на второй день после закрытия Прилуцкой старопоморскон молен­ной происходило закрытие часовни беглопоповского согласия, что на Булаке. Снова море слёз...

Василий Андреевич Савинов скончался 2 января 1856 года, десять лет спустя после закрытия Прилуцкой моленной. 

о.Александр Хрычев,  наставник Казанской старопоморской общины

Старообрядческий церковный календарь на 1990 год