В 1871 году после нескольких лет тюрьмы владыка Савватий (Левшин) был освобожден и сослан под надзор полиции в Тулу. Узнав о таком радостном событии, архиепископ Московский и всея Руси Антоний (Шутов) писал ему тогда: «Весьма радуемся и вседушно благодарим Господа Бога, что Он по множеству щедрот своих соблаговолил вам быть освобожденным от изнурительного тюремного заключения, и просим… Его всемогущую десницу, чтобы оная даровала вам скончать вся дни живота своего в таковой свободе, якоже и вообще имеют вси человецы». В том же письме он извещал сосланного владыку, что ему посылаются архиерейские «вещи»,  необходимые «в деле» (то есть при службе – эзопов язык), советовал быть осторожным и «не давать гласности в народе об архиерейских соборных службах, несмотря на то, что на оные вы сохранили полное право и могли бы продолжать оные в настоящем месте»[1].

С тех пор епископ Савватий написал из Тулы немало писем, но это, датированное апрелем 1879 года, обращало на себя особое внимание. Я оторвался и в задумчивости посмотрел в окно отдела рукописей «Ленинки» (Российской государственной библиотеки), в котором сквозь открытые, ровные и строгие вертикали белых штор-жалюзи были видны величавые кремлевские башни.

«Графов в тульской губернии, допустим, много. Но граф Толстой…»

Это письмо епископа Савватия подтолкнуло к дальнейшим поискам. Да, в своем письме архиепископу Антонию он сообщал о встречах со Львом Николаевичем Толстым, который взялся похлопотать об освобождении старообрядческих епископов, заточенных в тюрьме Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря.

Приведем теперь это письмо полностью. Его стилевые особенности сохранены, орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами.

Итак…

«Христос воскресе!

Боголюбивейшему о Христе брату, его высокопреосвященству, Московскому и Владимирскому господину и архиепископу и владыке Антонию. Поздравляю вас с великоторжественным и всерастнейшим (очевидно, ошибка, и следует читать – всерадостнейшим. – В.Б.), с пресветлым праздником Христова воскресения, сообщаю вам следующее. У меня был граф Толстой на шестой неделе поста. Разговор имели с ним кое о чем, потом речь зашла о страждущих.

Он на сие отвечал: “Может ли быть сие?” Потом он еще собрал сведения, дознал, что действительно содержатся. Сего дни я решился ему сам побывать к нему (так в тексте. – В.Б.), о себе его попросить. Прибыл к нему, он мне первым долгом сообщает, что “я сообщал своей сестре о сем и просил ее, чтобы довести до сведения государыни, и она чтобы попросила своего государя, что не возможно ли будет освободить таких юзников ради великоторжественного праздника?”

Она на сие отвечает письмом своему брату: милой мой братец, я твою просьбу исполнила, и государь сказал на сие, что без предварительного исследования невозможно, и потом началося по сему исследование, она сама была в сенате и у прокурора свя сената (так в тексте; кроме того, здесь владыка Савватий неточен: имеется в виду обер-прокурор святейшего синода. - В.Б.) началось по высочайшему повелению исследование о сем. Он нам показывал сие письмо от сестры. Я вам сообщаю о сем, может быть, нужным сознаете, кому сообщить о сем или какие меры принять к сему. За сим свидетельствую вам братолюбную любовь о Господе.

Смиренный Саватий, епископ.

1879 года, апреля 10.

Адрес я не подал, не сочли нужным»[2].

В записных книжках Льва Николаевича Толстого есть короткая пометка: «Архиерей в Туле раскольничий. Худой. Постный, робкая добрая улыбка, смех, пелеринка, иконостас»[3]. Запись сделана 13 марта 1879 года.

Об этой самой встрече и сообщал епископ Савватий. Только он, очевидно, ошибался: в 1879 году Пасха приходилась на 1 апреля[4], и вторник 13 марта – это пятая неделя Великого поста. Лев Николаевич, как и его домашние, постом не пренебрегал и соблюдал его[5].

Так или иначе, в записной книжке Толстого очерчена короткими штрихами не случайная встреча, не запомнившийся невзначай образ старообрядческого святителя, чем-то тронувший, может быть, писателя – хотя бы той же доброй улыбкой. У него со владыкой был серьезный деловой разговор.

В записи есть слово «иконостас». Следовательно, Толстой не мог видеть епископа Савватия на улице. Скорее – в каком-то помещении, где ему запомнились иконы, стоящие рядами. Вероятнее всего – в старообрядческой часовне, где и служил владыка Савватий в Туле. Тем более, что далее в записных книжках писателя есть упоминание о том, что он посетил эту старообрядческую часовню в Туле. Эта запись относится к 8 апреля 1879 года. Вновь короткие, но красивые, сочные толстовские мазки: «В Туле. В часовне раскольнич<ьей>. Темно золото – всё. Подсвечники 4-угольные. Старики с лестовками. Поклоны после крестов в одно время. Голоса грубые, звонкие, скрипучие – отзываются Иоан<ном> Грозным» [6]. 

Первая запись (от 13 марта) была сделана, когда Лев Толстой ехал в Москву и останавливался в Туле. Затем, уже в апреле, происходит их вторая встреча (зафиксированная в записных книжках писателя)  – там же, в часовне. А 10 апреля - третья, только в этот раз владыка Савватий сам приехал к графу, о чем он сообщает в письме, а писатель об этой встрече не оставил записей. Из письма епископа следует, что он, ссыльный, просил также походатайствовать и о себе.

К тому времени Лев Толстой уже имел на руках ответ, с которым  и ознакомил  старообрядческого владыку. Он зачитал ему письмо своей двоюродной тетки (епископ Савватий ошибается, называя ее сестрой писателя) Александры Андреевны Толстой – камер-фрейлины императорского двора. Их дружба и переписка длились несколько десятилетий. Переписка была издана в 1911 году (сразу после смерти писателя) отдельной книгой.

Что же писал Л.Н. Толстой влиятельной графине, весьма уважаемой при дворе?

Его письмо датируется концом марта 1879 года:

«У меня две просьбы к вам, то есть через вас, к государю и императрице. Не бойтесь. Надеюсь, что просьбы так легки, что вам не придется мне отказать. Просьба к императрице даже такова, что я уверен, что она будет благодарна вам. Просьба через нее к государю – за трех стариков, раскольничьих архиереев (одному 90 лет, двум около 60, четвертый умер в заточении), которые 22 года сидят в заточении в суздальском монастыре. Имена их: Конон, Геннадий, Аркадий.

Когда я узнал про них, я не хотел верить, как и вы, верно, не поверите, что четыре старика сидят за свои религиозные убеждения в тяжелом заключении 23 года… Вы знаете лучше меня – можно или нет просить за них и освободить их. А как бы хорошо было освободить их в эти дни… Мне кажется, что нашей доброй императрице так идет ходатайство за таких людей»[7]. 

«Я не хотел верить…» И владыка Савватий упоминает, что писатель обронил фразу: «Может ли быть сие?» Возраст и сроки заключения в письме неточны, приблизительны, (писатель даже ошибается, сначала говоря про срок в 22 года, затем указывая другой – 23 года), но в данном случае это не имеет большого значения. Когда в 1881 году пришло освобождение, архиепископ Аркадий (Дорофеев) пробыл в заключении 27 лет, епископ Конон (Смирнов) - 22 года, епископ Геннадий (Беляев) – 19 лет. Соответственно, Великим постом 1879-го им оставалось пребывать в суздальской тюрьме еще два с половиной года…

А.А. Толстая писала 4 апреля того же 1879 года в Ясную Поляну: «Получив ваше письмо, я возмечтала, что сейчас освобожу ваших раскольников. Но вышло иначе. Государь никогда ничего не решает без предварительных исследований, и надо было адресоваться к министрам. Я сейчас же отправилась к Дмитрию Толстому (обер-прокурору Синода) и, хотя все раскольники принадлежат к Министерству внутренних дел, он тут же при мне написал и отправил запрос об ваших protégés и обещал мне скорый ответ. Затем научил, кого спросить в Мин<истерстве> в<нутренних> д<ел>. Надеюсь, что все это сделается прежде моего отъезда. Д. Толстой сказал мне притом, что вообще их сажают не за религиозные убеждения, а за совращение православных в раскол. Во всяком случае, мне кажется, пора их просить»[8].

Владыка Савватий очень коротко передал архиепископу Антонию содержание этого письма: для освобождения необходимо дополнительное изучение обстоятельств, которые привели старообрядческих святителей в тюрьму, и возможности их освобождения. В исследовании должны быть задействованы чиновники синода и сената. Он известил старейшего архиерея о своих действиях, а тот мог что-то предпринимать со своей стороны.

Лев Толстой сделал все, что мог для освобождения суздальских страдальцев. О его знакомстве с владыкой Савватием свидетельствовала дочь писателя княгиня Мария Львовна Оболенская, которая в 1902 году сообщила об этом А.С. Пругавину – историку и публицисту, первым получившему доступ к архивным делам суздальских архиереев. Она писала ему об отце: «…он был знаком с тульским раскольничьим архиереем Савватием, а этот Савватий и рассказал отцу о заточенных. Отец же передал его рассказ своему приятелю, тогдашнему тульскому губернатору Урусову (Леониду Дмитриевичу), который, в свою очередь, рассказал об этом министру Игнатьеву. Игнатьев и устроил их освобождение»[9]. Итак, неудачная в целом попытка добиться освобождения при посредничестве А.А. Толстой и императрицы, заставила писателя пойти иным путем.

По докладу министра внутренних дел графа Игнатьева император в 1881 году распорядился выпустить на свободу суздальских епископов. Об этом достаточно подробно рассказывает А.С. Пругавин в своем очерке «Старообрядческие архиереи в суздальской крепости». Им было запрещено жить в столицах. Факт освобождения широко комментировался в тогдашней прессе. Освобождение и дальнейшая судьба страдальцев – уже особая история.

Постскриптум первый

В связи с историей освобождения суздальских узников было бы уместно привести некоторые мысли Льва Толстого о свободе совести (о которой, кстати, много говорят сегодня). «Проповедовать правительству, чтобы оно освободило веру – все равно, что проповедовать мальчику, чтобы он не держал птицы, когда должен посыпать ей соли на хвост», - записал Лев Толстой в одной из своих книжек и чуть ниже добавил, возвращаясь к образу свободной птицы: «Вера, пока она вера, не может быть подчинена власти по существу своему, - птица жива та, что летает»[10].

Постскриптум второй

В 1855 году тюрьму суздальского Спасо-Евфимиева монастыря посетил известный писатель Павел Мельников (Андрей Печерский). В одном из писем он оставил ценное свидетельство об архиепископе Аркадии, которое хотелось бы привести. «...Аркадий поразил меня своим умом, своим даром слова, благородством манер и сознанием собственного достоинства. Это аскет в полном смысле слова, наружность самая благообразная. Я знаком, по крайней мере, с 30 нашими архиереями, умершими и живыми, но немногих поставил бы рядом с Аркадием. Скажу вам несколько слов о том, с каким достоинством он держал себя. Надобно заметить, что в Суздале в 1855 г. (не знаю, как теперь) содержали арестантов очень хорошо. У каждого комната с двумя окнами, крашенные полы, изразцовые печи, кровать за ширмами и приличная мебель. Обиталище Аркадия более походило на монашескую келью, а не на острожную тюрьму. Я вошел вместе с архимандритом суздальского монастыря. Аркадий стоял у окна и глядел в него; обернувшись, когда мы вошли (звяканье ключей, отпиравших камеру, он не мог не слышать), он встретил нас как бы в гостиной, как бы вошедших в нее без доклада гостей. Архимандрит назвал меня, Аркадий протянул мне руку со словами: “Вы не примите благословение этой рукой, но не оттолкнете ее, она не совершила никакого преступления”. Потом, садясь на диван, обеими руками указал мне и архимандриту Амвросию на два кресла. Он говорил со мной с полной, по-видимому, искренностию, рассказывал о некрасовцах, о Славе, о Белой Кринице, но чуть что касалось до какого-либо живого раскольника в России – молчать. (Об умерших все говорил, и когда я записывал, даже диктовал мне). Видя, что он не договаривает, я сказал ему, что откровенное его сознание может уменьшить меру его наказания. Аркадий опустил глаза и улыбаясь прочитал вполголоса статью XV тома св<ода> зак<онов> об этом и  потом сказал: “Послушайте, П<авел> Ив<анович>, когда вы начали со мной говорить, то, называя меня просто Аркадием, сказали, что не имеете права называть меня “вашим преосвященством”. Вы правы: ни Государь, которому вы служите, ни синод, под духовной властью которого, по вашему исповеданию вы находитесь, не признают меня архиереем, и вы не только не можете, но, скажу более, вы не имеете никакого права звать меня преосвященным. Но я убежден, что хиротония моя правильна, и что сана епископского, дарованного мне Св. Духом, никакая земная власть отнять у меня не может. Знайте же, что епископ лгать не должен, знайте и то, что епископ обязан хранить свое стадо. Все, что я вам говорил и скажу, и все, что я в Киеве   говорил сенатору Войцеховичу – правда. Но я не все сказал, я молчал в ответ на иные вопросы, и буду молчать, и нет на земле силы, которая бы могла меня заставить говорить. Так и запишите, так и министру скажите. То же и Войцеховичу я говорил»[11].

Этот отрывок мы привели вовсе не для того, чтобы показать, насколько разными людьми были Толстой и Мельников: один, мол, пришел в ужас, узнав, что люди за веру в Христа отбывают немыслимый тюремный срок, а другой – так, оставил в частном письме ценное для старообрядцев свидетельство (и то случайно) и успокоился совестью.  В 1855 году в Суздале содержались только двое архиереев: Аркадий и Алимпий Тульчинский, впоследствии умерший в своей камере… Важнее другое: здесь отображен образ настоящего пастыря и настоящего архиерея, которых, что там говорить, так не хватает, и особенно сейчас, когда, слава Богу, синодская церковь, точнее уже патриаршая (т.н. РПЦ), своих тюрем не имеет. Этот образ, этот пример важен не столь для истории, сколь для собственного духовного роста, важен как духовный маяк – и для пастыря, и для мирянина.

А что касается тюрем… Как-то услышал от одного священнослужителя РПЦ горькое сетование: «Синодальный период был тяжелым для нашей церкви». Каким же был их синодальный период для нашей Церкви?..

Постскриптум третий

Несколько лет назад в своей книге «В тюремный замок до востребования» (М., 2002) я рассказал о священниках господствующей синодской церкви, служивших в Калужской губернии и решивших присоединиться к старой вере. Там был очерк об о. Григории Глинкине,  единоверческом священнике из города Сухиничи, который после перехода своего к старообрядцам тоже был заключен в тюрьму Спасо-Евфимиева монастыря. С тех пор удалось отыскать несколько новых источников о его судьбе. Уточнить срок заключения: в 1866 году священник был арестован, а осенью 1876-го вернулся из Суздаля в Сухиничи. Десять лет – за веру Христову. Удалось установить дату смерти – 4 февраля 1880 года… Не только четверо старообрядческих архиереев содержались в той тюрьме, получив чудовищные сроки. Сколько вообще там было узников веры? Пругавин в книге «О Льве Толстом и толстовцах» упоминает старообрядческого священника, отсидевшего в суздальской тюрьме тридцать лет. Оптинские старцы отдыхают. У Пругавина указана только его фамилия. А к какому согласию он принадлежал? Когда присоединился к старообрядцам? Каково было его отношение к Окружному посланию, к митрополиту Амвросию Белокриницкому? В связи с темой, поднятой в статье, хотелось бы поставить вопрос о комплексном и полном изучении исповеднического подвига наших предков, который совершали они, побеждая своих врагов «кротостью и терпением мук», в суздальских застенках. Кто, кроме нас, старообрядцев, напишет суздальский патерик? Пушкин, что ли?

Возвращаясь к предыдущему постскриптуму, хотел бы привести отзыв екатеринбургского старообрядца Анания Шмакова о епископе Геннадии. Он был горячим сторонником владыки, имевшего в епархии и недоброжелателей. Тогда, в декабре 1862 года, когда владыка был арестован, по распоряжению Освященного Собора в Тагильский Завод приехал епископ Пафнутий Казанский и рукоположил здесь во епископы иноков Константина (Коровина) - на Оренбург и Пермь (вместе епископа Геннадия) и Савватия (Левшина) - на Тобольск и Сибирь. Рукоположил без особенной огласки, время было опасное... Эти и другие действия епископа Пафнутия, о которых пошли слухи, вызвали недоумение среди екатеринбургских старообрядцев. «Мы чтим свято в<ладыку> Геннадия, чтим, как должно чтить святителя и благоговеем пред его  мудростию и смирением, - писал в Москву Ананий Шмаков. - В<ладыка> Пафнутий только открыл нам глаза и показал, как велик и свят наш святитель, мы теперь только узнали ему истинную цену, мы не умели ценить его достойно. Оне, желая унизить его, заставили только нас сильнее полюбить своего пастыря и благоговеть перед его разумом и святостию. Теперь мы только видим, какое сокровище даровано было нам Богом…»[12]

А епископ Конон, его подлинно аскетическая жизнь, его духовный поиск, его трудный выбор между сторонниками и противниками Окружного послания (а в числе последних оказались близкие, уважаемые им люди) – это целая книга… 

Постскриптум четвертый

Отношение старообрядцев ко Льву Толстому было непростым. Во многом оно определялось религиозными взглядами писателя. Вот как отзывался о них, к примеру, епископ Арсений (Швецов) Уральский в одном из частных писем: «Выписал я от Л.Н. Толстого две книги, изданные за границей: “Изложение Евангелия с примечаниями” и “Царство Божие внутри вас”. Помаленьку ознакомлюсь с его взглядами, чисто антихристовыми, даже и читать отвратительно: Христос не признается Богом, но каждый человек может быть таким же по всему, как и Христос, и чудес никаких не признает; не знаю, как объяснит воскресение Его, - еще не дочел. Удивительно, как люди соглашаются с ним, у него Бог – разумение добра. Вот какие бредни»[13]. О Льве Толстом писали в старообрядческой прессе епископы Иннокентий (Усов) и Михаил (Семенов), но в этой статье, преследовавшей скромную цель: ввести в научный оборот неизвестное письмо неизвестного толстоведам епископа Савватия и прокомментировать его, мы не будем анализировать взгляды старообрядческих начетчиков и богословов и критику ими религиозных воззрений Толстого.

Но хотелось бы акцентировать внимание на одном, очень важном с нашей точки зрения, моменте. Одно дело – догматическое учение Толстого, и совсем другое – «человеческая его совесть, жившая в его душе жажда добра и истины» (слова епископа Михаила)[14]. Эта жажда добра побуждала его заступаться, в том числе и за суздальских исповедников, искреннее сострадая им.

Спаси Христос за это сострадание, неравнодушие, за деятельное сочувствие, Лев Николаевич!

Постскриптум пятый

Когда эта статья была уже полностью готова, при разборе архива митрополии РПСЦ встретилось мне вот это письмо, адресованное архиепископу Флавиану (Слесареву). Я понял, что потребуется еще один постскриптум. И в нем нужно привести обнаруженное письмо целиком и прокомментировать его. Что ж, раз уж начали одним письмом, то закончим другим. Итак:

«Г.И.Х.С.Б.П.Н.Г.

Досточтимый и дорогой владыко!

Позвольте от всего сердца поздравить Вас и пожелать Вам всего-всего наилучшего и, прежде всего, здоровья и многая лета.

Испрашивая Вашего архипастырского благословения и молитв, остаюсь с глубочайшим уважением и сердечной преданностью.

С. Толстой.

Осмелюсь испросить Вашей келейной молитвы за моего деда, Льва Николаевича Толстого, много сделавшего для нашей старообрядческой Церкви, добившись освобождения заточенных владык Конона и Аркадия, и иже с ними».

Бросается в глаза странная аббревиатура: «Г.И.Х.С.Б.П.Н.Г.». Вероятно, с лишней буквой «Г» она означает: «Господи Исусе Христе, Сыне Божии, помилуй нас, Господи»*. Но в любом случае, автор понимал ее значение. Даты нет, и ничто в письме не указывает на нее (даже неясно, по какому именно поводу автор поздравляет владыку), поэтому время написания можно определить весьма условно: 1950-е годы. Автор – внук великого писателя и – старообрядец. Обратим внимание, как он пишет: «много сделавшего для нашей старообрядческой Церкви» (выделено мной. – В.Б.). Двое из внуков Льва Толстого имели инициал «С.» и жили в 1950-е годы: Сергей Михайлович Толстой, врач, автор книги «Толстой и Толстые», и Сергей Сергеевич Толстой, кандидат педагогических наук, автор книги «Основы перевода с английского языка на русский», вышедшей в 1957 году, один из составителей англо-русского словаря по черной металлургии, изданного еще в 1934-м. Кто же из них написал это письмо, став старообрядцем? Сергей Михайлович Толстой еще в 1920 году уехал во Францию, но это не дает оснований, чтобы исключить его авторство. Хорошо бы сравнить образцы почерка внуков писателя, думал я. Однако, спустя несколько месяцев, просматривая бухгалтерскую книгу записи приходов и расходов архиепископии за 1960 год, я встретил там несколько записей в графе «Расход»: «С. Толстому за уроки английского языка». И рядом, как положено, - сумма.

Неважно, кто из сотрудников архиепископии изучал английский язык. Автором письма, следовательно, является Сергей Сергеевич Толстой (1897-1974), который поддерживал тесные контакты с архиепископией, был верующим, был старообрядцем, знал о том вкладе, который сделал его дед, заступившись за заключенных архиереев.

Остается добавить, что это единственное письмо С.С. Толстого, выявленное в архиве митрополии.

[1] ОР РГБ. Ф.246. Карт. 174. Ед.хр. 3. Л.101. Письмо цитируется по черновику, написанному рукой А.В. Швецова (будущего епископа Арсения Уральского). Черновик датирован 28 сентября 1871 г.

[2] ОР РГБ. Ф.246. Карт. 180. Ед.хр. 2. Л.308-309. В письме сохранена авторская особенность написания имени - с одним «в».

[3] Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. – М., 1952. – Т.48. – С.310.

[4] Так совпало, что в Великую субботу в 2 часа 24 минут ночи умер преемник митрополита Филарета (Дроздова), приложивших немало усилий, чтобы склонить к единоверию суздальских епископов-исповедников - митрополит Московский и Коломенский Иннокентий (см. Московские ведомости. – 1879. - №81 от 31 марта. - С.1).

[5] Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1828-1890. – М., 1958. – С.508.

[6] Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. – М., 1952. – Т.48. –  С.312.

[7] Толстой Л.Н. Письмо А.А. Толстой // Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. - М., 1953. – Т.62. – С.477. См. также: Переписка Толстого с гр. А.А. Толстой. – СПб., 1911. -  С. 319.

[8] Переписка Толстого с гр. А.А. Толстой. – СПб., 1911. -  С. 320.

[9] Пругавин А.С. О Льве Толстом и толстовцах. – М., 1911. – С.123.

[10] Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. – М., 1952. – Т.48. – С.195.

[11] Сборник в память П.И. Мельникова (Андрея Печерского). – Нижний Новгород, 1911. – Ч.1. – С.187-188.

[12] ОР РГБ. Ф. 246. Карт. 201. Ед.хр.18. Л.8об. «Оне» - вероятно, противники епископа Геннадия, недовольные тем, что он практически не управляет епархией, постоянно скрываясь от преследований. (См. обстоятельную статью Е.А. Агеевой о епископе Геннадии в «Православной энциклопедии» (М., 2005. – Т.Х. – С.606-607).

[13] Арсений Уральский, епископ. Оправдание старообрядствующей Христовой Церкви. Письма. – М., 1999. – С.281.

[14] Михаил (Семенов), епископ. Ответ о. Карабиновичу. – М., 1915. - С.11.

* Более правильно – «грешных».

Опубликовано: Сибирский старообрядецъ. – 2008. – №2 от 27 апреля. – С.10-14.