Одной из важнейших проблем, нуждающихся в дальнейших исследованиях и дополнительной аргументации, остается вопрос об исторической прародине первой волны старообрядцев-переселенцев, которая составила ядро русской диаспоры в Литве, во многом предопределила особенности местной фольклорной традиции. Как уже отмечалось выше, наши информаторы ничего конкретного по этому поводу не сообщали. В редких случаях упоминали Новгородский край, еще реже - Псковскую губернию, но есть веские основания считать эту информацию вторичной, косвенно связанной с публикациями научных исследований. Судя по фольклорным и диалектологическим материалам, собранным во второй половине XX столетия, в русской диаспоре, доминировало псковское "наследие", подчинявшее своему мощному влиянию более слабые проявления других региональных традиций. (Аналогичная картина наблюдается в старообрядческих селениях на юго-востоке Латвии и северо-западе Беларуси.) Обилие и характер выявленных схождений и близких параллелей позволяет говорить о генетическом родстве местной традиции с псковской. Имеется в виду не только территория собственно Псковской губернии, а вся зона псковских говоров, включающая также приграничные селения Новгородчины, запад Тверской и северо-запад Смоленской губерний (так называемое "Русское Поозерье" на стыке этих областей).
В Швенченско-Игналинском крае, а также в старообрядческих селениях сопредельных районов Беларуси зафиксировано бытование волочебного обряда - Пасхального (Великодённого) обхода дворов с исполнением песен-благопожеланий хозяевам; в некоторых деревнях эта традиция жива и сегодня. В недалеком прошлом волочебники (староверы именуют их волынщиками) ходили по домам и в юго-восточной Латвии. Собранные нами материалы по большинству важнейших параметров (сюжеты песен, набор поэтических формул и образов, рефрены, напевы, народные термины и т.д.) наиболее близки к записям из Псковской губернии. Вместе с ними они составляют оригинальную северо-западную версию русской традиции, заметно отличающуюся не только от белорусского волочебного обряда, но и от записей из Русского Поозерья и западных районов Смоленской и Брянской губерний. (Подробнее см. об этом вступительную статью к разделу "Волочебный обряд" в третьем томе настоящего издания.)
Немало "знаковых" параллелей с псковской традицией обнаруживается в текстах народных сказок, прежде всего волшебных. Об этом свидетельствуют редко встречающиеся модификации сюжетов, нестандартные мотивы и детали повествования, оригинальные сказочные формулы. Некоторые тексты близки даже на лексическом уровне, в них используются областные слова, характерных для северо-западных русских говоров. (См. вступительную статью к разделу "Сказки" в этом томе.) Видимо, не случайны и некоторые переклички в мифологических сказаниях (быличках). От Дия Петровича Сиволова (Йонавский район) мы записали комический рассказ о том, как сояцат-волхвит (то есть колдун) остановил свадебный поезд, заставил невесту задрать подол, а жениха и всех поезжан бучкать (целовать) ее "пониже спины". Аналогичный текст записан в Опочецком районе Псковской губернии [ППЗ, т.1, 580]. Псковский вариант сказания о "посвящении в колдуны" (человек должен не глядя выстрелить назад из ружья; оказывается, что ствол нацелен в самого Христа [ППЗ, т. II, 611]) в содержательном плане примыкает к другому тексту Сиволова (не ведая того, парень целится из ружья в свою родную мать, крёстную и Богородицу). В деталях повествования близки к псковским записям наши тексты легенды о человеке, который городит забор из соломы, поскольку знает, что через несколько дней он умрет; о молоке, которое бежит из уздечки, протащенной по следу колдуньи, отнимающей молоко у чужих коров, и некоторые другие варианты.
В фольклорной традиции псковичей и старообрядцев Литвы и северозападной Беларуси немало общего в похороннно-поминальных обрядах, пожалуй, самых консервативных в народной культуре. В частности, одежду для похорон нередко готовили заранее; гроб опускали в могилу на полотенцах, которые осознавались как мост, дорога в потусторонний мир; солому, на которой лежал умирающий, его одежду сжигали на перекрестках дорог, а по золе гадали о будущем, и т.п. Практически во всех уголках Псковской области зафиксирован древний обычай умыкания невест (по договору с девушкой, а не насильно); в Островском и Пушкиногорском районах его называли почти так же, как и в Литве {свадьба вкрадки, свадьба крадкым). Заслуживают пристального внимания и другие схождения - в обычае весь год хранить под иконой пасхальное яйцо) в рассказах о страшной смерти колдуна, в запретах благодарить знахаря за лечение (особенно - платить за его услуги деньгами), убивать ужалившую человека змею и др. Однако в большинстве случаев старообрядческая традиция сохраняет более архаичные черты. Наши информаторы знают не только то, что надо делать, чтобы все было по закону, но и почему следует поступать так или иначе; подробно объясняют, для чего надо разбирать потолок над умирающим колдуном, рассыпать во дворе мак и т.д. В Псковской области зафиксировано лишь одно воспоминание о том, что в старину годовыми пасхальными яйцами разговлялись, нет рассказов об их использовании в лечебных целях, против пожара от молнии, для повышения урожайности полей; в наших материалах множество таких текстов.
Немало схождений можно найти в пословицах и поговорках. Материнское слово в дно моря опустя и со дна моря достанет [Псковская губерния: ППЗ, т. II, 573] - ср. Матери молитва со дна моря тянет (Литва: Е.И. Колесникова); Утопленник да удавленник - чёрту конь [Псковская губерния: ППЗ, т. II, 332] - ср. Самотратец - чёрту баран (Литва: Д. П. Сиволов). В ряде случаев обнаруженные параллели можно квалифицировать лишь как косвенное подтверждение генетического родства интересующих нас региональных фольклорных традиций. В Бежаницком районе Псковской губернии записана быличка о старике, который пек в риге картошку, а черт (шашок) ее крал. Обнаружив пропажу, человек вместе с картошкой подложил в печь камни. Черт начал щупать картошку. Как нащупает картошку: "О, эта покша, эта мне", - а как камень: "Эта не покша, эта - деду" [ППЗ, т. I, 876].' В собрании пословиц Е.И. Колесниковой из Зарасайского района есть сходный текст: Эта ссохши, эта - нет; эта матке, эта - мне. "Дочка делит булочки или лепешки", -прокомментировала паремию исполнительница (см. № 2793). Сходство синтаксических конструкций в ключевой фразе былички и в пословице, явное созвучие слов ссохши и покша наводят на мысль о возможной связи паремии с мифологическим сказанием. Не исключено, что другая пословица из собрания Колесниковой Хочу - скачу, хочу ~ нет (см. № 2353) восходит к старинному свадебному обычаю. В знак согласия выйти замуж девушка должна была прыгнуть в подставленную матерью поневу, сарафан специального покроя или положенный кругом пояс [Зеленин, 184— 188]. В XIX столетии этот обычай фиксировался в разных областях, но чаще всего - на Псковщине, где он сохранился до наших дней [ППЗ, т. II, 394]. Во всех записях и описаниях обряда обязательно присутствует фраза Хочу - вскочу (скочу, скачу), хочу - нет!
Особый интерес представляет совпадение народных терминов, обозначающих те или иные явления традиционной культуры. Выше уже говорилось о терминах волынщики, волынить, о наименовании умыкания невест свадьбой вкрадки или крадкым. Заговоры на Псковщине, как и в Литве, повсеместно называют стишками (Псковско-Печорское Обозерье, Порховский район, Локненско-Ловатская традиция); черта - шишко, шишок, шашок, иногда - чёрненький; Масленицу нередко именуют Масленкой; колючее растение, используемое для обезвреживания порчи, -колючим дедом; кладбище - могилами; привидение - привиждением и т.д. [ППЗ, т. I, 57, 216 и др.]. Вместо общеизвестного слова колдун наши информаторы обычно используют его синонимы волхвит, волховит; такие же народные термины (а также волхва) и сегодня бытуют в Псковской губернии [ППЗ 1989, т. I : 208 и др.]. Слова, образованные от древнего глагола волшить, зафиксированы во многих областях России, но, во-первых, в отличие от Литвы и Псковщины в других регионах частотность их употребления заметно ниже, а во-вторых, почти все записи относятся к XIX столетию.
Приведенные факты во многом смыкаются с лингвистическими данными, результатами новейших разысканий историков и позволяют с достаточной степенью достоверности предположить, что псковская составляющая сыграла очень важную, быть может, ключевую роль в формировании фольклорной традиции старообрядцев Литвы.
Поскольку в Литве староверы живут вперемешку с литовцами, поляками, белорусами, а в межвоенные годы их соседями были также евреи и литовские татары, во многих ареалах сложился особый фольклорный "микроклимат", способствовавший активному взаимодействию и взаимообогащению традиционных культур разных народов. Особенно часто старообрядцы заимствовали у соседей сказки, бытовые лирические песни, пословицы и поговорки, загадки, исторические и топонимические предания. Но почти все, что связано с народным христианством и бытовой магией, оказалось малопроницаемым для внешних влияний. Духовные стихи, легенды, правила религиозного и бытового этикета выдержаны в старорусском духе; некоторые тексты построены на противопоставлении староверов представителям других конфессий. Заговоры традиционны по тематике, композиции и стилю; даже единичные лексические заимствования из литовского или польского языков встречаются в них крайне редко. Календарные и семейные обряды и сопровождающие их поэтические тексты также избежали сколь-нибудь заметного воздействия фольклора соседних народов. В то же время фольклор староверов оказал определенное влияния на традицию соседних народов. В северо-восточных районах литовцы, белорусы и поляки охотно перенимали русские заговоры (см. соответствующий раздел во втором томе), литовские сказочники усвоили русскую бытовую сказку "Попова молитва" (см. № 147 - Зарасайский район). Все три ее варианта записаны в Игналинском и Зарасайском районах, где старообрядцы издавна составляют значительную часть населения. Песенки попа и дьякона, переговаривающихся во время церковной службы, литовские сказочники исполняли по-русски. "Не плач, старушка, твоя телушка у попа у плетены привязана стоит!" "Дьякон, дьякон, поменьше вякай, будет и тебе половина!" [LTR, 3155 (88) - Дукштас, Игн.]; "Cia, baba starenrka, tvoje teluska vpapeza punkoi nakryta gunkoj stoit" [punkoi - в пуньке, то есть в хлеву; гунька -тряпье, рубище]; "Djakon, djakon, sto tebe toze kozy [sic!] polovina..." [LTR, 3991 (153) - Тамулишкес, Зарас.]; "Не плач, девица, в церкви твоя телица!" "Молчи, дурачина, и тебе будет половина!" [LTR 3155 (7) - Дукштас, Игн.].
Одна из важнейших составляющих русского фольклора - повышенный интерес к прошлому своего народа. На европейском Севере России, в Поволжье и Сибири вплоть до недавнего времени активно бытовали былины; повсеместно большой популярностью пользуются песни и предания, в поэтической форме отражающие реальные исторические события как общенационального, так и регионального масштаба. Симптоматично, что удельный вес подобных произведений особенно велик там, где русские живут в иноязычном окружении или длительное время соседствуют с носителями других культур. В селе Русское Устье (Якутия) более трех столетий сохранялись архаичные версии былинных сюжетов, сказания о прибытии русских на реку Индигирку [Русское Устье]. В Беломорско-Обонежском крае записаны десятки преданий о борьбе русских с чудью белоглазой, с панами и литвой, о разбойниках и старообрядцах, о Петре I и местных силачах [Криничная]. Потомки донских казаков-некрасовцев, в петровские времена участвовавших в восстании Булавина, рассеялись по всему миру - от Кубани, Турции и румынского устья Дуная до Аргентины и североамериканского штата Орегон. Кочуя по белу свету, нередко подвергаясь преследованиям властей, они бережно хранили сказания о драматической судьбе своей общины: Смерть Булавина, Заветы Игната Некрасова, У нас круг правил и др. [Тумилевич].
Фольклор старообрядцев Литвы в этом плане не укладывается в привычные рамки, но зато близок к русскому фольклору Латгалии и Западного Причудья. Здесь не зафиксирована устная былинная традиция, скуден репертуар исторических песен, а их сюжеты по времени сложения не старше XIX века. Прозаических произведений, претендующих на роль "устной летописи", записано очень мало, почти все они связаны с историей "второй родины". Некоторые предания, видимо, позаимствованы у литовцев (о происхождении ряда географических названий, о заколдованном войске, о провалившихся поместьях, о жестоком пане, заставлявшем своих слуг куковать на дереве и стрелявшем на звук голоса, и т.п.). В сказаниях, повествующих об истории русской диаспоры, как правило, размыты границы фольклорных жанров, тексты изобилуют анахронизмами, а события освещаются в мифологизированном ключе. Так, массовую миграцию староверов в Литву объясняют случившимся в России грандиозным потопом; от которого спасались вплавь, и в подолах иконы несли с собой, образа эти. Кто образ имел, тот переплыл воду, а кто не имел - поутонули люди. В предании о восстании 1863-1864 годов утверждается, что "мятежники" у императора телефоны все обрезали, но у него оказался скрытый телефон, по которому удалось вызывать казаков и усмирить бунтовщиков. Старообрядческая община порой осознается исполнителями чуть ли не как центр вселенной, к ней "привязываются" важнейшие события российской и мировой истории, ветхозаветные и евангельские мотивы. (См. тексты во втором томе данного издания.) В то же время в Зарасайско-Игналинском крае не удалось найти даже глухих воспоминаний о Гудишкской (1728-1755 гг.) и Дегучяйской (1756-1851 гг.) старообрядческих обителях, которые вплоть до их разорения были крупными культурно-религиозными центрами. В Дегучяй написан знаменитый "Дегуцкий летописец", здесь же в 1823 году состоялся Старообрядческий Собор [Барановский].
Нельзя не сказать несколько теплых слов в адрес хранителей традиции, от которых записаны публикуемые тексты. Эти люди оказались удивительно душевными, добросердечными и благожелательными, щедро делились с нами своими знаниями, ради записи фольклорных произведений порой откладывали срочные дела по хозяйству, забывали о своих болезнях, активно "агитировали" односельчан подключиться к нашей работе. Длительное общение со старообрядцами заставило нас усомниться в справедливости широко бытующего мнения об их замкнутости, колючей настороженности и религиозной нетерпимости. Переселившись в Литву, они сумели адаптироваться к изменившимся условиям, интегрироваться в новый социум. Во все времена их ценили за исключительное трудолюбие, законопослушность, бытовую и нравственную опрятность. "Закрытость" староверческих общин проявлялась в основном в тех сферах, которые прямо или косвенно связаны с религиозными воззрениями, старинными русскими обрядами и обычаями. До недавних пор у староверов полагалось занавешивать иконы, если в дом заходили незнакомые люди или просто любители курева и спиртного. Вплоть до середины прошлого столетия большой редкостью были межконфессиональные браки; мужа или жену, исповедовавших католичество или официальное православие, не разрешали хоронить на старообрядческих кладбищах. Одна из женщин уверяла собирателей, что именно за отступление от древних обычаев кто-то из односельчан "напустил" на нее тяжелую болезнь: Я вышедцы за литовцем, зато мне и наделали... Однако истовая приверженность к древлеправославию, неприязнь к вероотступникам (их презрительно называют перекулами, белохвостиками, обливанцами) не мешает многим из наших информаторов уважать религиозные взгляды других людей. Веру никакую не заклинайте, ни церьквы, - поучала собирателей 95-летняя Анна Малофеевна Иванова из села Ужусаляй Йонавского района. - Какой есть закон - ecu Богу молются. Один Господь на свете, одно солнце нас прогревает, земля нас одна окармливает... Показательно, что в заговорной практике допускается использование любых христианских молитв - и православных, и католических; читать их можно и на русском, и на литовском, и на польском языке. Претерпев жестокие гонения за веру своих предков, вынужденные покинуть Родину и искать приюта на чужбине, старообрядцы в массе своей отнюдь не стали религиозными фанатиками. Скитаясь по белу свету, они добивались лишь одного - чтобы власти не посягали на их духовную свободу, не мешали им жить по старому чину, по заветам отцов и дедов. И в этом праве они не отказывают представителям других конфессий. Вер много, а Бог один; Хто в каким законе родился, тот в таким законе и Бога призывае. Под такими высказываниями подпишутся самые ревностные защитники свободы совести.
Среди носителей местной фольклорной традиции немало одаренных исполнителей, настоящих мастеров народного творчества. По данным Н.К. Митропольской, в 1960-72 годах экспедициями Вильнюсского университета обнаружено 11 сказочников с репертуаром от 10 до 25 сюжетов. Фольклористы Вильнюсского педагогического института в одном только Салакасе (Зарасайский район) встретили трех женщин, знавших по 15-20 сказок. Умелых рассказчиков уважали и ценили за их мастерство. Прослышав о приезде собирателей, Ерофей Семенович Анисимов (Игналинский район), в полной уверенности, что односельчане "наведут" их на него, с вечера начал готовиться к предстоящей встрече. Лёг спать и всё это башковал. Ну, и каких пять сказок поймал. В репертуаре Феодосьи Ивановны Юпатовой переплелись традиции двух соседних ареалов. Она родилась и выросла в Утенском районе, замуж вышла в Аникшчяйский район и даже в зрелом возрасте продолжала усваивать новые сюжеты. От не записано 25 текстов, в основном это сказки о животных и пронизанные комизмом бытовые сказки. Среди 22 произведений, записанных от Февронии Пименовны Горшановой из Зарасайского района, преобладают бытовые сказки, но она оказалась также прекрасным исполнителем классических волшебных повествований. Самая яркая фигура среди русских сказочников Литвы - Макар Тихонович Абрамов из Аникшчяйского района. Вплоть до глубокой старости его приглашали в соседние деревни рассказывать сказки детям. Но особенно удавались ему новеллистические и бытовые сказки, рассчитанные на взрослых слушателей. Абрамов всегда учитывал, перед какой аудиторией выступает, и находил произведения на любой вкус - от сюжетов о силачах-змееборцах и авантюрных приключениях хитрецов до сатирических миниатюр, примыкающих к народным анекдотам. Традиционная сказка постоянно звучала в доме Абрамовых. И не удивительно, что часть обширного репертуара Макара Тихоновича усвоили его дочь Елена и пятилетняя внучка Марина. Сказки, воспринятые от старших членов семьи, записаны от детей и в пяти других селениях.
Особенно много текстов, разнообразных в жанровом и стилистическом отношениях, записано в Зарасайском и Йонавском районах. Незабываемое впечатление произвела на собирателей Анфиса Афанасьевна Павлова, поразившая энциклопедичностью своих познаний в области народной культуры, житейской мудростью, точностью и чеканностью художественного слова. Интересные, порой уникальные тексты записаны и от других жителей Зарасайского района - Марьи Мироновны Колесниковой (Зарасай), Зинаиды Макарьевны Балапкиной (Капустине), Елизаветы Ивановны Колесниковой, Марии Лиферовны Семеновой и Степаниды Васильевны Чувыкиной (Салакас), Веры Нефодьевны Горшановой (Яктишкес), Христины Климовны Портновой (Дегучяй), Евдокии Савельевны Мельковой (Авиженес), Анны Семеновны Зуевой (Рустейкяй). Настоящим "заповедником" традиционной народной культуры оказалось село Ужусаляй Йонавского района, куда в связи с мелиоративными работами переселились староверы из большинства окрестных деревень. Здесь мы встретили Агриппину Гавриловну Суетене, Анну Малофеевну Иванову, Тарасия Савельевича Родионова, обладающих обширными познаниями в области бытовой магии и заговорного искусства. Их землячка Евдокия Варфоломеевна Кузьмина - прекрасный исполнитель духовных стихов и старинных баллад.
На редкость плодотворным оказалось знакомство с Гликерией Емельяновной Коваленкиной (дер. Летишкес Каунасского района) и Дием Петровичем Сиволовым (дер. Думсяй Йонавского района). Их отличает высокое исполнительское мастерство, богатство и разнообразие репертуара. От Коваленкиной записаны старинные лирические песни, баллада, духовные стихи, частушки, описания народных игр, много поверий и примет, сведений по народной медицине. Сиволов тоже помнил немало песен, особенно солдатских, знал он и духовные стихи, заговоры, поверья; живо, с юмором рассказывал народные анекдоты. Но главное место в репертуаре обоих исполнителей занимали легенды и мифологические сказания. От каждого из них записаны по 40-50 сюжетов, тексты насыщены яркими бытовыми подробностями, оригинальными поэтическими образами, безупречны по композиции, сочны и выразительны по языку. И Коваленкина, и Сиволов рассказывали былички сериями, по три-четыре произведения на одну тему (колдовство, заклятые клады, вещие сны, привидения, встречи с "ходячими покойниками" и т.д.).
В других районах старообрядческих деревень не так много, но и там нашлись прекрасные знатоки старинного быта и фольклора. В Игналинском районе это - Мария Федоровна Рябченко и Михаил Анисимович Прусаков (Душктас), Николай Лаврельевич Иванов (Мейкштай); в Швенчёнском - Анна Аникеевна Гаврилова (Валучяй), Агриппина Яковлевна Голубева и Фома Семенович Авденков (Юргелишкес); в Аникшчяйском - сестры Анна Анисьевна Колейникова и Зинаида Анисьевна Прусакова (Вешинтелис); в Каунасском - Марфа Изотовна Ярова (Ванджёгала); в Кельмеском - Марья Никитьевна и Петр Иванович Митревы (Покупеляй). Благодаря памяти и творческой одаренности этих людей, традиционному складу их мышления и сохранилось до наших дней бесценное духовное наследие предков.
* * *
В предлагаемом вниманию читателей трехтомном сборнике соединены принцип антологического издания лучших образцов фольклорных произведений с публикацией практически полного корпуса записанных текстов того или иного жанра (календарные обрядовые песни, духовные стихи, легенды, заговоры, поверья, обычаи). При отборе материала при прочих равных условиях предпочтение отдавалось вариантам, записанным не вручную, а на магнитофонную ленту; редким сюжетам и их версиям, а также текстам, отражающим взаимодействие старообрядческой традиции с польским, литовским и белорусским фольклором. Это делает антологию интересной не только для фольклористов, но и для специалистов по истории, религиеведению, диалектологии, этнологии, этнолингвистике, этнопсихологии, народной педагогике, народной медицине и другим смежным наукам. Издание рассчитано также на многочисленных любителей народной поэзии. Поэтому для удобства восприятия текстов каждому разделу предпослана вступительная статья; сразу после текста произведения помещены сведения об исполнителях и собирателях, о месте и времени записи конкретных вариантов, примечания, объяснения малоупотребительных и областных слов и т.п.
При подготовке к печати полевые материалы практически не подверглись редактированию. Сохранены все лексические, словообразовательные, синтаксические, морфологические и большинство фонетических особенностей местных говоров, отмечены ненормативные ударения. Сняты лишь некоторые фонетические аномалии, затрудняющие восприятие текстов (сильное "яканье", "г" фрикативное в словах "Boh", "Бопородица" и т.п.), а также незакономерные отклонения от норм диалектного произношения, связанные с нечеткой дикцией отдельных исполнителей. В собрании пословиц Е.И. Колесниковой литовские, польские, белорусские и еврейские слова переданы так, как она их писала или произносила. В текстах сделаны незначительные купюры, все они отмечены знаком "<...>".
Комментарии исполнителей даются в круглых скобках обычным шрифтом, а вопросы и пояснения собирателей и составителя, пропущенные слова - в квадратных скобках курсивом.
Примечания:
Здесь и далее все высказывания исполнителей, народные термины, цитаты из фольклорных произведений, имена персонажей и т.п печатаются курсивом без кавычек.
В быту старообрядцы называют себя староверами, лишь самые образованные из них употребляют термин древлеправославие. Сторонников официального православия, то есть "новообрядцев", принимающих реформы патриарха Никона, обычно именуют православными. В дальнейшем мы будем использовать этот народный термин именно в таком значении
Список принятых сокращений см. в конце книги
Владимир Даль так истолковал одно из значений этого слова: "Грамотей, промышляющий по деревням обученъем грамоте" [Даль, II, 497
В словаре В.И. Даля покша толкуется как левша, леворукий [Даль, 1955, т. II : 249], а в народных верованиях все левое обычно ассоциируется с миром нечистой силы
Опубликовано в качестве вступительной статьи к сборнику: Фольклор старообрядцев Литвы. Тексты и исследования. Том I. Сказки, пословицы, загадки - Вильнюс: Издательство Вильнюсского педагогического университета, 2007
|
