Для староверов были характерны любовь к стабильности и миру и неодобрение бунтов.

В этом смысле оказались обмануты лондонские оппозиционеры В. Кельсиев и А. Герцен, пытавшиеся вовлечь староверов в свою политику. Они писали старообрядцам “ласковые письма” с приглашениями к совместной деятельности. Будучи далекими от общественной жизни русской интеллигенции, старообрядцы плохо разбирались в различных политических партиях и течениях, но увидав в письмах Кельсиева интересные для себя предложения, они решили самолично посмотреть, что за люди живут за рубежом, так внимательно относящиеся к их церковно-религиозным нуждам. Старообрядческий епископ Пафнутий (Овчинников) инкогнито, под видом купца-старообрядца, отправился в Лондон и прожил там шесть недель. Он познакомился с Герценом и его сотрудниками, не открывая им своего настоящего звания. Отлично поняв, что за люди новые сподвижники старообрядчества, епископ Пафнутий вернулся в Россию и приказал прекратить все сношения с кружком Герцена. Но различные неясные слухи и случайно попадавшиеся экземпляры “Общего веча” (приложения к герценовскому “Колоколу”) продолжали волновать некоторых старообрядцев, и для окончательного прекращения толков о лондонских эмигрантах старообрядческий епископ Кирилл 24 февраля 1863 года издал архипастырское послание, в котором между прочим говорилось: “К сим же завещеваю вам, возлюбленнии: всякое благоразумие и благопокорение покажите пред царем вашим, в чем не повреждается вера и благочестие, и от всех враг его и изменников удаляйтесь и бегайте… так наипаче от злокозненных безбожников, гнездящихся в Лондоне и оттуда своими писаниями возмущающих европейские державы… Бегайте убо онех трехклятых, имже образом бежит человек от лица зверей страшных и змиев пресмыкающихся: то бо суть предотечи антихристовы, тщащиеся безначалием предуго-товати путь сыну погибельному. Вы же не внимайте лаяниям сих псов адских, представляющихся акибы состраждущими о человечестве, но веруйте, яко Бог есть творец небу и земли, иже премудрым Промыслом своим управляет всею вселенною и учинил есть начальство в общую пользу, без него вся превратятся и погибнут сильнейшим немощнейших пожирающим, и яко безначалие всюду зло есть и слиянию виновно…”

Особняком стоит фигура Саввы Морозова, который финансировал социал-революционеров, однако назвать его старообрядцем можно только условно: от молитвы в церкви он был отлучен и прервал всякие отношения с одноверцами, а его кончина (самоубийство) и вовсе была далека от христианских правил.

Необходимо сказать еще, что главной борьбой с государством староверами почиталась борьба духовная (доказательство правоты метафизической). Она включала в себя защиту старой веры от критики, обеспечение молитвенной жизни и борьбу с грехами. Эта борьба настолько поглотила большинство староверов, что сама мысль о политическом сопротивлении власти (царю), которую они признавали своей, несмотря на ее “порочную связь” с “никоновой” церковью, казалась им абсурдной. Та цельность мировоззрения, о которой было упомянуто выше, проявлялась и здесь – для староверов невозможно было рубить сук под собой.

Еще одна черта старообрядческого характера, которую надо отметить, – приверженность народности и традиционности в жизни и в культуре. Установка на цельность и внутреннюю непротиворечивость проявлялась и здесь. Именно эта приверженность объясняет и кафтаны с сарафанами, и первоначальный отказ от употребления картошки и водки. Интересно проследить, как инновативность, присущая старообрядцам (именно на заводах староверов покупались наиболее современные станки и оборудование), сочеталась с этой традиционностью и консервативностью. Механизм инноваций в старообрядческой среде еще не становился предметом всестороннего разбора, так что здесь будет предложена примерная схема.

Первоначально любая инновация отвергается, работает архетип “старого”. Но затем включается рефлексия, и “новое” тестируется на предмет его соответствия христианским правилам и нормам. Возражая против новых и чуждых обычаев, староверы видели в них угрозу всей цивилизации. Ведь многие новшества – немецкое платье, водка, картошка – вводились насильно, в то время как русское, например, платье к ношению вовсе запрещалось. Первоначально староверы (как, например, Аввакум в своих письмах) ругали науки и риторику и отгораживались от светской культуры, музыки и театра. Впоследствии старообрядцы пересмотрели свои взгляды на многие вопросы (на науку, отчасти на серьезное высокое искусство). Эта приверженность традиции (“старому”), кстати, определяла ту особую “коренную русскость”, которую отмечал декабрист Э. Розен, попавший в забайкальские поселения староверов-семейских в первой половине XIX века. Интересно, что эта “русскость” была начисто лишена всякой ксенофобской узости, нетерпимости: староверы не видели в чужих народах врагов, но только добрых соседей или конкурентов. Например, староверы, жившие на юге России, свободно сосуществовали с еврейскими торговцами, нередко превосходя их своей изобретательностью и предприимчивостью, а в Забайкалье они с таким уважением относились к буддийским монастырям, что им одним позволили селиться в непосредственной близости от буддистов. Эта черта позволила А. Антонову назвать старообрядцев “русскими европейцами”: их национальная самоидентификация не имела признаков паранойяльности (страха врагов). В отношении староверов к “другим” были заложены зерна толерантности, которую привыкли видеть только на Западе.

Многие черты этого собирательного “старообрядческого характера” в настоящее время стали менее релевантными даже в старообрядческих поселениях Урала и Сибири. Изменилось

городскими и сельскими. ХХ век многое изменил в социальном облике старообрядцев. Однако этнографы отмечают, что на уровне коллективного самосознания у старообрядцев сохраняются в законсервированных и часто подсознательных формах вышеописанные особенности самоидентификации, воспитания и адаптивных механизмов.

Восприятие староверия (изнутри и снаружи)

С точки зрения официальной церкви и чиновничьего механизма в случае старообрядцев речь шла о “крамоле” – злоумышлении на державу. Это было стандартное обвинение: государство выбирало оптимальную тактику для решения проблемы раскола. Официальная модель раскола состояла в том, что “от церкви отпали бунтовщики, но церковь должна их вернуть в свое лоно”. Староверы же оперировали совершенно иной моделью раскола: на церковь напали еретики, но она осталась при своих старых принципах и “ушла в леса”. Эти несовместимые модели определяли полное отсутствие взаимопонимания на протяжении всего XVIII и начала XIX веков. К середине XIX века ситуация начала меняться в связи с нюансировкой взглядов во властных структурах государства, освобождением крестьян, секуляризацией государства и появлением “почвеннической интеллигенции”. Среди интеллигенции даже начался спор о том, как относиться к староверам: то ли как к “противникам просвещения”, то ли как к квинтэссенции свободного народного духа. С середины XIX века в среде интеллигенции зародилось влиятельное движение “славянофилов”, которое, несмотря на внешнюю симпатию к допетровской Руси, все же было по своим корням и характеру западноевропейским. Но постславянофильская интеллигенция относилась к староверию уже иначе. Особую роль сыграли в этом П. Мельников, писавший под псевдонимом Андрей Печерский, и Лесков. В науке благодаря Е. Голубинскому и Н. Каптереву произошел пересмотр отношения к причинам раскола и вообще к староверию, так что внутри интеллигенции даже возникло определенное напряжение. Сформировалась антистарообрядческая “партия” со своей мифологией, воскресившая миссионерский дискурс и стиль времен императора Николая Павловича. Среди людей низших сословий отношение к тем, кто “по старой вере”, было отличным от чиновно-бюрократического. Народ староверам, скорее, сочувствовал – укрывательство “беглых попов” и старообрядцев широко имело место.

Староверы оценивали ситуацию иначе, чем государственная церковь и чиновники. С точки зрения староверов (их понимания того, что есть раскол), общество находится под влиянием “диверсантов”-западников14. Тема ответственности за будущее России нередко возникает в сочинениях писателей раннего старообрядчества – протопопа Аввакума, дьякона Феодора, попа Никиты Добрынина, где имеет явные мессианские черты. Она принимает форму “челобитной” – писатели просят царя “одуматься” и отменить новшества. Выговские писатели ХVIII века уже не писали челобитных, но вступили в полемику с представителями государственного исповедания (иеромонахом Неофитом), доказывая всем читателям правоту (“правду”) старой веры. Там самым они выражали уверенность в том, что только идя путем старой веры (“древлероссийского благочестия”), Россия может избежать катастрофы, многие черты которой уже были видны, – ломка традиционного уклада жизни давала себя знать.

Со стороны старообрядцев отношение к своим соотечественникам всегда было в первую очередь религиозным, то есть определялось постулатами библейского учения о высоком достоинстве человека, а во вторую – сочувственным, обусловливаясь жалостью к его положению (“бедненькая Россия!”, – восклицал протопоп Аввакум). Отношение же к церковной верхушке (Никону, другим церковным деятелям) было чем-то средним между возмущением и сожалением. Протопоп Аввакум и автор популярной книги “Повесть о Никоне”, разумеется, изображали всю историю с бывшим патриархом примерно так же, как византийские хронисты – историю еретиков Ария или Нестория. То есть это отношение было опосредовано византийской культурой так, что даже ругань на Никона, как показывают исследования филологов, была буквальным воспроизведением византийской “антиеретической” риторики. С одной стороны, староверы сострадали своим братьям-мужикам, “замороченным и обманутым”. Сочувствие к другим людям было обязательным по христианским нормам. С другой стороны, к церковному положению нестарообрядцев отношение могло быть довольно жестким – они считались заблуждающимися, поэтому староверы старались, если была возможность, разубедить новообрядцев в их “еретическом” пути.

К институтам общества отношение у староверов было различным. Выго-Лексинское общежительство входило в состав Медного приказа, староверы исправно платили двойной налог и подать “на бороду”, стали даже носить специальное “раскольничье платье”. Однако уважение к законам кончалось ровно там, где эти законы наступали на “правду Божию”. Старообрядцы обманывали полицию, скрывались от нее, выправляли для своих “беглых” попов и епископов поддельные паспорта и выдавали их за других людей. Старообрядцы, не допускавшие ни малейшей нечестности в деловых отношениях, ради достижения церковных задач охотно подкупали чиновников и даже новообрядческое духовенство. С этим, например, связан феномен “неучтенных староверов”: старообрядцы давали взятки государственным священникам, и те записывали их как своих прихожан. Достойно упоминания особое отношения царя-освободителя Александра II к старообрядцам: не доверяя иным, он всю свою личную охрану комплектовал только из казаков-староверов, один из которых погиб от бомбы Каракозова.

Лишь у части староверов (прежде всего у радикальных беспоповцев – федосеевцев и филипповцев, а также у сибирских и алтайских, так называемых “кержаков”) развился значительный эскапизм, неприятие паспортов, денег и отчасти потребительских товаров. В XIX веке уже никто из староверов не отрицал государства, за исключением согласа так называемых “странников15”. Особняком стоят и староверы-часовенные (особое согласие беглопоповцев Сибири и Алтая [Покровский, Зольникова. 2002]), которые довольно долго сохраняли неприязненное отношение к “мирскому” обществу и старались не контактировать с ним, считая его зараженным “антихристовой порчей”. Но начиная с 1960–70-х годов эта ситуация стала меняться: съезды часовенных разрешили пользоваться благами цивилизации, признали возможным покупать многие товары. В отношении властей у часовенных оставалось выборочное признание: во время Второй мировой войны многие уральские и сибирские староверы пошли воевать, осознавая свою ответственность перед верой, страной и культурой. Интересно, что в записях часовенных староверов А. Килина и Г. Мурачева говорится о том, что “никонианство”, большевизм и фашизм – это рога антихриста, но западный Гитлер оказался хуже большевизма. В других согласиях староверия признание было полным: среди староверов – герой войны генерал Белобородов и многие другие. Староверы-часовенные, впрочем, при всем их чурании государственных чиновников (так называемых “кадровых”), сдавали мех в советские заготовительные предприятия, получая в обмен порох, пули и промтовары, – это позволяло им не прибегать к деньгам, на которых был портрет Ленина. Отношение к власти как таковой строилось в дореволюционное время на признании ее легитимности (по словам апостола Павла), хотя оно требовало порой весьма больших усилий. Мельников (Печерский) писал: “После сего можно ли не признать истинного достоинства в многострадальном терпении русских людей, которое видно в наших раскольниках? Будь это на Западе, давно бы лились потоки крови, как лились они во время Реформации, Тридцатилетней войны, религиозных войн в Англии и пр.” [Кириллов. 1916. С. 213]. Мы уже приводили суждение архиепископа Кирилла с проклятием революционеров – власть сама по себе входила в область сакрального, против нее идти нельзя.

Разумеется, к государственной православной церкви (тогдашнее название ее – Православная греко-российская церковь, ПГРЦ) староверы относились как к незаконной, “мирской” организации, которая только мешает православию преобразить Россию16. Вплоть до начала ХХ века никаких контактов у старообрядцев с новообрядческой церковью, кроме конфликтов и диспутов, не было. Дело осложнялось тем, что государство ассоциировало себя именно с ПГРЦ, что делало двойственным само отношение старообрядцев к структурам власти. По сути, они выступали за отделение церкви от государства. Однако староверы всегда знали, что бунтовать – грех, так что даже и царя (хотя и считали его еретиком) признавали как своего царя. Это был не секулярный патриотизм, а выстраданное отношение к главе государства, который даровал старообрядцам свободу: они знали “благопокорение” во всем, что “не повреждает веры и благочестия”. Самая же власть как таковая учинена “премудрым Промыслом” “в общую пользу”, и без власти “вся превратятся и погибнут” и “безначалие всюду зло есть” – так считали вожди староверов-поповцев. К императорам XVIII–XIX веков отношение было сложнее, и часть беспоповцев не хотели поминать императоров-еретиков на соборной молитве. Но к началу ХХ века эта напряженность ушла.

Советская власть первоначально полностью отрицалась. Старообрядческий архиепископ Мелетий издал в 1917 году послание, в котором он предал проклятию всех старообрядцев, которые как-то сотрудничают с советской властью. В конце 1920-х многие старообрядческие архиереи вновь, как и сто лет назад, пустились в бегство. Однако тогда же произошло еще одно важное событие: несколько новообрядческих архиереев перешли в древлеправославие, основав вторую поповскую иерархию. До войны старообрядцы практически игнорировали власть – ее как будто не существовало. Но в войну многие староверы вновь (как в Смутное время и как в 1812 году) осознали свою востребованность и признали “державу Российскую”, то есть СССР, той страной, за которую можно молиться. В годы войны некоторые старообрядцы даже обращались в Московскую митрополию с вопросом о возможности молиться за здоровье Сталина, на что им, естественно, был дан отрицательный ответ. 

Системы взаимодействия, информации и образования

Информационные связи старообрядческого сообщества в XVIII–XIX веках строились по принципу тайной структуры (с явками, паролями и т. д.). Поскольку любые богослужения рассматривались как незаконные, а особенно службы со старообрядческими священниками, то сама организация молитвенных собраний была делом опасным и рискованным. Доставка и укрытие “беглых попов”, организация тайных литургий в подвалах объединяла людей в систему, которая поощряла адаптивность и изобретательность. Организация культа выступала как форма выстраивания связей: типичная организация литургии превращалась в сложную операцию, нередко кончавшуюся арестами и даже смертью. Поиск “беглых попов” (священников, переходивших из государственного исповедания), а впоследствии и епископов также становился “общим делом”, которое сближало перед лицом общей цели множество староверов. Гонцы иногда ездили за епископами за рубеж, и им всегда помогали всем миром. Так, например, известна история поисков старообрядцами епископа, для чего они ездили в Китай, на Ближний Восток, в Грузию, пока наконец не нашли в Константинополе (Стамбуле) митрополита Амвросия (Поповича), ставшего родоначальником старообрядческой Белокриницкой иерархии. Первоначально на соборе принималось решение о поездке, затем находились готовые ехать, после чего изыскивались деньги и выправлялись документы, искалась “цепочка” тех, кто мог приютить гонцов по пути.

Необходимость подчинять религиозной цели свою жизнь и деятельность оказывала важное воспитательное действие. Важнейшей системной чертой старообрядчества был его демократизм, который на внутрицерковном языке называется “соборность” (разумеется, в социальном смысле). Это означало, что все ответственные решения принимались “миром” - о поиске епископов, о строительстве церквей, даже попов на поставление выдвигали из своей среды сами христиане. Между духовенством и мирянами не существовало больших различий, и все дела совершались вместе. Так, например, прием епископов и попов из других конфессий происходил по решению соборов. Иначе говоря, иерархия у староверов-поповцев не стала отдельной корпорацией, а у беспоповцев ее и вовсе не было. Система строилась на равенстве всех, была эгалитарной. К примеру, миряне могли воспрепятствовать важным решениям (о приеме “в общение” клириков из других конфессий и т. д.). И сейчас институт старообрядческой демократии функционирует. На соборах христиан-поповцев присутствуют как клирики, так и миряне, что создает дополнительный момент солидарности. Соборы были высшей властью в старообрядческой церкви. Ежегодно собирался Освященный собор, на котором епископы, попы, иноки и миряне сообща решали церковные вопросы, и без санкции Собора нельзя было принимать важные решения. Соборы служили как для принятия решений, так и для обмена информацией и опытом.

Информация в XVIII-XIX веках распространялась в старообрядческом сообществе либо из уст в уста, либо с помощью “грамат” и писем. Как уже говорилось, в староверской среде грамотность была всеобщей. Сборники житий “страдальцев за древлее благочестие”, подобные “Винограду Российскому”, переписывались во множестве экземпляров. И сохранение памяти, “согласное блюдение” предания было для староверов одной из важных частей “общего дела”. Таким образом, старообрядцы еще в XVIII веке придумали “самиздат”: эти первые старообрядческие рукописные сборники и гектографы позволяют историкам восстанавливать историю старообрядчества.

Книжная и иконописная культура оказалась следующей солидаризирующей системой. Вокруг проектов по переизданию старопечатных

книг организовывались порой настоящие “рабочие группы”. Собиратели библиотек постоянно контактировали между собой, собирая и сохраняя старопечатную книжную продукцию и добавляя к ней новые книги. Таким образом, в старообрядческой среде, жадной до чтения, постоянно шел процесс перечитывания, усвоения византийского и древнерусского концептуального тезауруса. Переиздавались и издавались по рукописям сборники “Пролог”, “Златоструй”, “Торжественник”, “Измарагд”. Книги сохранялись в частных собраниях, и собиратели, такие, например, как Чуванов, охотно предоставляли книги для переизданий. В качестве примера можно привести издание старообрядцами-беглопоповцами в 1912 году уникального сборника “Измарагд особой редакции” по рукописи из Румянцевского музея (из собрания Ундольского). Именно староверы впервые перевели и издали в XIX веке некоторые сочинения блаженного Августина.

Сохранение древних икон также осознавалось как общестарообрядческая задача. Можно вспомнить знаменитую повесть Лескова “Запечатленный ангел”, которая, несмотря на цензурную правку, сохранила изображение отношения староверов к иконам. Иконные собрания старообрядцев славились среди знатоков и искусствоведов.

Интересной чертой книжности было так называемое “начетничество”, которое, вопреки расхожему представлению, было глубоким знанием, начитанностью и пониманием Библии и трудов отцов церкви, необходимых для полемики и защиты веры. Начетчиками называли грамотных и способных к беседе и полемике старообрядцев, посвятивших жизнь чтению, переписыванию и изучению Библии, патристики и древнерусской литературы. Союз старообрядческих начетчиков в начале ХХ века насчитывал около сотни таких знатоков, с мнением которых считалось все старообрядчество. Известна фраза епископа Иннокентия (Усова): “Один начетчик мне дороже трех попов”.

Образование в старообрядческой среде первоначально не было вопросом стратегическим. По причине скудости духовных и образованных лиц духовного сословия у поповцев на первое место выдвигаются грамотные уставщики (знатоки службы) и начетчики. Но при этом стремление учиться и образовываться в старообрядческой среде было огромным. Когда Лесков обследовал положение в Риге со старообрядческими школами, это перевернуло его представление о староверах: он обнаружил не отказ от культуры и образования, а самое горячее стремление получить их17. В ряду главных мероприятий по устроению жизни сообщества оставалось решить один из ключевых вопросов: вопрос об образовании и воспроизводстве сознательности и идентичности. Многие старообрядцы в письмах и на своих съездах жаловались на то, что обучение детей в государственных школах подрывает их веру, нравственность и социальные устои. Было решено взять дело образования в свои руки.

В 1910 году старообрядческий мир оказался на распутье. Образование становится острым вопросом, ибо после прекращения гонений из “единоверия” в старообрядчество вернулось множество людей. Старообрядчество вновь стало многочисленным, и отдельные приходские учителя уже не справлялись с такой массой детей. Дети оказывались в земских школах, где законоучителями были новообрядные священники, а вся обстановка была далека от требований старообрядцев. Осознавая опасность потерять своих детей, старообрядцы решили сами заняться их образо-ванием18. Был разработан проект о четырехклассных старообрядческих школах. При помощи депутатов-старообрядцев были приняты все необходимые законодательные акты, купечество выделило средства на организацию школ. Старообрядцы высказывали также желание иметь собственное учебное заведение с программой, приближающейся к средней школе, и в этом направлении ходатайствовали перед официальной властью. В сентябре 1912 года открылся Старообрядческий институт в Москве, в Рогожской слободе. Была поставлена задача подготовить учителей для создания самобытной школы, основанной на началах нравственности и народности19. В этом институте учились старообрядцы всех согласий, ибо задача построения параллельной школы была общей для всего ста-роверия. К сожалению, война и революция прервали это начинание.

Староверы постепенно выстраивали свою самостоятельную систему общественных связей, которая существовала практически параллельно государственной. Системность (общинность, умение считаться с интересами других людей, высокая корпоративность) была вообще характерна для старообрядцев, постоянно создававших новые общие инициативы. В старообрядчестве внутренняя цельность не позволяла развиться процессам индивидуализации, атомизации, которые, как ржа, разъедали европейскую цивилизацию.

Старообрядчество как альтернатива

Существование русского старообрядчества ставит ряд вопросов - как в сфере истолкования самого этого феномена, так и в сфере социального моделирования. В прежние времена старообрядчество анализировали либо с узкорелигиозной, либо с политической точки зрения.

Исследователь староверского предпринимательства В. Керов пишет: “Одним из итогов для избравших новые формы социального поведения ради сохранения «старого благочестия» стала эволюция к внутренней вере, проявлявшаяся, в частности, в формировании и развитии таких религиозно-этических категорий, как «совесть», «личная ответственность», «личный выбор». Результаты контент-анализа старообрядческих памятников определяют существенное значение в идейном наследии отцов старообрядчества понятия «совесть» (большего, чем внешнее благочестие), связанного прежде всего с «истинной верой» и «спасением души». Со спасением души преимущественно сопряжена также категория «личная ответственность», ответственность перед Богом и людьми, не зависящая от социального статуса и связанная с личной судьбой христианина и судьбой церковной общности, вне которой нет спасения.

В старообрядчестве сам факт использования таких категорий и их значение представляют собой отход от средневековой ментальности. Показательно, что историософия Аввакума

и его последователей предполагала в общественной истории активную деятельность человека, таким образом подтверждающего не только подверженность благодати, в концепции староверов лежащей на каждом, но и, при условии выбора пути борьбы со злом, проявляющего собственно человеческую сущность” [Керов. 2002. С. 35]. Лишенные опоры на государство, старообрядцы привыкли опираться на внутренние ресурсы, а с государством договариваться и выторговывать себе пространство свободы. Тем самым старообрядцы создавали себе “пространство ответственности”. Малая группа, каковой является старообрядчество сегодня, своим опытом ставит под сомнение безальтернативность пути, которым следует российское общество последние 300 лет. Опыт социально-религиозной организации этой группы должен быть всесторонне исследован, систематизирован и использован.  

Литература

Керов В.В. Новый строй личности и новый тип религиозности в старообрядчестве // Липоване: история и культура старообрядцев. Одесса, 2002.

Зенъковский С. Русское старообрядчество. М., 2005.

Кириллов И.Л. Правда старой веры. М., 1916.

Данилевский НЯ. Россия и Европа. М., 1988.

Кутузов Б.П. Тайная миссия патриарха Никона. М., 2007.

Покровский Н.Н., Золъникова НД. Староверы-часовенные на востоке России в XVIII-XX вв.: Юхименко Е.М. Выговская старообрядческая пустынь. М., 2002.

Проблемы творчества и общественного сознания. М.: Памятники исторической мысли, 2002.

1 Главным геополитическим изъяном, как считают историки (Р. Скрынников, В. Ключевский), было активное противостояние Турции (чего, кстати, избегали и Иван Великий, и Иван Грозный), которое неизбежно толкало русское государство на союз с основными державами Запада. В первую очередь это касалось Австрийской империи – достаточно вспомнить осаду Вены. Кроме того, серьезная проблема была поставлена в связи с “малороссийским вопросом”. Украина как в сильной степени озападненный край навязала Московской Руси свою традицию и втягивала ее в орбиту своих политических проблем. Начавшаяся война за Смоленск, Киев тому свидетельство. Реформа уклада русской жизни, таким образом, оказалась своеобразной платой за “вечный союз”.

2 Собственность перешла от однодворцев и черносошных в государственную казну и к помещикам. Казачество было поделено на безреестровое и реестровое. Вместо народного ополчения с его патриотическим духом возникает профессиональное стрелецкое войско сословного характера с рекрутским принципом набора. В коннице оказалось дворянское сословие да казаки, а стрельцы превратились в пехоту. Появились особые воинские поселения – Пушкарская слобода и др. Ополчение как таковое не собирается до 1812 года, то есть до ситуации массового вторжения в Россию.

3 “Рабство дикое” настало со времен Годунова, а закрепилось при Алексее Михайловиче. В досмутной Руси у крестьян было куда больше личных свобод – хотя бы то же право перехода. И вот что интересно: до 1601 года в России не было крупных крестьянских восстаний. А потом начинаются бунты: медный, соляной, новгородский, псковский. Затем два астраханских восстания и три масштабные крестьянские войны. Знаменитый историк В. Ключевский как-то заметил, что царь Петр хотел сделать из русских – граждан, оставляя их рабами. Собственно говоря, он продолжал делать рабами тех, кто рабом прежде не был.

4 Сам термин “реформа” не очень точен, ибо речь первоначально шла об изменении некоторых форм благочестия и богослужебных текстов, затем были изменены формы соборности, а затем начала перестраиваться вся парадигма православия. Это была постепенная смена матрицы и парадигмы.

5 Сами “ревнители древлего благочестия” свою борьбу осознавали борьбой отнюдь не за “обряды”, но за церковные догматы, то есть за то, без чего нельзя жить.

6 Эти убеждения первоначально сложились под влиянием книжности “киевской школы” (“Книга о воре”, “Кирилова книга”, “Толковый Апокалипсис” Андрея Критского) с эсхатологическим и антизападным ощущением.

7 Третий период приходится на первую половину XIX в. и связан с политикой Николая I. Этот период продолжается до 1905 года и связан с появлением собственной старообрядческой церковной иерархии. Четвертый период (1905–1917) называют “золотым веком” старообрядчества. После революции начался длительный период упадка, выход из которого наметился только после перестройки и распада СССР.

8 Поэт описывает, как сосланные в Сибирь “раскольники” создают на пустом месте поселение:

9 Свою роль сыграло тут введение в 1800 году так называемого “единоверия” – построенного по типу унии староверского анклава для тех, кто присоединялся к господствующему исповеданию.

10 Дело в том, что точной статистики переходов и перетеканий из старообрядчества в новообрядчество нет. Официальная же статистика слишком триумфалистична и, кроме того, подвергнута слишком серьезной научной критике, чтобы было возможно оценить потери.

11 То есть прежде всего славянской. Как показали исследования А. Янина и А. Зализняка, высокий уровень грамотности был характерен для древних новгородцев. В старообрядческих семьях обучение начиналось с 4–5 лет по псалтырю.

12 Знаменитая первая старообрядческая община в Олонецком крае на Беломорье. См.: [Юхименко. 2002]

13 Е. Юхименко и ряд исследователей, занимавшихся этим вопросом, показали, что даже Палеостровская гарь и подобные ей случаи массовых самосожжений происходили не как простые самоубийства. Старообрядцы ставили под дверь свечу и предоставляли стрельцам право уйти и оставить их в покое, предотвратив смерть. Когда стрельцы все же врывались в помещение, начинался пожар.

14 Эта конспирологическая схема продержалась у староверов где-то до начала XIX в., пока не была заменена на более сложные.

15 Согласие странников вообще особняком стоит в старообрядчестве, в нем есть много от народного скрытого мира.

16 Оппозиция “мирское – христианское” в староверии имеет принципиальное значение. “Мирской” значит не столько “светский”, сколько “антихристианский”, нечистый.

17 Результатом поездки писателя и чиновника в Ригу с целью ознакомления с тем, как поставлено дело народного образования в Гребенщиковской общине, явилась докладная записка “О раскольниках г. Риги, преимущественно в отношении к школам”, а в 1869 году в газете “Биржевые ведомости” был напечатан цикл из четырех статей “Искание школ старообрядцами”. Там говорилось о том, что рижские старообрядцы считали образование детей вопросом первостепенным и экзистенциальным. Не желая отдавать детей в “никонианские” школы, они пытались решить этот вопрос путем школ лютеранских, но выходило еще хуже. Проблема была в том, что им не разрешали организовывать свои школы, о чем и сожалел Лесков.

18 “Желательно детей учить бы своим учителям, избранным из начетчиков; и учить бы не только псалтырю, часослову и катихизису, хотя малому, но и прочая по возможности”, – писали старообрядцы в решениях своих съездов. Освященный собор старообрядческой церкви 1906 года призвал всех старообрядцев образовывать детей обоего пола.